Лос-Анджелес, август 1967
Когда мы с Робби еще жили вместе на Горно-панорамном проезде, как-то в полдень зашел Джим. Я отсутствовал. Очевидно, он был в глубокой депрессии, мерил шагами пол и твердил, что все провалилось. Робби удивился, поскольку Джим редко посвящал нас в свои проблемы, разве что музыкальные. Перебросившись несколькими словами, Робби предложил прогуляться вверх по Аппиевой дороге, чтобы оттуда обозреть панораму ЭлЭйя, говоря, что это могло бы помочь в поисках положительной перспективы.
После получасовой прогулки Робби вернулся, вскоре подошел и Джим. Он был в состоянии эйфории.
— Что случилось?- спросил его Робби.
— Взгляни-ка на эти стихи,- ответил Джим взволнованно.
Все чужаки, если ты – странник.
Лица теряют сочувствия дар.
Ты одинок – нелюбимый изгнанник,
Женщины мерзки, горбат тротуар.
— Они отличны, Джим. У тебя и мелодия под них есть?- спросил Робби.
Джим странно улыбнулся и промурлыкал несколько тактов. Уши Робби моментально навострились. Он с первого раза распознавал хит.
— У этой мелодии есть изюминка.
— Да-а, я прямо торчу от нее. Она пришла ко мне так внезапно… как вспышка, когда я сидел на холме, взирая на город. — Он таращил глаза от возбуждения. — Я марал бумагу с максимальной скоростью. Такое классное чувство – снова писать. — Он опустил глаза на скомканную бумажку в руке и пропел припев своим мучительно блюзовым голосом.
Ты чужак!
Дождь мочит лица зевак.
Ты чужак!
Вспомнят ли, кто ты такой?
Ты чужой!
Ты чужой!
%
— Мой папа сказал, что нам нужен менеджер,- сказал Робби, поднимаясь в лифте в офис Макса Финка.
— Думаю, пора,- подтвердил я.- У всех больших групп есть менеджеры.
— Да-а, уж,- гармонично кивнули головами Рэй и Джим.
— Мой папа сказал, что Макс может помочь нам в этих поисках.
— Очень хорошо,- откликнулся Рэй.
Мы встречались с несколькими людьми и наконец остановились на Сальваторе Бонафетти, который руководил Дионом из группы «Дион и Белмонты», и его партнере Эшэре Дэнне – риэлтере с Биверли Хиллз. К сегодняшнему дню у меня накопились некоторые сожаления по поводу тогдашнего выбора. Наша карьера быстро шла вверх, и тогда казалось, что эти ребята – лучше всех. Загвоздка состояла в том, что они ни черта не смыслили в музыке, не говоря уж о наших индивидуальностях. Прежде всего, они были выдающимися бизнесменами. И определенно не ровней нам.
Сал и Эш убедили нас нанять пресс-агента. Мы сидели в их лас-вегасовского типа офисе на Сансэт бульваре, когда вошел битловский и теперь уже наш новый пресс-агент Дэрек Тэйлор. Это был приятно выглядевший, донельзя британский джентльмен с галстуком «Аскот» (с широкими концами, наложенными друг на друга и сколотыми декоративной булавкой – прим.перевод.) и аристократическим акцентом. Впрочем, он оказался приятной личностью. Правда, из нашего диалога, — а и любил же он поговорить – этого не следовало, так как он, казалось, все время слегка уклонялся от основной мысли. Он был прекрасным торговым представителем, если честно.
Стало ясно, что Дэрек знает музыкальную сцену. Меня несколько смутило, что он мог подумать, что наши новые менеджеры вообще не при делах.
— Вы знаете, пару дней назад до ребят (Битлз) дошли вести о смерти их менеджера Брайана Эпштейна. Они сейчас в Индии, медитируют со своим гуру. И он тот, кто принес им эту новость. А лучше бы кто? Вот статья об этом.
Блин! Да это же Махариши!
— Робби, взгляни!- воскликнул я.
Наш маленький тайный ритуал грозился стать достоянием общественности.
Робби в изумлении отвернулся от статьи.
