Лос-Анджелес, 1978
.
Я заносчиво мерил шагами сцену, косметическая пенка удерживала мои коротко стриженые и зачесанные назад волосы. Пегги мягко посоветовала, и я постригся. Она называла музыкантов людьми «сокровенными», прячущимися за свою музыку. Актеры же направлены вовне. Их тела – это инструменты, и, если ты действительно хочешь быть актером, говорила она, может быть, тебе следует убрать волосы с чела.
Я так и сделал. Для Пегги Фьюри — да; а для отца годами раньше – нет. Я случайно наткнулся на лучшую в округе учительшу по актерскому мастерству и доверился ее природному чутью.
Было довольно весело носить костюм-тройку, плащ и перчатки, притворяясь, что ты – кто-то другой. К тому же было довольно жутко думать о собственном сердце, собравшемся сорвать пуговички с жилетки.
Сейчас я испытываю определенно больший страх сцены перед 12 людьми в классе, чем перед 21000 зрителей в Мэдисон Сквер Гардене в составе «Дверей».
Вечерний класс по четвергам. Продвинутый класс. Сцена первая. Мне вроде бы не об чем волноваться, ведь я полтора года проделывал это же в дневных классах и, думаю, что имею определенную сноровку. Но среди прочих тут сидят Аннет О’Тул и Джэфф Голдблум, может появиться Шон Пенн, а я отчаянно хочу произвести на них впечатление, поскольку обожаю их талант.
Мой выход. Партнер по сцене произносит свой длинный монолог, я снисходительно слушаю, сидя на оттоманке.
Я подаю свои первые реплики, встаю, отхожу к левой кулисе и пристально вглядываюсь в портрет на мольберте. Партнер реагирует смиренно, что позволяет моему персонажу развернуться.
— Вы, должно быть, рассказали ей несколько реальных ужастиков,- нагло выпаливаю я.
Класс хохочет! Они смеются со мной, а не надо мной. Я на верном пути. Такое ощущение, что я импровизирую на правом барабане вслед за вокалом Джима. Слова Стриндберга представляют собой череду аккордов, за которой ты следуешь, не нарушая границ.
Мы заканчиваем сцену, и могу сказать, она прошла хорошо. Пегги замахала нам, приглашая в свой угол, и сказала, что на сцене я вел себя удивительно. Меня пучит от гордости. Всего лишь третий раз, как я ощутил себя по-настоящему в образе, но я знал его уже так хорошо, что мог совершать что угодно, не выходя из него, и оставаясь свободным. Долог путь в эти классы через весь ЭлЭй, но, так же как и с барабанами, годы ученичества являются необходимым залогом успеха. И где найти учителя лучше, чем бывший член правления Страсбергского театрального института в Нью-Йорке.
Я откидываюсь в складном кресле у стены и наблюдаю продолжение репетиции. Мне всегда хотелось подняться над своими барабанами, и наконец-то я сделал это. Критика Пегги коротка, что обычно означает успех. Вот если ты не справился, ее критика длится вечность.
Что напоминает случай, когда мы делали Шоу Джонатана Уинтерза. Когда же это было – во всяком случае, в 68-м? Черт, а Моррисон-то не справился?….
Джим, что мучило тебя прямо перед записью Шоу Джонатана Уинтерза? Выглядел хуже некуда. Сал и Эш даже пытались поговорить с тобой. Я нечаянно слышал: они твердили тебе, что это очень важное шоу, и тебе нужно быть драматичным и закатить хорошее представление. Мы тщательно относились к нашим теле-записям, поскольку стерильные условия работы могли низвести любые выступления до посредственности. «Работа на телевидении была ненастоящей»,- заявил недавно Робби.
Странные дни нас настигли,
Попросту выследили
И собрались уничтожить
Дни, что весельем цвели,
Нам нужно петь и играть,
Либо искать новый город.
