Для Неизвестного Солдата рой могилу,
Он на плече твоем гнездится хилом
Весной 1971-го малобюджетная концепция «Лос-анджелесской женщины» начала приносить отдачу. На предыдущей пластинке мы реабилитировались, но там не оказалось хит-синглов. Президент Электры Джек Хольцмэн созвал встречу, чтобы обсудить с нами выбор песни для сингла, который будет приличествовать тому, чему суждено было стать нашим последним альбомом.
В офисе Джека я подпирал стенку напротив испанского камина, Джим и Рэй сидели в антикварных перетянутых зеленым бархатом креслах, когда Джек задал ход.
— У меня есть подозрение насчет «Люби ее безумно».
Я имел такое же.
— Не-а, слишком коммерческая,- быстро отозвался Робби из угла комнаты.
Это заставило меня покачнуться. Песню написал Робби: разве ему не хочется еще раз выстрелить за столь долгий период (его предыдущим монстром стал «Запали мой огонь»)?
— Ну, если – нет, то какую ты предлагаешь в виде сингла?- подал реплику Джек.
— Да-а… ну,- сказал Робби, подойдя к камину.- Как насчет «Оседлавших» или «Подменыша»?
— «Оседлавшие» слишком длинны, Робби,- вступил в разговор Рэй.
Джим, казалось, колебался.
— Мне был бы по душе выпуск «Лос-анджелесской женщины»,- добавил я,- но тогда придется урезать ее до семи минут, а я не знаю, в каком месте.
«Люби ее безумно» — запись из Первой Пятерки,- преодолел препятствие Джек.- Давайте выйдем с ней, а если она сработает, то мы сможем запустить и второй сингл. «Оседлавшие бурю» будут звучать в коротковолновом эфире дольше любой другой пластинки в истории. Если «Люби ее безумно» первая станет хитом, тогда мы выпустим и «Оседлавших».
— Звучит неплохо,- сказал я, взглянув на Робби в поисках одобрения. Рэй и Джим кивнули, и Робби с неохотой одобрил план. Он понял, что Джек устно зафиксировал выделение средств на выпуск второго сингла. Я все еще не мог уразуметь того, зачем Робби так защищал свою версию имиджа «дверного» мальчиша-плохиша, что мог принести в жертву выпуск в радио-эфир одного из собственных творений.
%
Песня за песней, но, что напророчил Джек Хольцмэн, то и произошло. 24 апреля 1971 года «Люби ее безумно» вышла на четвертое место, и мы опять основательно вернулись на короткие волны. Тогда я еще не знал, что стихи напророчили то, что произойдет в моих отношениях с Джулией.
Неужели ты любишь ее так безумно?
Хочешь папиком быть? — Весьма остроумно…
Любишь это лицо?
Вот ты любишь, а детка шмыгнула за дверь,..
Они в точности описывали, каким тряским станет мой внутренний мир, и нашу внешнюю, публичную жизнь, становившуюся все крепче. Тем временем «Оседлавшие бурю» получили эфир, превосходящий «Люби ее безумно», и нараставшее давление к выпуску в виде сингла. Но длительность песни составляла около шести минут, и никто не знал, как ее обрезать. Кроме меня. С моим джазовым прошлым. Я слышал несколько секций в рэевском соло на фоно, которые могли бы быть удалены без принесения в жертву чьей бы то ни было души. Я позвонил Ботнику, пришел к нему домой, и мы провели хирургическую операцию. Мы с Брюсом были очень горды, когда Рэй не смог указать, где были стыки в редактированной версии. Соло фоно по-прежнему выстраивалось мелодично и логично, но более сжато. Джек выпустил «Оседлавших» вслед за «Люби ее безумно». И, вместо того, чтобы стать нашей слабейшей в коммерческом отношении рок-песней, она тоже вскарабкалась в чарты.
