Рубрика: Riders on the Storm

К началу 1966 года на маркизе «Лондонского Тумана» (ночной клуб в Лос-Анджелесе – прим.перевод.) читалось «Двери». Дело было на Сансэт Стрип. Помотавшись по клубам вдоль Стрипа, мы договорились с владельцем «Тумана» о месячном контракте, но только после того, как забили его заведение своими друзьями. Это был наш первый настоящий ангажемент. Читать далее «Riders on the Storm»

Лос-Анджелес, 1991

То был Год «Дверей». Опять. Возрождение номер десять. Люди постоянно спрашивают меня, почему мы так долго держимся, и я порой бросаю им небрежный ответ: «Да все это – трескотня!»- стараясь смягчить вопрос, на который можно ответить только эгоистично.

Потом слышу точную отговорку, лезущую из моего рта: «У Джима было все для создания мифа об идеальном Джеймзе Дине – прекрасный, блестящий и умерший в 27 лет». «Двадцатисемилетний навсегда», как чопорно выразился комментатор Американского ТВ по поводу Джима в сетевом утреннем шоу. Если вы внимательно вглядитесь в фотографии или прочтете мои впечатления о Джиме в конце, то обнаружите, что Джим, когда умер, выглядел шестидесятисемилетним.

Несколько лет после его смерти я не осознавал, что Джим был алкоголиком. Но когда я заскочил в бар неподалеку от нашего старого офиса, где мы записывали «Лос-анджелесскую женщину», то бармен Фред припомнил, что Джим перепивал любого в этом месте. Неизменно. А Фред был пожилым человеком, повидавшим немало пьяниц. И тогда я окончательно убедился, что Джим скончался. В начале семидесятых у нас не было алко-клиник, в которых бы нам разъяснили, что к чему.

Так стоило ли все оно того? Что сделало нас такими особенными, что Голливуд потратил 30 миллионов долларов на визуализацию жизни пьянчуги? Для чего?

Я все же думаю, что Оливер Стоун честно изобразил Джима Моррисона; однако это фильм о мифе Джима Моррисона (Оливер никогда не встречался с Джимом; он пропустил шестидесятые, сражаясь в рядах морпехов во Вьетнаме). Но у Вас все же остается впечатление, что Джим умер за свои убеждения, растраченные попусту в алкогольном угаре. За веру в «прорыв» к «царству непорочности» сознания. Внутренняя работа. По внешним методам «расстройства чувств» и «путям излишеств».

Я рассматриваю цитату Уильяма Блэйка «Путь излишества ведет ко дворцу мудрости» несколько иначе, чем Джим. По-моему, Блэйк имел в виду, что нужно вести максимально насыщенную жизнь, получая максимум из каждого опыта, а вовсе не валиться поодиночке в бездну.

Думаю, существует множество людей, выросших в шестидесятые и не расколовшихся вдребезги, а до сих пор сохранивших, хотя бы частным образом, видение мира, которое выросло из тех времен: приверженность гражданским правам, гендерному равноправию и миру во всем мире. В их число я включаю себя.

И еще раз, почему же наша история все длится и длится? С тех пор, как «Оседлавшие» были опубликованы, я получил множество писем от фанатов, писем, которые согрели мое сердце, вновь и вновь благодаря нас за обеспечение звукового сопровождения важных моментов в жизни людей. Выделяется одно письмо – «Мои родители были в баре, когда музыкальный автомат наигрывал «Привет. Люблю». Песня придала смелости моему папаше, чтобы подойти и представиться со словами: «Привет. Люблю. Свое имя открой.» Если бы вы, парни, не написали этой песни, меня, может и на свете бы не было!»

Или, как сказал мне в конце съемок Вэл Килмер — актер, который изумительно воссоздал Джима на экране: «После того, как весь этот гвалт закончится, музыка тем не менее останется».

ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ СТИХИ «ДВЕРЕЙ»

«Американская молитва»	Джеймз Дуглас Моррисон
«Было хреново так долго»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Все – чужаки»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Вселенский разум»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Вялый парад»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Гиацинтовый дом»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Двадцатого века красотка»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Душевная кухня»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Запали мой огонь»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Кино»	Джеймз Дуглас Моррисон
«Когда песня смолкнет»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Конец»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Латинская Америка»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Лос-анджелесская женщина»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Люби меня дважды»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Машины шипят под окном»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Мэгги МакГилл»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Не касайся земли»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Неизвестный солдат»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Ночи конец»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Ожидая солнце»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Оседлавшие бурю»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Пацифист»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Показалась ты мне»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Привет. Люблю»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Пробудись»	Джеймз Дуглас Моррисон
«Проезд Лунного Света»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Прорвись (на другую сторону)	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Пять к одному»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Скоро лето пройдет»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Странные дни»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Тоска шамана»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Туго натянутый канат»	Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Ты любишь ее так безумно»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Хрустальный корабль»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Шпион»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер
«Я не могу лицо твое припомнить»	Джеймз Дуглас Моррисон, Джон Дэнсмо, Рэй Манзарек и Робби Кригер

ВСЕ ПРОЧИЕ СТИХИ

«А до вершины долго»	Рэнди Ньюмэн
«Астральные недели»	Вэн Моррисон
«Баллада о худом человеке»	Боб Дилан
«Белый альбом»	Джоан Дидион
«Белый кролик»	Грэйс Слик
«Боги и новые творения»	Джеймз Дуглас Моррисон
«Все, что тебе нужно – любовь»	Джон Леннон, Пол МакКартни
«Дельфиний рот»	Джо МакДоналд
«Доброй ночи, Сайгон»	Билли Джоэл
«Дорога № 66»	Бобби Труп
«Единственный выход»	Маршалл Э.Сихорн, Элмор Джеймз
«Крысиные бега»	Рита Марли
«Мифология»	Эдит Хэмилтон
«Мужчина, заходящий с черного хода»	Вили Диксон
«Рай в твоей голове»	Стив Винвуд
«Слава»	Джо МакДоналд
«Тамбурин-мэн»	Боб Дилан
«Я не тот, бэйби»	Боб Дилан
«Языки»	Сэм Шепард

С 1965 по 1971 года Джон Дэнсмо был барабанщиком в «Дверях». С 1971 года Дэнсмо занялся театром – как актер и драматург – и танцами, обеспечивая ударное сопровождение авангардных постановок. Является содиректором и продюсером нескольких видео-фильмов о «Дверях», был консультантом Оливера Стоуна по кино-биографии ансамбля. Он живет в Лос-Анджелесе со своей женой, дочерью, двумя собаками, кошкой и тремя цыплятами.

«Эта книга – невыдуманная история»,                                                          — Робби Кригер «Дэнсморова биография «Дверей»- первая, которая, чувствуется, написана по веским основаниям, и это, без сомнения, наиболее подробный отчет о короткой, но яркой жизни «Дверей» как единого ансамбля… Дэнсмо – речистый, членораздельный писатель, который опирается как на неземную мощь «Дверей», так и на обычные понятия их предшественников в литературе, театре и мифах».                                                                                                         – Роллинг Стоун «Хорошо написано, трогательно… рассказано обо всем и рассказано честно». – Книжное обозрение Нью-Йорк Таймз «Оседлавшие бурю» Джона Дэнсмо хороши, именно как отчет об истории «Дверей» из всех опубликованных по сей день».                                                                                                                                                                                                           – США сегодня «Оседлавшие бурю» очень приятны, особенно своими сермяжными и базирующимися на личном опыте озарениями. Джон Дэнсмо из тех, кто выжил и продолжает поиски».                                                                                                                – Оливер Стоун

Фактически хаос начался еще в ЭлЭйе за несколько дней до начала мартовского концерта 69-го года в Майами. До Билла Сиддонза дошло известие, что тамошний промоутер продал восемь или девять тысяч билетов, набросив полтинник или доллар сверх оговоренной цены, так что атмосфера начала портиться, когда мы еще даже не покинули город. Если бы промоутеры прежде всего были честны с нами, то беда была бы предотвращена. Если бы мы знали о предыстории их неплатежей группам или платежей не таких, как было оговорено, мы, может, и не погрузились бы на рейс Делта Эйрлайнз до Флориды. Если бы да кабы…