Ну, ладно. Многие люди, особенно наши молодые фанаты, восприимчивые к мнению своей среды и подражающие рок-звездам, смогут теперь воспользоваться успокаивающими технологиями.
%
Тем августом мы приступили к записи второго альбома на студии «Сансэт-саунд». Электра объявила, что получила заявки на 500 тысяч копий; что побуждало нас донести-таки свой товар столь восприимчивой аудитории. Мы чувствовали, что Макс Финк – это юрист старой школы, а нам бы неплохо было добавить свежей крови; тут-то моя старая подружка Донна Порт и убедила нас познакомиться с ее новым кавалером Эйбом Сомером. По контракту мы должны были выпустить еще два альбома на тех же условиях, но Эйб, вдохновленный гигантским успехом «Запали мой огонь» и полумиллионной будущей продажей, решил резко улучшить наши дела.
— Прежде всего, вы должны стать собственниками ваших песен. Это золотишко принадлежит вам. Ничего не стоит обзавестись собственной издательской компанией. Это обойдется в две сотни баков. А уж за печатью мы проследим. А то, что Джек владеет всеми правами – несколько аморально. Во-вторых; я думаю, что смогу улучшить все дела. Я прямо сейчас позвоню Джеку в Нью-Йорк, и тут-то вы все и увидите. Электра может казаться семьей, но подождите — мы проверим это.
— Привет, Джек,- Эйб приложил палец к губам, сигнализируя, что мы должны молчать.- Это – Эйб Сомер.
— Как там погода в ЭлЭйе?- спросил Джек.- У нас тут 150 градусов!
— Идеальных 78, Джек,- ответил Эйб, подмигивая нам. — А насчет издания, Джек… ты же знаешь, что ребята являются хозяевами своих песен, а вовсе не «Ниппер Мьюзик». Кусакой (Nipper-прим.перевод.) ты прозвал своего сына. А эти песни — детишки «Дверей».
— Ну… ты прав, но мы не можем повысить их проценты.
— Думаю, на пару процентов – это будет справедливо, в свете того, что «Запали мой огонь» удерживает первое место недели напролет.
— Ты запрашиваешь слишком много, Эйб,- вздохнул Джек.
— Но эти парни заслуживают того,- сказал Эйб, улыбаясь нам.
— Окэй…., но только семь с половиной!
— К выходным я подготовлю все бумаги. Спасибо, Джек. Знаю, что мальчики будут признательны. Вырвись там и зацени нашу погодку.
%
Запись нового альбома началась очень хорошо. Пару недель мы полировали «Показалась ты мне», написанную в гараже родителей Рэя еще до того, как Робби присоединился к нам, и репетировали «Все – чужаки». Она превращалась в броскую песенку с потенциалом сингла. Последняя песня Джима казалась мне особенно трогательной, потому что стихи несли не только патентованный отпечаток странности и мрака, но отражали ранимость и одинокость; по сути, были личностны. Думаю, его ранимость наконец-то проглянула сквозь браваду, и он наконец-то признал, что тоже боится.
Пол Ротчайлд, наш продюсер, был весьма доступен, чтобы прослушать каждого, входившего в студию звукозаписи. Когда бы он был продюсером старой волны, нас, скорее всего, не приглашали бы на сведение, где оформляется конечное звучание. Но Пол был достаточно мудр и знал, что новые группы, сами пишущие себе материал, очень озабочены каждым шагом звукозаписи. Он запланировал приход Пола Бивера – программиста-синтезаторщика, искушенного в новом муг-звучании, – чтобы тот преобразил некоторые наши инструментальные и вокальные звуки интересными эффектами. Мы определенно сделали «странным» голос Джима на заглавной вещи «Странные дни». Для «Несчастной девушки» Ротчайлд добавил рэевские фортепьянные аккорды, записанные задом наперед, но проигранные в верном направлении. Этот трэк звучал, как мелодичный шумовой инструмент – погремушка или шэйкер – играющий правильные аккорды.
