Лос-Анджелесс, 1983
— Тебе бы проштудировать Роберта Блайя. Может помочь твоим писаниям,- сказал Тони. Он был режиссером моей пьесы, которую мы собирались повезти в Нью-Йорк и поставить во вне-внебродвейском театре. Тони подал мне статью, озаглавленную «Чего в действительности хотят мужчины», которая содержала интервью с американским поэтом Блайем. Обладатель Национальной Книжной Премии 1968 года за «Свет вокруг тела» сейчас, по всей видимости, был вовлечен в проблематику мужского самосознания.
На первой странице статьи размещалась фотография, привлекшая мое внимание. На снимке интервьюер – Кит Томпсон – обнимал Блайя, а тот указывал пальцем на Томпсона. Они смеялись и увлеклись живой беседой. Происходило нечто, о чем мне хотелось разузнать. Я бы не назвал их гомиками. Я не назвал бы их и мачо, хлебающими пиво напропалую и следящими за теле-спорт-программами. Но на этом фото происходило что-то немножечко революционное, и мне захотелось этого.
Нью-Йорк, 1984
Так это ты – мертвец?
Но, если ты,
То почему нет слез?
Ты принял позу мертвеца?
Но где же плакальщицы?
Где же скорбь?
Слова изливаются лавой. Ярость нарастает. Наконец-то, это театр «Ла Мама». Двадцать с лишним лет демонстрации экспериментальных постановок в нижнем Ист-сайде. Перед этими незнакомцами я чувствую себя голым и одиноким. Но, черт возьми, как здорово, не торчать позади группы. Я живу и умираю по собственному усмотрению: моя игра, мои слова.
Я замираю на мгновенье и чувствую настроение аудитории. Слышно как муха пролетит. Думаю, они знают, о ком я говорю, хотя в первом акте идут слова Сэма Шепарда, его «Языки».
Как выступят мои друзья сегодня? Заарканил ли мой публицист критика из Войса? Надеюсь, музыкальный уровень хорош – ах, первый хлопок аплодисментов, дождь, буря. Внутренняя боль. Так хорошо знакомая мне.
Оседлавшие бурю несутся,
На грозе несутся верхом.
Нас когда-то родили, вот — этот дом,
В мир швырнули на поиски доли.
Но актер, что остался без роли, —
Пес цепной, и до косточки не дотянуться.
Оседлавшие бурю несутся.
Теперь снижаем громкость трэка. Идеальный уровень для следующего диалога. Черт, а эти нью-йоркцы – отличные ребята.
Твое реально появленье?
Очередное появленье?
Меня ты просишь в это верить?
О чем ты просишь?
Я так и вижу тебя, ублюдок! Кричу я сам себе между строф. Я снова вызвал твой дух и вот, ты здесь: правая нога обвила микрофонную стойку, одна рука на микрофоне, а другая отводит назад с лица длинные волосы. Затянутый в черную кожу Король Ящериц до сих пор отбрасывает на меня свою гигантскую тень. Сгораю от любопытства: могут ли они видеть тебя так же живо, как я.
Теперь я познаю тебя иначе?
Я выдумал тебя?
Я вызываю дух твой в этой форме,
Запомненной однажды,
Перебирая черточки твои?
О чем ты просишь, расскажи же.
И можешь ли сказать, что нет тебя
В подлунном мире,
В том мире, из которого взываю я к тебе?
Понижение до шепота. Я выхлестался весь. А с тех пор, как ты умер, был переполнен образами тебя, ансамбля. Тринадцать лет я старался выползти из-под твоей – нашей – тени и понять, кем я был и кем являюсь, кроме как «Джоном Дэнсмо из «Дверей».
Софиты гаснут. Так то – овации? Сработало?
Теперь дрожу в кулисах и думаю о всех тех письмах, журналах, новой музыке, взаимоотношениях, психотерапии, паломничествах, а теперь еще и о пьесе. Черт возьми, аплодисменты приятны. Я жду за занавесом, успокаиваясь.
%
Дьявольская Кухня. Господи! Что я тут делаю? Еще важнее… что я тут пытаюсь доказать? В этих, как сказал бы Боб Марли, бетонных джунглях? Я мог бы прямо сейчас скакать на своей лошадке по Оххайю, штат Калифорния. Надо верить, что я здесь, чтобы писательством и актерством разжечь творческий стимул. Я скучаю по страсти музыкального исполнительства с «Дверями», которая разносила рутину в пух и прах и доводила всю аудиторию буквально до исступления. Но я не хочу вступать ни в какой другой ансамбль и пытаться раскрутить все снова. Вот, почему я здесь. Иду дальше своей дорогой.
Я сижу в запущенной двухкомнатной квартире своего друга на пересечении 34-ой и Девятой авеню. Нервный и не способный заснуть после вечернего представления. Пол-первого ночи. Я смотрю две программы, переключая селектор кабельного телевидения туда-сюда. На одной из них – видеозапись лекции Кришнамурти, индийского мудреца. Трансляция идет из Оххайя.