Годами позже Винс Тринор – наш роуди – вспоминал все это примерно так: «В международном аэропорту Майами нас встречает этот парень со своим грузовиком и забирает оборудование. Конечно, мы же играли на выезде; это был дебют новой аудио-системы, которую я построил для «Дверей»: большие усилители. Так что он притащил всех своих качков, которые оказались членами его каратэ-клуба, и они запихали оборудование в грузовик. Я в экстазе! Ничего не надо делать. Они все забирают и обещают попозже доставить. А Билл парится с промоутером и нашим нью-йоркским агентом, который прилетел помочь исправить недоразумение. Похоже, что они не только завысили оговоренную цену, но и билетов продали на тысячу или две больше. Они не могут прийти к согласию, поэтому Сиддонз говорит: «Хрен с ним, мы не собираемся играть!» Промоутер говорит: «Вы будете играть». Билл говорит: «Ты так думаешь?» А промоутер отвечает так: «Не будете играть – не получите назад свое оборудование». Билл поворачивается ко мне и говорит: «Где оборудование?» Я показываю на отъезжающий грузовик и говорю: «Вот там и было оборудование». А у нас после Майами запланировано еще 18 представлений… по всему Восточному Побережью. Наш первый затяжной тур».

%

— Сообщение от Джима,- прокричал Винс, поднимаясь по лестнице и входя в гримерку.- Он в Новом Орлеане, пропустил очередной самолет и будет здесь около семи. — На часах было пять и предполагалось, что мы выйдем на сцену в восемь. Отлично, подумал я. «Ожидая Моррисона».

— Не поставим звук,- заканючил я.

— Да все будет в порядке, Джон,- снисходительно ответил Рэй.

Робби, конечно, практиковался на своей гитаре. Его инструмент был портативен. Никаких оправданий. Мне хотелось, чтобы он проявил в сложившейся ситуации чуть больше эмоций. Без проверки звука первые несколько номеров были шероховатыми.

Когда к семи часам аудитория заполнила зал, и группа разогрева начала свою программу, моя злоба на Джима усилилась. Его непредсказуемость все больше и больше влияла на концертные выступления, и это просто сводило меня с ума! Почему он хотел похоронить все, что мы создали? Я думал об этом в то время, как по своему обыкновению из-за занавеса обводил взглядом толпу. Может, это была последняя отчаянная попытка побороться с имевшей место одержимостью. Ранимый, скромный мальчик из колледжа, стоявший спиной к аудитории, давно исчез. Победил Король Ящериц, и Джим еле дышал под его новой кожей.

«Есть точка, пройдя которую, мы не можем вернуться. Той точки еще надо достичь»,- написал однажды Кафка. Моррисон наконец достиг ее. Он превращался в насекомое. Он трансформировался в монстра, который пока еще мог зачаровывать.

До Майами. Его зачарованная жизнь закончилась в Майами.

Что подвело Джима к бездне в тот вечер в его родном штате и заставило прыгнуть? Он определенно был рожден с каким-то сверх-напряжением или внутренними демонами.

Дугой широкий пляж под драгоценной хладною луной,

Нагие парочки торопятся в прибежища свои,

А мы смеемся, словно глупые и ласковые дети,

Засаженные в шерсто-ватные младенчества мозги.

А музыка и голоса еще все возле нас.

Он был рано развившимся подростком с военным воспитанием. Постоянные переезды. Слухи об агрессивной мамаше, которая чуть было не обратилась в нашу веру, посетив в конце 1967 года концерт в вашингтонском Хилтоне. Джим скрывался от нее весь вечер, но она была повсюду, заправляя командой осветителей, чтобы они хорошенько освещали шоу ее сына.

Может, чувства Джима были чересчур обострены. Я уверен, что он был разным: когда мы подружились и стали членами ансамбля приятелей, и теперь, когда наши мечты стали реальностью; но этого оказалось недостаточно. По крайней мере, ему.

А, может, Джим просто служил в Театре Жестокости Антуана Арто:

Вот к какому заключению мы хотим прийти: каждое наше представление связано с высоким риском. Не к разуму и чувствам людей мы обращаемся, а к самому их существованию. И их, и нашему. В идеале публика пойдет в театр так же, как она ходит к хирургу или дантисту; с чувством ужаса, но также и необходимости. Настоящий театральный опыт сотрясает затишье чувств, высвобождает сдавленное подсознание и ведет к своего рода потенциальному бунту, который не может реализоваться в полном объеме, пока он остается потенциальным и навязывает собравшейся толпе трудную и героическую позицию.