Но разве мы не были согласны в том, что нам нужно чаще мелькать на разных шоу, кроме уж совсем вшивых? Мы снялись у Эда Салливэна, так как там побывали битлы, Стоунз и Элвис. Помнишь, когда Эд появился на нашей репетиции и увидел Робби, крутившегося змеей на полу, изображая «Трех Бездельников»? (амер.теле-сериал – прим.перевод.) Мы все смеялись, а Эд сказал: «Вы, парни, отлично выглядите, когда улыбаетесь. Вот это от вас и потребуется сегодня вечером. А то вы слишком серьезны». Разве мы не отвергли множество предложений, прежде, чем согласились на «Братьев Душителей» — крутых и склонных к полемике – и на Уинтерза, поскольку нам нравилось его эксцентричное чувство юмора? Но ты продемонстрировал нам свое полное равнодушие в «Запали мой огонь», не так ли? То было консервативное, жесткое вокальное исполнение, и я почувствовал, что ты третируешь ансамбль, поскольку приближается окончание песни, а ты ничего не добавляешь в эмоциональности. Когда твой голос стал глохнуть на последнем припеве, я встревожился. Потом, когда ты скакнул в эту жуткую веревочную загородку, мы не могли поверить. Выпутываясь из веревок, ты хоть расслышал сдавленный смех? И наверняка заметил всеобщее тяжелое молчание после того, как мы закончили песню. Я тревожился, всё ли с тобой в порядке. Черт с ней, с карьерой, может, тебе нужна была помощь? Казалось, мы только что стали свидетелями краткого приступа шизофрении… А тебе было каково? Конечно, никто не спросил тебя об этом, правда? Несколько минут мы все избегали общаться с тобой, а потом повели себя обычным образом — как ни в чем не бывало. Никто не осмелился бросить тебе вызов, Джим. Казалось, ты вышел из-под контроля, стал одержимым или чем-то в этом роде. Может, это наше давление понужало тебя всякий раз быть великим, или ты устал от всего этого и занемог от необходимости петь одни и те же песни вновь и вновь? Может, ты почувствовал, что теперь, когда у нас завелись бизнес-менеджеры и пресс-агенты, мы превратились в нечто, живущее по собственным законам, в машину, которая не допускает провалов в карьере, только пики. Креативность против Бизнеса… Мы чувствовали, что приближающаяся вспышка нашего гнева окончательно испортит отношения с тобой. Казалось, что открывать крышку котла не нужно – это Ящик Пандоры со всеми демонами, рвущимися на свободу. Мы так и не открыли его – а вели с тобой диалог о подспудных движениях души – так что нам приходилось иметь дело с твоими демонами, лезущими из всех щелей. Безнадежная ситуация. Мне до сих пор стыдно, что я ничего не сделал, чтобы помочь тебе, остановить тебя, но мне было всего 23 года. Пора бы простить себя… Но, ох, придется признать, что мне было очень любопытно и волнительно увидеть, как твой «гнев» выглядит на национальном телевидении. Помнишь, так случилось, что мы играли в «Уинтэлэнде» — новом танцзале Грэма – в те часы, когда транслировали запись нашего шоу в Сан-Франциско? Ты не знал, что это я настоял, чтобы мы включили в «райдер» (дополнение к контракту на выступление, учитывающее особые пожелания артистов – прим.перевод.) телевизор в гримерке, чтобы можно было посмотреть шоу? Ты бы не поверил, сколько групп доставали промоутеров в те дни детальными требованиями поставок еды и питья в своих райдерах. Если помнишь, мы сидели в гримерке и смотрели часовое теле-шоу Джонатана Уинтерза, как прямо посередине объявили наш выход – буквально за секунды до начала нашей части теле-выступления. Тогда мы потащили телевизор с собой на сцену! Установив его на большой усилитель, я настроил правильный канал и выключил звук. Помнишь, мы поручили Робби коситься на экран в ожидании нашего выхода, потому что у него был лучший угол обзора? Мы начали с нашей обычной «Прорвись», а потом посередине второй песни – «Мужчины, заходящего с черного хода» — мы появились на теле-экране в Шоу Джонатана Уинтерза! Я тут же вскочил, обошел барабаны, включил звук на телеке и уселся на пол сцены лицом к экрану. Поскольку живое исполнение пошло прахом, ты с Рэем и Робби присоединился ко мне, и мы расселись на полу, повернувшись спинами к нескольким тысячам человек. Наше телевыступление до самого конца было весьма подавленным, вплоть до твоей выходки. Выглядела она так, как будто ты находился в трансе. Очень прикольно. Наш растущий образ странной группы был усилен национальным телевидением. Реакция публики в зале театра была забавной. Кто-то смеялся; кто-то, должно быть, думал, что мы столь заносчивы, что принесли собственную видео-запись – ведь не могло же тогда быть теле-трансляции, которая так точно совпала бы по времени. А кто-то из аудитории, может, подумал, что мы приняли слишком много кислоты! Мы выключили телевизор, вернулись к нашим инструментам и начали играть «Мужчину, заходящего с черного хода» с того места, на котором остановились! Уверен, что большинство зрителей «Уинтэлэнда» сочли, что мы посходили с ума. Это было чертовски весело. Местами. Тебя не слишком колбасило в тот вечер; мы были ансамблем, а когда мы бывали сплочены, все прочее было простительно.