На другой программе кабельного доступа местные жители могут зайти в студию и продемонстрировать в прямом эфире все, что хотят. В этом, весьма специфическом, шоу довольно привлекательная женщина медленно раздевается и мастурбирует. Притягательное свечение исходит от лица Кришнамурти. Женщина тоже пышет жаром, но иным. Он исходит от приближения оргазма.
С одной стороны Кришнамурти рассказывает, как уже сейчас смело смотреть в лицо собственной смерти, жить с этим и делать жизнь наполненной. Другая программа о сексе. Через несколько кратких минут женщина достигнет оргазма и немножечко умрет. Секс и смерть отражают друг друга. Идут рука об руку. Женщина одинока, мастурбирующая и демонстрирующая это другим одиноким людям, таким, как я. Это меня заводит. На несколько мгновений я уже не так одинок.
Назад к Кришнамурти, он говорит: «Делай, делай это сейчас. Живи жизнью абсолютно свободной от страха и каждый день будь истинным творцом». Женщина корчится и вот-вот кончит. Я, наблюдая за ней, тоже.
Инь и Ян жизни, культура нарциссизма, культ секса и смерти, прямо здесь – в Нью-Йорк Сити. И я продолжаю, как видео-наркоман, все быстрее и быстрее алчно переключаться с канала на канал.
Секс и смерть. Секс и смерть. Секс и смерть.
%
Мендочино, штат Калифорния, 1985
Блайевская Конференция Мужчин
После получасовой поездки по грязной дороге я достиг наконец лагеря Вудлэнд. Односкатные постройки на маленькой полянке, окруженные гигантскими секвойями, побуждали к клаустрофобии. Я всегда любил природу, но это место с хмурыми небесами и слабым освещением было мрачным и холодным. Мы определенно были в лесу.
В домике имелось два камина, справа и слева. Слава Богу.
Крупный, бодрый, седовласый мужчина лет около шестидесяти прошагал в центр группы. Это был без сомнения Роберт Блай.
— Я хочу поприветствовать каждого и поблагодарить за приезд. Потребовалось мужество, чтобы приехать сюда в компании исключительно мужчин. Как вы знаете, с моим сыном, Сэмом, стряслось несчастье, его убили, потому я попросил Джима Хиллмэна помочь мне в этом году с преподаванием, взять мою нагрузку.- Пока Блай говорил, по его лицу быстро катились слезы.- Джим – прекрасный психоаналитик, последователь Юнга, писатель и философ. Майкл Мид поддержит нас своими барабанами и кельтскими историями, и, как обычно, мы займемся как контактным, так и бесконтактным айкидо наравне с индийскими техниками. Добро пожаловать».
%
— Мой брат Джим отправился во Вьет, подсел на героин и умер от передозировки.- Начал Джо свое изложение «неудачи»; темы, выбранной Блайем на этот вечер. Я выпрямился в кресле, вдруг сделавшись созвучным каждому слову.
В памяти всплыло фото с первой страницы ЭлЭй Таймз — вьетнамские монахи сожгли себя заживо. Картинка 1963 года, запечатлевшая несогласие буддистов с эскалацией вовлечения Америки в войну. Этот образ подтолкнул меня к решению не идти в армию. Во что бы то ни стало.
Мне захотелось занять очередь и рассказать историю своей неудачи. На ум пришли два моих развода. Объективно говоря, браки были в некоторой степени долгими, четырех и восеми лет, но их все еще окружало ощущение неудачи. Может, из-за сорокалетней годовщины брака моих родителей, которая сделала это ощущение еще сильнее. Сестра тоже развелась уже два раза. Что случилось с семьей Дэнсмо? Я-то думал, что мы были «обычными людьми».
Решившись рассказать свою историю, я нетвердо присел на спинку своего складного кресла. Хотелось быть замеченным, но я переживал: а что сказать, какие эмоции можно продемонстрировать.
— Меня одолевает чувство неудачи по спасению моего брата, и малая толика этого останется со мной всегда. У меня было два брата… обоих звали Джим… один был моим кровным братом… другой – членом ансамбля… оба мертвы… оба умерли в возрасте 27 лет… Я думаю, что начинаю расставаться с чувством вины по отношению к настоящему брату – вины… в спасении или не спасении его,- прошептал я.
— Громче… громче, Джон,- осторожно попросили окружающие.
— А?… ДА-А. Уф… Я чувствую, как будто бы ПОЧТИ НЕ ВИНОВАТ в том, что не спас своего брата Джима.- Повторил я для восьмидесяти сочувствующих лиц.- Ну, а Джим Моррисон, так я пишу книгу о… стараясь справиться со всем этим… упорствуя годами… десять лет фигни».
Я тяжело вздохнул. Я был всего лишь во второй раз в таком положении, но мое мужество поддержала заразительная открытость Блайя. Примерно после тридцати секунд молчания я снова начал
— А когда умер твой брат?- спросил я Роберта
— Он умер в 71-ом.
— В каком возрасте?
— В 71-ом… ему было примерно… 35.
— М-м-м… время лечит,- выдвинул я предположение.
— Угу,- согласился Роберт.
— Психотерапия… братцы… всему помогает,- продолжил я.