Теперь Сансэт Стрип был уставлен биллбордами, рекламировавшими пластинки; тренд, заданный Хольцмэном нашим первым альбомом. Он раскошелился и на наш второй биллборд с изображением внутренней картинки суперобложки пластинки. Фото испуганной женщины, распятой на телефонном столбе: лос-анджелесской женщины.
Я по твоим качу фривэйям,
Скитаюсь по ночным аллеям,
Бары-топлесс, в тачках копы,
Век я бабы не видал
Одинокой,
Столь одинокой,
Одинокой,
Столь одинокой.
Чего Джек не знал, так это насколько верным окажется пророчество. Да и никто из нас. Рекламный щит стоял в шаге от въезда в Лорел каньон, обращенным лицом к биллборду, на котором четыре года назад размещалась наша первая реклама первого альбома. Въезд в Лорел каньон был для меня святыней. Где жили мы с Джимом и Робби. Первой и последней обложками нашей карьеры. «Двери» — биллборд нашего первого альбома смотрел на восток, встающее солнце, где мы – выходцы с Запада – отвоевывали земли. Биллборд «Лос-анджелесской женщины» — нашей последней пластинки – смотрел на запад – садящееся солнце, конец Западной цивилизации и конец нашей публичной жизни, как группы.
Край города опаснее измены.
По Королевскому шоссе помчались, детка.
В золотоносной шахте странны сцены.
На Запад, прочь! Сломалась клетка.
«Запад в мире под солнцем —
Лучшее, что есть в нем».
Вот мы с тобой доберемся,
Там уже отдохнем
%
Лорел каньон, январь 1978
— Джон, тебе надо приехать,- кричит моя сестра.- Твой брат Джим ведет себя безумно… Я тут зашла, а он схватил мамочку и папочку за руки и не отпускает. Говорит: «Теперь мы – семья. Настоящая семья».
— Окей. Сейчас буду.- Я бросил трубку. Черт побери! Который час? Путь с Голливудских Холмов до Полисад долог. Впрочем, все звучит серьезно.
Я помчался вниз по Сансэту к побережью. В полуночном свете полицейских не наблюдалось, и я подстегнул своего Яга. Ягуара по имени Джон. Именно так обычно звал меня Фритц Ричмонд, помощник звукоинженера на студиях Электры. Мне очень нравятся эти английские машины, в которых ты чувствуешь себя, как в гостиной, но в механическом плане они – хлам.
Что там сейчас происходит, в гостиной моих родителей? Несколько месяцев тому назад я чуть не поперхнулся, сидя вместе с братом на заднем сиденье родительского авто, когда мамочка повернулась и пошутила, что Джим был ошибкой, в смысле контроля над рождаемостью. Папочка продолжал рулить. Очень плохо, что он никогда не встревает.
Конечно, я никогда не противостоял Моррисону. И поражался, сколько же во мне «стиснуто-губого» стоицизма Новой Англии. Джим пел про прорыв сквозь и «- Папа?.. — Что тебе, сын?… — Мне очень нужно убить тебя», но вместо конфронтации я все еще дрожал коленками, сидя на заднем сиденье в родительской машине. Зов родной крови. Внешне, уже десяток лет как я был отцом своих родителей, купив им дом, помогая оплачивать счета, но про себя мамочка будет всегда звать меня Джонни. Они всегда будут моими родителями, а я навеки – их сыном. Догадываюсь, как трудно было мамочке и папочке быть не такими, как все, под противоабортным диктатом церкви и социальным давлением пятидесятых годов, обязывающим иметь 3,2 ребенка на семью. Эти речи звучат, будто я предпочел бы, чтобы мой брат не был рожден. Но это не так. Я просто был по-настоящему обеспокоен. И очень хотел, чтоб ему полегчало. Может быть, тогда и все мы смогли бы вздохнуть с некоторым облегчением. Моя душа трудилась сверхурочно.
Я припарковался на подъездной дорожке, и моя сестра выскочила из дома со встревоженным выражением лица. «Твой брат полчаса удерживает твою мать и отца за руки!» А Джим теперь был крупным парнем. Не тем братиком, с которым я привык бороться и дразнить. Шести футов ростом, 160 фунтов весом (183 см и 72,6 кг – прим.перевод.)… против моего скелета в 130 фунтов и пять футов восемь дюймов роста (59 кг и 173 см — прим.перевод.)