Ну, почти все…
%
Ом. Аум. Оууууммммм. Ауууууууммммм.
В начале 68-го наша с Робби очарованность индийской культурой побудила записаться в члены только что открытой Рави Шанкаром Кинара-школы индийской музыки в Лос-Анджелесе. Робби изучал ситар, а я – таблу – наиболее трудный ударный инструмент в мире. В классической индийской традиции ты должен научиться выпевать ноты перед тем, как их исполнить – тита-гита-тита-нана, тита-гита-тита-да. Барабанщики должны петь про себя, исполняя свою партию, либо прекратить дальнейшие штудии.
Как-то вечером Рави прочел лекцию всей группе, состоявшей из 40 примерно студентов. При жене, сидевшей справа от него, он заявил, что порой человек, испытывающий внутреннее напряжение, может сублимировать свое сексуальное влечение в музыкальный инструмент. Боже мой! Рави был столь узкоспециализирован, что практиковался в музыке, когда у него стоял! Я слышал о йогах, посылавших свою сексуальную энергию вверх по позвоночнику, по периметру лба, но знал, что этот жизненный путь – не для меня. Я слишком хорошо ощущал эту всепоглощающую пульсацию в штанах.
Когда мы с Робби перешли к медитационному уединению перед поездкой в Европу, я заметил, что мое сексуальное напряжение несколько снизилось, возможно, по причине уменьшения обычной стимуляции телевизора, кино и журналов. Помнится, на половине медитационного курса я почувствовал себя прекрасно оттого, что, оказывается, можно взять свои плотские желания под некий контроль. Я также знал, по словам индийских учителей, что иду по пути «домохозяина», а не «отшельника». Пропустив слова Рави сквозь свой старый католический фильтр, я осознал вину вместо идеи контактёрства (оккультная практика, основанная на вере в то, что человек может входить в контакт с «духами-наставниками» — представителями внеземных цивилизаций, древними богами, душами умерших — прим.перевод.) или превращения. Потребовалось долгое время, чтобы переступить пределы старых, укоренившихся способов мышления – например, что секс — это плохо.
А тут еще я играл «дьявольскую музыку», именно что кружащуюся вокруг секса. В пятидесятые группа южных фанатиков вывела, что ритм новой «ниггерской» музыки греховен и приведет к прелюбодейству, мятежам и оргиям. «Рок-н-ролл и другие безобразия… загрязняют радиоволны. Нынешний климат на радио и телевидении делает возможным появление Элвиса Пресли с его животными телодвижениями…» Так говорил продюсер Билл Роуз в 1956 году анти-трастовскому подкомитету законодательного собрания.
Затем в шестидесятые они стали ломать пластинки с рок-н-роллом прямо в эфире, круша их перед микрофонами. И сжигая на больших кострах. Позднее в семидесятые лицемерные святоши Христианского ТВ обвинили битлов в развращении молодежи нации с помощью стихов, содержавших сатанинские подтексты.
А я был ударником такой группы, которая копалась в темной, теневой стороне человеческой натуры. Вовлекая слушателей в одержимость!