В конце того лета наш инженер Брюс Ботник заполучил от «Черепах» эталонный моно-диск альбома Битлз «Сержант Пеппер», который вот-вот должен был появиться в продаже. Он только что записал с ними «Счастливы вместе» и прокрутил нам новый битловский альбом. По слухам битлы закупили десять копий нашего первого альбома, но эта их новинка оказалась как вдохновляющей, так и пугающей. Мы-то думали, что находимся в авангарде экспериментальной поп-музыки, но битлы своим «Сержантом Пеппером», казалось, исчерпали эту тему. Как сказал Роберт Хилбён из ЭлЭй Таймз: «Все предыдущие альбомы кажутся черно-белыми в противовес красочному «Пепперу».
Рэй живо вспоминает те дни. «Записывая «Странные дни», мы начали собственно студийные эксперименты со своими инструментами. Теперь у нас было восемь дорожек и мы думали: «Боже мой, поразительно! Да мы можем все, что угодно – и наложение, и то, и сё – с восемью-то дорожками наиграемся!» Сейчас это пустяки, когда есть и тридцати двух- и даже 48-канальная запись, но тогдашние восемь трэков поистине развязывали нам руки. Таким образом, мы начали играть впятером…клавишник, гитара, барабаны, вокалист и студия».
Во время тех записей мы все напропалую курили травку. Сквозь дымок «Мэри Джэйн» музыка звучала все великолепнее, то есть, громче и громче. Один писака обозначил нас, как «людей, отчаянно старающихся дотянуться друг до друга сквозь удушливый дым травки и притворные маски».
Тем не менее, мы освежили наше так называемое калифорнийское звучание «пугающими тонами органа, следами раги и ситара», как описал тогда другой рок-критик. И стихами Джима, продолжавшими ошеломлять меня:
Для моих глаз, послушай,
Есть немало работы
Есть немало работы –
Дай им снять твою душу,
Твои улочки сфотать
На пленку без конца
Без конца
Его писанина была великолепной – эротичной, но не порнографической; мистической, но не вычурной. Эта поэзия была источником его мощи наряду с сексуально-заряженным обликом «Давида» (скульптура Микеланджело – прим.перевод.) и его «медно-кожаным голосом».
Как-то вечером нам позвонили ребята из «Аэроплана Джефферсона». Они были в городе и захотели заглянуть к нам в студию. Обе наши группы работали над вторыми альбомами, и каждой было любопытно, что делает другая. Мне понравилось, что «Аэроплановцы» вошли как раз в тот момент, когда Джим орал строчки своей поэмы «Конские широты»:
Когда спокойное море тайно сговаривается со скафандром,
А его угрюмые, прерванные течения вскармливают крошечных монстров,
С настоящим плаванием покончено.
Неловкость кратковременна,
И первое животное сбрасывается за борт.
Ноги мелькают в яростном и упрямом галопе,
Вздымаются головы.
Самообладание
Изысканно.
Колебание,
Согласие
В безмолвной агонии ноздрей,
Тщательно облагороженных
и запечатанных навеки.
В студии было темно, светился лишь красный знак выхода, и мы как следует, перепугали наших соперников из Сан-Франциско.
По ходу записи альбома «Странные дни» уверенность Джима в себе росла все больше. Для всех нас студия становилась привычным местом; мы чувствовали себя более раскованно. Почти как в своем втором доме. Ботник использовал все больше и больше микрофонов на моих барабанах, что льстило моему эго. Получение барабанного «звучания» требовало уймы времени. Я должен был вновь и вновь в одиночестве играть на барабане и тарелке простые монотонные куски, пока Ротчайлд не удовлетворялся услышанным. А я-то хотел еще и жирного звука барабана, но чувствовал, что не имею полномочий на целую половину студийного дня.
В связи со всеми этими затруднениями Джим начал избегать репетиций вплоть до момента, когда его присутствие становилось абсолютно необходимым. Когда он прибывал, в комнате на некоторое время воцарялась невероятная напряженность, правда, своей злости по поводу джимовой грубости и опозданий никто не выражал.
Однажды в углу операторской обнаружилась затаившаяся маленькая мышкообразная журналисточка. Как она сюда попала? Любопытно. Мне не нравилось, когда люди заходили и разглядывали наше грязное белье. Я даже свою семью никогда не приглашал, ведь Джим был непредсказуем. Я оказался бы в явном затруднении, когда бы Джим, находясь в фазе мистера Хайда, выкинул один из своих фокусов при моих родителях.