— Ты чувствовал неудачу в обоих случаях?- спросил Роберт.
— Я чувствовал неудачу с моим братом…- издал я еще один глубокий вздох.- Я ощущаю неудачу, а также знаю, что если кто-то соберется измениться, то нужно начинать изнутри… нужно, чтобы что-то щелкнуло внутри.
Молчание.
«Моррисон был величайшим придурком всех времен». И тут меня настиг первородный ужас, я обнаружил, что потерял контроль над выражением лица. Я невольно склонил голову, и это заявление застряло у меня в горле. Кто управляет моими губами, я не знал.- Мне недостает совместного с ним сочиненья музыки.
Восемьдесят мужчин издали стон поддержки.
После этого я уже не мог говорить. И в тот момент осознал, в насколько же важном акте сотворчества я участвовал. Да еще и с тем, к кому ощущал симпатию. Отклики рок-публики ничего не значат по сравнению с чувствами, испытываемыми, когда добиваешься этих откликов; я скучал по чувствам.
С минуту я рыдал, потом продолжил.
— Бог мой, с ним было трудно жить.- Проговорил я сквозь слезы.- Жизнь в аду; на протяжение шести лет.
— Ох-х-х,- ответил Роберт.
— Я, ух… вы знаете,… я хотел играть в «Бэрдах» и быть ребячливым.- Я всхлипнул. – А состоял в этом Ансамбле Тьмы.
Пауза. Они восприняли термин «ребячливый», как ссылку на книгу Джима Хиллмэна «Ребячливые бумажонки» — спорную работу на вечную тему «мальчик в нашей культуре».
— Вот ведь как,- засмеялся я, и каждый присоединился.
— Судьба,- прошептал я.
Долгая пауза.
— Спасибо,- заключил я.
— Хорошо, это тебе спасибо, Джон,- ответил Роберт.
И стоит на дороге убийца,
Жабий мозг в голове кровопийцы.
В отпускной ты отправился путь,
Чтобы детки смогли отдохнуть.
Взять попутчика только посмей-ка —
Перережет он вашу семейку,
Ведь стоит на дороге — убийца.
Не могу поверить: посреди ночи я стою голый в ватаге мужиков, чтобы вползти в маленькую тесную избушку, представив себя Американским Индейцем! Или настоящим мужчиной… или кем-то еще.
Тьма кромешная стоит среди запотевших камней вулканического происхождения, доставленных с недавно исследованной горы св.Елены, что в штате Вашингтон; те, что в центре, загодя нагреты до темно-красного свечения. С этой целью мы предварительно развели огромный костер. Я выпотеваю паранойю клаустрофобии, схватив каповые ароматические благовония, облегчающие дыхание. Растение из семейства шалфеев помогает… немного.
Бедная спина барабанщика отзывается болью, так что я ложусь меж парочкой парней и стеной хатки. Она действительно тесна, и мы начинаем обливаться потом, земля пачкает нашу кожу.
А что, черт возьми, я пытаюсь тут испытать? Сомнительно… Похоже, во мне жив все тот же пытливый уличный исследователь, который проявился, когда я впервые принял кислоту. На ум приходит джимово высказывание из первых дней ансамбля: «Давай просто скажем, что я проверяю границы реальности. Мне любопытно увидеть, что произойдет. Вот и все: просто любопытно».
Мы идем по кругу, минуя плетку, а то и настоящую палку, и каждый волнуется о ком-то или чем-то, на что хотел бы повлиять. Один из парней говорит, что он – алкоголик и хотел бы исцелиться.
— Я прошу дух Джима Моррисона помочь мне понять его смерть,- говорю я.- И воспользоваться его знанием алкоголя, другого «духа», чтобы помочь тебе. — Исповедник по другую сторону светящихся камней, кажись, впрыскивает себе героин.
Я не думаю, что «Двери» могли бы быть возвращены к жизни и восстановлены. В шестидесятые не существовало такой вещи, как «профессиональная помощь» при нарко-зависимости; мы не общались на вербальном уровне.
Рэй сказал, что тогда мы ни разу серьезно не побеседовали друг с другом, поскольку совместное сочинительство музыки было слишком деликатным и хрупким, чтобы рисковать им, вовлекаясь в споры.
Я не до конца верю в это. Со своим длящимся успехом «Двери» стали чем-то вроде империи, международной корпорации, которой служат вечно. Участники умирают, а корпорация остается. (Единственным чистилищем для этих богов является глава 11.) (глава Кодекса США о банкротстве; регулирует вопросы реорганизации обанкротившихся компаний под руководством старого менеджмента в попытке избежать полной ликвидации — прим.перевод.)
Прошло 45 минут, мы выползли из «опотивальни». Я чувствовал себя очистившимся. Подумал, что минут через двадцать это пройдет, но чувство свершения и силы преобладает и сейчас. Оно было определенно иным, чем то, которое испытывает каждый в свой наилучший воскресный день, сидя в церкви на отведенном членам его семьи месте и слушая проповедь. Думаю, в этих мужских группах я обрел не только двух своих потерянных братьев, но и умножил их число теми, кто разделил мои глубокие чувства.