Или, как писал Джон Стинкни: «Группа не угождает безымянным лицам за пределами рампы… «Двери» вовсе не милы, развлекая хиппи предложением улыбок и цветов; они орудуют ножом с холодным и ужасным лезвием. «Двери» тесно близки национальному чувству насилия…»
%
Февраль 1968
Синдром третьего альбома.
— Обычно в репертуаре группы бывает достаточно песен для первого, а то и второго альбома,- объяснял позднее Робби,- а затем происходит вот что: они мотаются по турам и не имеют времени для написания дополнительного материала, так что к третьему альбому ты обнаруживаешь, что пишешь наспех в студии, и это показательно.
Спустя два месяца после фиаско в Нью-Хэйвене мы полагали приняться за репетиции. Наступало время сессий звукозаписи, и давление этого процесса подгоняло нас. Мы приходили в студию на запись, но не имели достаточного количества песен, чтобы заполнить целый альбом. А времени на то, чтобы написать песни и привести их в порядок, как мы это обычно делали, не было. «Двери» наконец получили гигантскую работающую бизнес-машину юристов и менеджеров, она набирала ход, стараясь достичь собственного безудержного количества движения. Никакого времени для написания песен, как раньше. Успех начал ощущаться как уходящий поезд – и мы не могли его притормозить.
Как-то вечером в голливудской студии «ТТ и Дж», где мы писались за 100 долларов в час, Пол Ротчайлд сгреб нас всех и утащил из контрольной комнаты в студию на одну из своих кратеньких бесед. Он сказал, что нам срочно нужен хит и «Привет. Люблю» в крепкой аранжировке мог бы сыграть эту роль. Песню мы написали год назад, но не облекли в плоть аранжировки.
Она превратилась в необычную песню с кучей гитарных искажений, привнесенных новомодной электронной игрушкой – фузз-боксом. Робби также предложил запоминающийся ход в изменении ритма а-ля кримовская «Радость твоей любви». Поскольку стихи мне очень нравились, то новая аранжировка казалась надуманной. Выползание песни на первое место окончательно сбило меня с толку.
%
Получив выходной, я отправился посмотреть «2001: Космическая Одиссея». Действие развивалось медленно, но ожидание того стоило – что-то типа раги. В конце у меня мурашки побежали по спине, не знаю, почему. Наверное, из-за того, что я как бы уже знал то, что увижу. Реинкарнация или, типа, того. Дежа-вю.
%
В другой раз в студии после того, как мы с Робби завершили наш 15-минутный медитационный отдых – практика, которую мы использовали на протяжении нескольких лет – Джим начал доставать меня просьбой сыграть на барабанах что-нибудь очень фундаментальное, очень примитивное. Раньше я сопротивлялся его предложению, потому что хотел играть более притязательные ритмические рисунки. Зря я что ли годы учился играть джаз? Наконец я сдался и начал играть глупейший из 4-четвертных размеров, которые знал, а Джим начал пение. «Пять к одному, один к пяти, живым отсюда не уйти». Робби нашел, куда добавить немного гитары, Рэй въехал на органе, и у нас получилось нечто действительно мощное.
— А что означает «пять к одному», Джим?- спросил я.
— Мне – знать, тебе – разузнать,- сказал Джим с озорной улыбкой. И пошел в душевую.
Я повернулся к Ротчайлду. — Пол?
— Ну, я думаю, это означает, что к 1975 году будет пятеро молодых на одного старика, и раздел будет приходиться на 25 лет.
— Здорово.
Роуди группы Винс Тринор засвидетельствовал: «Наш первый альбом был сколочен в считанные дни; Пол выполнил прекрасную работу. То же и со вторым. Потом Пол въехал в «Ожидая солнца», который потребовал стократных усилий. Он мучил и мучил их, пока материал не был выжат досуха. Технически прекрасный альбом, каждая партия звучит чисто, отчетливо, Вы могли услышать Робби, его дыхание. Но что касается впечатляющего исполнения, это – нет».
— Давайте, попробуем еще разок, парни… мы почти у цели,- говаривал Пол осторожно. Мы подчинялись ему первые двадцать или тридцать раз, но на пятьдесят девятом прогоне «Неизвестного солдата» боеприпасы иссякали. И это была только первая половина песни! (Мы делали ее частями.) Пол так же жестко подталкивал нас к завершающей части песни. Чтобы разыграть сцену казни в середине песни, мы маршировали вокруг студии и стреляли из винтовки холостыми патронами. Было весело, но думаю, мы тратили пару часов на один выстрел. Это казалось абсурдом. Спонтанность была утеряна.