К тому же они были старше 25 лет – по-всякому табуированные персоны. Даже Рэй попал под такой запрет. В перечне кандидатов журнала Тайм на звание Человек 1966 Года для обложки, все были моложе 25, а Рэю только что исполнилось 27. Психолог доктор Тимоти Лири отчеканил фразу «Заводись, врубайся и ставь себя вне». Общества, конечно, которое есть. К чертям стариков. В те времена меня цитировали высказывающим идею, что от обретение семьи сделает меня больным. Я жил своей собственной жизнью и не хотел вмешивать в нее своих родителей. Особенно если бы они застали кутеж Джима. Как говаривал Пол Ротчайлд спустя годы: «Вы никогда не знали, проявит ли Джим себя в качестве эрудита-гуманитария или пьянчуги-камикадзе».
И вот публика впервые приближалась к своему первому контакту с той стороной «Дверей», которую Рэй Манзарек все еще пытался скрыть. В 1973-м в Германии Рэй постарался исказить взгляд Джима приблизив его к своему собственному, сказав, что «Я хочу говорить о любви, Джим хотел, чтобы все всё любили». А как же насчет секретного, негласного пакта скрывать нелады в ансамбле? Джим сворачивал на самую темную дорожку из всех возможных, близкую к суициду, и напряженность витала в воздухе. Распад Джима был темной стороной уже и без того темного видения. На этом и зациклилась журналисточка. Должно быть, она сама испытывала экзистенциальную тревогу. Имя ей было Джоан Дидион.
«Двери» разные»,- написала она в своей книге «Белый Альбом»:
У них нет ничего общего с мягкими Битлами. Они не разделяют современные убеждения в том, что любовь – это братство плюс Кама Сутра. Их музыка настаивает на том, что любовь – это секс, а секс – это смерть, а в этом-то и спасение. «Двери» — это норманы мейлеры из Первой Сороковки, миссионеры апокалипсического секса.
Вот сейчас они вместе образовали непростой симбиоз, чтобы записать свой альбом; в студии прохладно, лампы слишком ярки, кругом куча проводов и батарей зловеще мигающих электронных схем, среди которых новые музыканты небрежно поживают себе. Тут трое из четверых «Дверей»… всё и вся наготове, кроме одного, четвертого из «Дверей», ведущего певца Джима Моррисона, 24-летнего выпускника УКЛА, который носит черные штаны из ПВХ и не носит белья, и склоняется к тому, чтобы предложить некую цепь возможностей за пределами договорённости о совместном совершении суицида… Вот Рэй Манзарек, и Робби Кригер, и Джон Дэнсмо, которые делают звучание «Дверей» именно таким… а вот – Моррисон, который выряжен в синтетические штаны без трусов и генерирует идеи, этого-то Моррисона они и ждут сейчас…
Изрядное время спустя. Моррисон прибывает. Он все в тех же черных штанах, садится на кожаный диван прямо перед четырьмя стоящими в ряд динамиками и закрывает глаза. Любопытный аспект моррисонова прибытия: никто не выразил своей признательности более, чем мимолетным движением глаз. Робби Кригер продолжает прорабатывать гитарный пассаж, Джон Дэнсмо настраивает свои барабаны. Манзарек сидит за консолью управления и крутит штопор, позволяя девушке потирать его плечи…
Моррисон садится на кожаный диван и откидывается на спинку. Он зажигает спичку. Он изучает пламя, а затем очень медленно, очень осмотрительно опускает спичку к ширинке своих черных синтетических штанов. Манзарек наблюдает за ним. Девица, которая массирует его плечи, отвернулась от Джима. Такое чувство, что никто не покинет эту студию никогда. Пройдет несколько недель, прежде чем «Двери» закончат запись этого альбома. Я не досмотрю до конца.