Трансцендентальная Медитация нисколько не остудила его. После первого визита брата в Камарильо я поощрил занятия ею и позже оплатил инициацию. Медитация – 20-минутное сидение в покое дважды в день – была тяжела для каждого беспокойного и нервного, типа, моего брата. Воспламеняемое созерцание.
Я знал, что он не принимает наркоту, хотя некоторые из его дружков покуривали травку.
Когда я вошел в напряженную атмосферу гостиной, Джим сидел на софе. Он вскочил и поприветствовал меня. Чересчур дружелюбно.
— Привет!
— Привет, Джим. А где Анна?
— О… она ушла домой,- предложил свою помощь папа.
— А мамочка?
Она – в своей комнате.- Еще один быстрый ответ отца.
Мы сидели по обе стороны от брата.
— Думаю, нам надо двигать в УКЛА,- смело сказал мой отец.- У них там принимают молодых и хорошо заботятся.
Он говорил о НПИ – Невропсихиатрическом Институте Калифорнийского Университета Лос-Анджелеса. Явный шаг вперед после госпиталя штата.
— Не знаю… может быть… а хотите послушать мою новую песню? Думаю, это хит,- пробормотал Джим.
— Конечно,- сказал я, стараясь умиротворить его.
Глаза у брата были выпучены, и глядеть на него было тяжко. Почти как на Моррисона.
Песню я одобрил. Те, которые он записал для меня раньше, были получше, но
у них у всех было нечто общее: детская невинность, сладкий мир фантазии. Когда я спросил мнения Робби о них, он сказал, что мой брат звучит, как американский Донован, который нынче устарел.
— Будет тяжеловато надыбать компанию грамзаписи, заинтересовавшуюся им,- сказал Робби, лишив меня уверенности в дальнейших попытках.
В течение следующих трех часов мы с отцом пытались вывести брата из дома и посадить в мою машину. Он поднимался и начинал уходить вместе с нами, но потом садился опять. И, хотя мое терпение иссякало, я не мог оставить брата ночевать в родительском доме.
Мамочка, видимо, дрожала в своей спальне с розовыми четками в руках.
В конце концов, мы выводим его и усаживаем на заднее сиденье, но он не дает нам закрыть дверцу. Он выставляет наружу руку или ногу так, чтобы мы не могли ее закрыть. Он напуган. Чем? Госпиталем? Или увеличивающимися перерывами в работе своего разума? Я думаю о своем первом кислотном путешествии и зрительных галлюцинациях гигантской пропасти за диваном.
Страх потери.
Мы с папой тоже боимся. За моего брата. Пришлось призвать на помощь все эмоциональные силы, чтобы поместить его в автомобиль.
Мелькает мысль, что я был безжалостным гадом, старавшимся увезти его. Я понимаю, почему он никогда не хотел принимать лекарства, предписанные психиатром госпиталя штата. Может, УКЛА сможет посадить его на усиленные дозы витаминов. Это — новшество, и тут они впереди планеты всей.
Мы добираемся до института, вводим его вовнутрь и, конечно, процедура оформления занимает, как обычно, длительное время. И начинает доставать Джима. А кого бы не достала? Думается, что они могли бы быть попроворнее при решении проблем с душевнобольными. Возможно, они гадают, принять его или нет. Мы с отцом переглядывались такими же взволнованными взглядами. А что, если они его не возьмут? Уже половина третьего ночи, и с нас довольно.
Выходит доктор, и Джим волшебно преображается. Как только доктор приступает к вопросам и заполнению бумажек, Джим начинает по-детски лепетать. Это так трогательно. И так грустно… и утешительно. Поистине утешительно.
Я забираюсь в постель около 4 часов утра, поражаясь, что бы все это значило. Может быть, осталось только молиться.