Может быть, это имело отношение к «У.Т.». У Пола была небольшая банка из под кинопленки, где он держал свою травку, и на ней была наклейка «У.Т.»: Убойная Травка! Внизу его рукодельной наклейки читалось: «Находясь под воздействием не рулить». У меня был позыв добавить «Находясь под воздействием не записывать!» Эксперименту – да. Репетиции – отлично. Но исполнению – нет.
Звукозапись стала надоедать. Толпа, с которой начал тусоваться Джим, вызывала у меня тошноту. Том Бэйкер по крайней мере разок блеснувший талантом в одном из фильмов Уорхола. Сейчас он мертв. Порой я воображал, как Джим и Том прямо сейчас заряжаются Курвуазье вместе с подоспевшим Джимми Ридом. А те два тошнотика — Фредди-самец-пиявка группы и блондинчик с повадками Чарльза Мэнсона — были просто отвратительны. Фредди, похоже, все время торчал, кое-как бацая на фоно. И, когда Рэй, Робби и я отказались от новой песни Джима «Сюита Апельсинового Округа» после нескольких раз безуспешной работы над ней, Джим обратился к Фредди. Или Фредди дал Джиму наклюкаться и…
Как-то вечером, после того, как моррисоновская свита удалилась, я спросил Пола, что мы будем делать с Джимом. Он сказал, что ночью покумекает над этим. На следующий день Ротчайлд попросил ансамбль собраться в комнате записи.
— Джим… тебе, похоже, не особенно интересно принимать участие в записи этого альбома. Что ты делаешь? Ты уже не выглядишь рок-звездой.
Джим зачесал назад свои сальные волосы и отвесил пощечину собственной щетине. Он не ответил вербально, и обычное молчаливое напряжение в комнате только усилилось.
— Хорошо, я собираюсь вернуться к работе,- сказал Пол, направляясь в контрольную комнату. Джим встал и вышел в коридор, я вскинул руки, жестикулируя Рэю и Робби. Рэй издал тяжкий вздох, а Робби только тряхнул головой в расстройстве.
Мы в самом деле немного поработали в тот вечер, но на следующий день Джим
пришел и потряс всех нас. Он был чисто выбрит и пострижен самым глупейшим из виденных мною образов. Очевидно, он собрал на затылок все волосы в виде хвоста, и, взяв ножницы, отмахнул его единым свирепым порывом. При ходьбе короткие концы волос свешивались по обеим сторонам лица, лезли в глаза. Он выглядел мальчиком из рекламы «Голландских раскрасок». Тогда я впервые заметил маленький двойной подбородок, растущий на этом прекрасном эллинском лице. И подумал, о Боже, вырасти снова бороду, а то станешь выглядеть «пекаренком Пиллсбери» (улыбающийся подмастерье пекаря в поварском колпаке – реклам.персонаж компании «Пиллсбери» – прим.перевод.).
На следующий день мы прибыли в студию на запись «Ожидая солнца» опоздав на час или два, что теперь стало нормой. Предполагаю, никто из нас не стремился бы туда, когда бы не любовь к записи пластинок. Джим всегда прибывал на час или два позже нас всех. Около пяти вечера он прибрел со своей новой «семьей» — Фредди, блондинистым парнем, и женской версией Чарльза Мэнсона. Было забавно, когда джимовы дружки в вокальной кабине задрали юбку миссис Мэнсон и игриво подстрекали каждого входящего разрядиться ей в задницу, — это вызывало омерзение и презрение. Она находилась в крайней степени опьянения.
Что за херня произошла? Мы создали такую отличную вещь, но все пошло наперекосяк. Я сказал Полу Ротчайлду, что ухожу. Он усадил меня и разъяснил, что я являюсь членом одной из самых завидных и уважаемых групп в мире. Я держал в памяти то, что сказал Пол о Джиме несколько вечеров тому назад после одного из его кутежей. Он растолковал Рэю, Робби и мне, что мы являемся свидетелями особого психологического эксперимента, и нам надлежит побыстрее записать с Джимом как можно больше пленок, т.к. он думает, что тот скоро сойдет со сцены.