%
Через несколько дней после визита Дидион мы докуривали пачку гашиша и сводили «Ты потерялась, девчушка» к двум финальным трэкам для стерео-звучания. Рэй вернулся в операторскую из коридора, где он обычно прослушивал наши записи через приоткрытую дверь. Так он старался дистанционироваться от звучания, которое мы прослушивали вновь и вновь, чтобы достичь объективности. К тому же Ротчайлд обычно форсировал громкость.
— Думаю, твоя песня, Робби, идеальна для Фрэнка Синатры,- предположил Рэй, основательно упираясь языком в щеку.
— Фрэнк посвятил бы ее своей жене, Миа Фарроу.
Все мы рассмеялись. Вокал был качественно безмятежен, возможно, с подачи Ротчайлда, идея которого состояла в том, чтобы Джим взял в кабину записи вокала свою подружку Пэм и овладел ее ртом, продолжая петь. На одном специфическом месте Джим прервал пение, и мы услышали шум каких-то энергичных и быстрых движений. Ротчайлд надлежащим образом притушил свет в кабинке вокалиста, и, кто знает, что там происходило? Мы принялись продолжать, и идея Пола определенно оказала воздействие.
Вокал нес безмятежное настроение, какое бывает после огромной разрядки.
Закончив сводить «Ты потерялась, девчушка», мы снова дважды прослушали ее на самой большой громкости. Она звучала потрясающе.
Мы потратили вечность, чтобы добраться из студии до своих машина, и я просидел полчаса в своем Моргане, пытаясь разобраться, как же его завести. И даже, добравшись, наконец, до дома, я все еще был в таком торчке, что, кое-как выбравшись из машины, не направился сразу же в дом. А принялся поглаживать ремень, пересекающий крышу моего авто. Может быть, так я напоминал самому себе, что мечта стала реальностью. В тот момент казалось, что все трудности стоили того, потому что глубоко внутри я знал: мы записали на фонограф несколько сильных вещей. Что за ночь!
Через сколько-то дней после окончания записи я заглянул в мою старую увлажненную дыру – «Виски Давай-давай». Подчапал к Марио – легендарному привратнику – и спросил, ну, как оно идет. В ответ получил шутку, которую он целые годы выдавал каждый вечер. «СОС – Старая Обычная Срань».
Новый дружок – профессиональный волшебник по имени Джордан – зашел и сказал, что его пригласили в свою квартирку две подружки, где он собирается проделать несколько трюков. Ха-ха. Не хотелось бы мне прошвырнуться? Звучало забавно. Особенно потому, что одна из девиц обладала длинными-длинными медно-карими волосами и потрясающей улыбкой.
Все вместе мы поехали в Бичвуд каньон, и я уселся на заднее сиденье вместе с Потрясающей Улыбкой. Она была разговорчива и дружелюбна по отношению ко мне. У нее был ДБП: Дальнобойный Потенциал, как я позднее назвал это. Ее звали Джулия Броуз, а ее отец – Билл Баллинджер – был писателем-детективщиком, получившим в тридцатые Букеровскую премию по детективам. Он вторично женился на оживленной блондинке, которая, по общему мнению, выглядела как настоящая мать Джулии, но не была столь же сумасбродной. По-видимому, настоящая мамаша была не прочь поддать, как следует. Она умерла довольно молодой.
Той ночью мы с Джулией довели до совершенства наши зародившиеся взаимоотношения. В шестидесятые было не принято оставлять мужика с яйцами, синими от перевозбуждения!
%
А «Странные дни» становились все более странными. К сентябрю Джим начал вести свою тайную жизнь, и столь тайную, что только годы спустя я узнал, что он участвовал в бесовском обряде венчания. У него обычно бывало в распоряжении несколько часов, пока мы занимались наложением инструментальных трэков и решали, какую вокальную партию нужно заменить. Так что он срывался в бар или подхватывал кого-нибудь, чтобы вернуться в совершенно разбитом состоянии от действия депрессантов или алкоголя. Порой Джим приглашал меня выпить с ним после наших репетиций. Но я не мог на это пойти. Я чувствовал, что мне будет тяжело сопротивляться уговорам приятеля выпить, поэтому всячески уклонялся от предложений. Когда Вы встречаете кого-то, кто становится Вашим братом, и Вы создаете вместе с ним нечто более важное, чем каждый из вас по отдельности, то пройдете с ним чуть более длинный путь, чем должны, потому что Вы просто его любите. Но принять предложения значило пойти на компромисс с чем-то внутри себя. Джим становился столь непредсказуемым и ненадежным, что я стал даже умолять Винса, нашего роуди, выливать спиртное из обнаруженных им возле сцены и в репетиционной комнате бутылок.
Вернувшись домой поздним вечером после дня записи «Странных дней», мы с Робби обнаружили, что наше жилище превращено в руины. Примерно 30 секунд мы дивились, кто бы это мог сделать, после чего подумали на Джима. Выяснилось, что он принял последнюю дозу кислоты перед тем, как решительно уйти в запой. В этой экскурсии Пэм присоединилась к нему, они нашли запасной вход в нашу квартиру и там уж… пустились во все тяжкие. Джиму пришла идея помочиться на мою постель. Я был вне себя от ярости. А Робби думал, что это смешно. У Зигмунда Фрейда тут был бы настоящий пир духа. В такие времена я задавался вопросом: а что поделывает Рэй, скрываясь со своей Дороти, когда мы работаем няньками?
Аннулируй мою подписку, Джек. Моррисон не только «писал, как если бы Эдгар Алан По был занесен в стан хиппи»,- так выразился Курт фон Мейр из Воуга, он и жил, как По, устремившись прямиком к печальной гибели в канаве.
Психоделический Джим, которого я знал годом раньше, тот, что подходил с цветастыми ответами на школярские вопросы, теперь тяжко страдал от чего-то, чего мы не понимали. Нельзя же годами за завтраком задаваться вопросами мироздания и не платить за это. И что гораздо хуже, его ответ собственным демонам становился все более гламурным.
В интервью журналу Тайм Джим навесил нам ярлык «эротических политиканов», бирка мне понравилась; в свою очередь журнал назвал «Двери» «черными жрецами Высшего Общества», а Джима «Дионисом рок-н-ролла».
И чем более тайной становилась личная жизнь Моррисона, тем более легендарной.
Джим не появился в тот вечер, когда мы предполагали записать «Когда песня смолкнет» — нашу первую после «Конца» эпическую песнь. Стоунз сделали «Идя домой», 11-минутный кусок, приписываемый нашему влиянию. Мы записали трэк без Джима. Проблема заключалась в том, что, поскольку песня была длительностью около 10 минут, в средней части оказывалась масса места для импровизаций. Джим, как правило, читал всякие свои поэмы, согласуясь с моментом, а мы спонтанно отвечали мелодическими и
ритмическими комментариями.
К счастью, мы делали эту вещь много раз в его присутствии, поэтому могли достаточно хорошо оценить, где будет место стихам.
В конце концов, на завтра Джим объявился и записал свою партию для «Когда песня смолкнет». Сработано было отлично, слава Богу. Я не мог себе представить, как Джим пропустил запись, особенно собственной песни и одной из тех, что, я знал, были важны для него.
Мои неистовые инъекции на тарелке чуть запаздывали, но они отвечали отрезку под названием «что они сделали с Землей», будто я так и задумывал ранее. Как будто мы с Джимом вели диалог.
Что они сделали с нашей землей — нашей прекрасной сестрой?
блоп-чи-блоп-чи-блоп-чи-блоп-чи-блоп-чи
Опустошили и разорили, вспороли-вспахали
и отравили, брэп-ум-ум-чи
И там, где восход, вонзили ножи,
связали заборами, чи-чи-чи-чи
И погубили ее. ББРЭП-ЧИЧИ-ББРЭПП-ЧИЧИ
БРЭПП-БОУМПБОУМ-БОДИДИДУУУУУМ!
Рэй, Робби и я чувствовали, что Джим сделает свою новую маленькую заставку «Вопль бабочки», поэтому оставили под нее место.
Во сне тону,
Но жажду слышать,
Я перед тем,
Как захлебнусь,
Визжащую бабочку.