— Существуют Битлз, Стоунз и «Двери»,- говорил мне Пол, усевшись со мной в холле студии. Но этого было недостаточно. Я предпочел бы путь страданий и жертвования карьерой, чем двигаться в нынешнем направлении. Боже, какой депрессняк. В интервью, размышляя над нашим третьим альбомом, Робби сказал: «Много раз Джим напивался, приводил пьяных друзей в студию, и Пол вышвыривал их. Скандалы, прием сильнодействующих препаратов и прочая чепуха. То был рок-н-ролл во всей его полноте». А я ощущал нечто большее. Саму Смерть.
Было невыносимо видеть, как Рэй и Робби подставляли другую щеку. Я знал, что в Робби отдавалась боль Джима, но он был слишком робок, чтобы что-то предпринять. Знал, что ему нравился успех и не нравились конфронтации. Хотелось, чтобы Рэй попытался, а там, глядишь, и смог бы остановить безумие. Он был тем, кто собрал эту группу вместе. По крайней мере, именно так высказывалась пресса последние несколько лет.
А потому я не стал дожидаться, пока кто-то другой остановит Джима. Вернувшись в студию, я бросил взгляд на Джима и его друзей и сказал: «Я ухожу!» Потом швырнул на пол свои барабанные палочки и бурей вылетел за дверь. Таково было мое заявление против этого безумия.
На следующее утро я не знал, что делать. Проснувшись, я заварил немного травяного чаю, поупражнялся в йоге и постриг ногти. Их укорачивание помогало мне противостоять вновь обострившейся потнице. К полудню я решил вернуться в студию, меня тянуло назад, поскольку я не знал никакого иного жизненного пути. Я не хотел бросать ту единственную вещь, что была консистенцией моей жизни на протяжении многих лет, — музыку.
Едучи из дома в Лорел каньоне в студию звукозаписи «ТТ и Дж» на углу Сансэт бульвара и Хайлэнда, я чувствовал себя полным идиотом. Кроме того, я ощутил висевшее над входом черное облако джимова присутствия, но, слава Богу, я получил то же, что и Джим после его долбаных выходок: молчание. Насмешек по поводу своего возвращения я бы не вынес.
Я сделал глубокий вдох, вошел в контрольную комнату и сказал: «Над какой песней мы сегодня работаем?»
— Брюс и я заняты техническими проблемами студии,- сказал Ротчайлд.- Возможно, это займет несколько часов… но тем временем тебя может заинтересовать свидание с теми двумя девушками в коридоре. Они – Пластолитейщицы!
— Это еще что за чертовщина?
— Вот ты и проверь, Джон.
Подстрекаемые Фрэнком Заппой, эти две усердные групи устроили шоу в арт-галерее. Была ли их работа искусством? Они снимали гипсовые модели х…ёв рок-звезд! Одна дева была мозгом – она выдумывала идею – другая была «жестянщицей». Жестянщицей? Что это за чертова жестянщица? Она возбуждала клиента, пока другая заканчивала приготовление гипсового полуфабриката в кофейной чашке. Момент совпадения был необходимейшим. Они не хотели, чтобы клиент засовывал член в слишком быстро твердеющий цемент. К тому же им не хотелось налеплять цемент на лобковые волосы. Я решил не участвовать в этом. Никто из остальных членов ансамбля тоже не подписался, кроме нашего помощника инженера Фритца Ричмонда из старой «Тюремной группы Джима Квескина», который рискнул попробовать.
Я видел выставку пластолитейщицкой работы: отливку очень большого Джими Хендрикса, искривленного члена какого-то клавишника и барабанщика «Расфасованного тепла» Фрэнка Кука.
%
«Неизвестный солдат» был выпущен как второй сингл с третьего альбома – «Ожидая солнца» — вслед за огромным успехом «Привет. Люблю». Из-за политизирован-ности стихов шансов у него было не много. Я гордился первым очевидным политическим заявлением Джима и звукозаписывающей компанией, имевшей мужество поддержать его.
Завтрак с чтеньем новостей.
Телик вскормит нам детей.
Родился, теперь убит.
Пулей меткой шлем пробит.
Тогда я и не представлял, что «Неизвестный солдат» был прямым вызовом джимову отцу – адмиралу флота. Стихи не говорили напрямую о вьетнамской войне, но, думал я, они были более мощны своей универсальной образностью. Вот так подарочек от Джима.
Для Неизвестного Солдата рой могилу,
Он на плече твоем гнездится хилом —
Солдат Неизвестный
Так для парня, старина,
И закончилась война.
Наша «антивоенная филиппика», как назвал ее журнал Тайм, достигла 24 места в чартах. Околомузыкальные люди говорили, что нам вообще повезло, что она звучала по радио на протяжении тех «вьетнамских» лет.
Несомненно, мы были одной из наиболее популярных групп во Вьете.
Не было камеры у нас, чтобы заснять ландшафт,
крутили записи «Дверей» под трубку гашиша,
и тьма была кругом, но мы держались
за друга друг, за брата брат,
Мы обещали матерям писать…
И МЫ ПОТЕРПИМ НЕУДАЧУ ВМЕСТЕ
СКАЗАЛИ МЫ, ЧТО МЫ ПОТОНЕМ ТОЛЬКО ВМЕСТЕ
ДА, ВОТ БЫ ВМЕСТЕ ВСЕМ ПОЙТИ КО ДНУ.
-«Доброй ночи, Сайгон», Билли Джоэл
Для некоторых наша музыка олицетворяла страстную тоску по дому, отдушину, утолявшую жажду немедленного побега, и способ почувствовать связь с тем, что проис-
ходит дома в Штатах.
Для других мы были мрачным звуковым сопровождением, бушевавшим в головах, находившихся под обстрелом. Самые упёртые пехотинцы, побывавшие в долине Ах Шау, где ежевечерний фейерверк не уступал празднованию 4 июля (День Независимости в США – прим.перевод.), обвязывали свои отросшие волосы банданой, принимали кислоту, для «разогрева», отрезали уши и головы мертвым вьетконговцам, набираясь мужества в деле отнятия жизни, и крошили врага из пулеметов, пока Джим пел, что «это – конец». При возвращении на базу выражение их лиц вызывало «медвежью» болезнь у «правильных» солдат.
Несколько лет назад в одном из ток-шоу на радио Джон Милиус – сосценарист «Апокалипсиса сию минуту» — рассказал о том, как он использовал активное воображение, слушая наши песни.
— Когда я слышу «Запали мой огонь», то представляю себе убийц-придурков из моего коптера (сокр. от геликоптер – прим.перевод.) во Вьете… или танк, прущий сквозь деревню. — Милиус никогда не служил; из-за астмы он получил статью 4Ф. Спустя годы я услышал личные истории про «Запали мой огонь» — под нее люди впервые занимались любовью; впервые курили анашу; покупали свою первую в жизни пластинку – а вот рассказ Милиуса расстроил меня. Когда я поговорил с несколькими ветеранами, то узнал, что армия программировала парней деперсонифицировать врага, чтобы их психика допускала убийство. Поэтому термины типа «придурки» были оправданы.
Милиус сказал, что он использовал нашу музыку в качестве фона для мотивации актеров в своих гладиаторских фильмах. Барабаны всегда были инструментом, побуждавшим мужчин к войне, но я не играл так, чтобы помочь Арнольду Шварценеггеру обезглавить «врага».
Сегодня мне досаждает, что рок-н-ролл эксплуатируется в качестве «батальной» музыки в военно-патриотических лентах. Вербовка в армию пошла резко вверх после «Совершенного орудия», приукрасившего ВВС. Вьетнам назван «рок-н-ролльной войной», поскольку солдаты выбирали то, что может помочь им выжить, а это сильно отличается от мнения постановщиков сегодняшнего кино (генералов современности), использующих рок для вербовки сторонников патриотической грезы.
— Когда мне хочется какой-нибудь хорошей резни язычников, я включаю «Дверей», — сказал Милиус.