Невразумительная отсылка к бабочке пришла из нашей последней поездки в Нью-Йорк. На пересечении Восьмой авеню и 40-ой улицы – в низкопробной части города – у одного порно-театрика на маркизе полыхал «Вопль бабочки!». Если Джим смог стащить у Уильяма Блэйка образы «Ночи конца», то чего уж цацкаться с порнушкой?
Когда мы завершили «Странные дни», то почувствовали, что он лучше нашего первого альбома. Беспокоило только отсутствие хит-сингла. Я уже был научен трудностям выбора песни, которую надо выпустить в виде сингла; она должна легко схватываться, но будут ли слушать ее еще и еще? Джим особо не парился с этим, а мы – оставшиеся – очень даже. Если мы выпустим хит, он привлечет к альбому внимание гораздо большей аудитории. Я, допустим, хотел, чтобы как можно больше молодежи услышало строчку «Весь мир иметь мы желаем…Тотчас. Тотчас? Да!!!» из «Когда песня смолкнет».
Запись была выпущена в октябре 1967 года, и «Все — чужаки» была в конце концов выбрана в качестве сингла за свое уникальное звучание и цепляющую мелодию. Мне было любопытно, заметят ли люди, сколь ранимы стихи Джима. Песня поднялась до 10 места в национальном хит-параде, но тогда я разочаровался тем, что мы не добрались до первого. Мне было 22 года, и ощущенье вечности соседствовало с неутолимой жаждой большего.
Мы все влюбились в фотографию на обложке, содержавшую на втором плане постеры первого альбома, разлохмаченные и оборванные. Поместить их вместе – было собственным решением художественного директора Электры Билла Харви. А заметил ли кто-нибудь, что фото на лицевой и задней обложках – это на самом деле один панорамный снимок?
— Темы, символы и образы «Дверей» на их втором альбоме покрепче,- написал Джон Стинкни в Вильямз Колледж Ньюс,- и ведут нас дальше крайней степени возбуждения и жуткой красоты первого альбома. «Двери» растут, это – добрый знак.
— Многозначительно озаглавленная «Странными днями» музыка нового альбома сколь эротична, столь и возбуждающе-покоряющая, но по сравнению с первым альбомом, в два раза более устрашающая.
Альбом имел успех у критиков, впрочем, как и финансовый. По сравнению со всеми альбомами он продавался хуже, но навсегда останется одним из самых моих любимых, так же как и наш последний студийный альбом «Лос-анджелесская женщина», с его неотъемлемым чувством свинга. Обалдеть!
%
30 октября 1967 года Электра объявила, что альбом «Двери» и сингл «Запали мой огонь» проданы в количестве пятисот тысяч и одного миллиона, соответственно, по всей видимости, с разницей примерно в несколько часов. Мы получили наши первые «золотые» диски.
Руля домой в тот вечер, я был на седьмом небе. Повернув налево на углу Лорел каньона и Панорамного, я заметил своего брата Джима, идущего в гору пешком. Теперь он был шести футов ростом, носил длинную запущенную бороду и выглядел засаленным. Я не видел его несколько месяцев и с трудом узнал.
— Что с тобой?- спросил я, когда он забрался в машину.
Он не только выглядел ужасно, от него еще и ужасно несло. К тому же он страшно нервничал, поминутно отдергивая ногу от дверки. Казалось, он совершенно прекратил следить за собой. Мое дыхание сделалось поверхностным, и я поспешил открыть окошко.
— Ну… Сейчас я ушел из Камарильо. Да и подумал, не нанести ли визит тебе.
— Откуда?
— Из накопителя придурков нашего штата. Путешествовал автостопом, мне наскучило, и я угнал машину. Заехал на ней в озеро.
После нелегкого ужина я предложил ему сгонять партейку в биллиард, надеясь снять некоторую напряженность. Мысли разбегались. Что за трандец приключился с моим младшим братом? Разбив пирамиду, я присмотрелся к нему. Он с трудом контролировал кий. Потом занервничал и вдруг неповоротливо врезал. Я переживал за него, но был уже ангажирован на предстоящий вскоре несколько-дневный тур по Среднему Западу.
Мы не встречались до тех пор, пока я не навестил его, когда он попал в госпиталь штата вторично.