«Аудиториум Обеденного Островка» в Майами изнывал от духоты из-за всех этих дополнительных зрителей, которых пустили благодаря тому, что вынесли сиденья. На часах было 8:15 вечера. Нам предполагалось выйти 15-ю минутами ранее, а от Джима – ни гу-гу. Моя голова лопалась от богохульств.

— Может, без него начать?- сказал Робби.

— Нет!- проорал я, стараясь оттянуть время. Тут находилась не бесчувственная европейская толпа. Эти люди буйно шумели, и я был уверен, что им хочется «Дверей» с их земляком, распевающим на первом плане. Я был мертвенно бледен. И занял себя упражнением барабанщика на растяжку: держа руки прямо перед собой и, храня в ладонях толстые концы палочек, я вращал запястьями вверх-вниз.

Наконец Винс взбежал по лестнице в гримерку, вопя: «Он здесь!» Я отвернулся, чтобы не встретиться глазами; присутствие кого-то входящего в комнату и так чувствовалось по реакции остальных. Хаос был буквально ощутим. То, что писаки назвали «харизмой». А я называю это психозом.

Я не взглянул на Джима, потому что боялся его. Я был так взбешен, что хотел врезать ему, но в то же время опасался сказать что-нибудь враждебное. Когда некто достигает такой мощи, что остальные — как друзья, так и чужаки — боятся комментировать его выходки, жди беды.

Робби осуждающе глянул на Сиддонза, а Рэй – Страдалец № 1 – только промямлил: «Ну, давайте уже».

Джим был пьян в жопу.

Есть ощущение слона в посудной лавке, но ты как-то не замечаешь его. Ты бродишь вокруг… и повсюду это слоновье дерьмо…  но ты притворяешься, что его нет.

(Джэнет Войтитц, «Взрослые дети алкоголиков»)

— Что вы хотите сыграть, ребята?- сказал я.- Давайте начнем с «Мужчины, заходящего с черного хода», — Окей?

Все кивнули, и мы направились на сцену. Я не проталкивал дальнейшие песни ввиду нехватки времени. Как обычно, даже по трем песням я не мог достичь согласия.

Спуск по лестнице напоминал вход в сауну. Дантов Ад. Позже мне стало известно, что там находилось около 13 тысяч человек, утрамбованных в зал, предназначавшийся для семи тысяч. Винс нанял нескольких аборигенов стоять в дверях с металлоискателями. Когда мы выходили на сцену, Винс шепнул нам, что металлоискатели оказались устаревшей конструкции. Рэй восстанавливает в памяти события: «Джон, Робби и я не знали, что выкинет Джим. Мы бы последовали за ним, если уж придется, даже в пасть самого Цербера, потому что это – Джим, он наш, он — наш главарь – поэт».

Мы начали «Мужчину, заходящего с черного хода», Джим спел несколько строк и вдруг остановился. Мы немножко поимпровизировали, но вскоре смолкли. А Джим понес пьяный рэп:

«Все вы – компашка долбаных идиотов. Вы позволяете другим указывать, что вам делать. Командовать вами. Вы это любите, не так ли? Может, вы любите, чтоб вас пихали мордой в дерьмо… вы все – скопище рабов? Что вы собираетесь делать со всем этим? Что собираетесь делать?»

Я захотел превратиться в жидкость и истаять в пространстве меж моих барабанов. Я никогда не слышал такой ярости, обращенной непосредственно к публике.

Он продолжал. «Эй, я не говорю о революции. Не говорю ни о какой демонстрации. А о том, как повеселее провести время. Я говорю о танцах. О том, чтобы до боли возлюбить ближнего. Я говорю о том, что надо овладеть вниманием друга. Я говорю кое-что о любви. Люби, люби, люби, люби, люби, люби, люби. Сгребай друга в охапку… и люби его. Да-в-а-а-а-а-а-а-а-й. Да-а-а-а-а-а-а-а-а!»

Если бы я мог переплавиться и спрятаться за своим басовым барабаном. Я был достаточно мал, чтобы поместиться там. Если бы скрючился. Я не двигался. Вдохновение Джима питалось посещением несколькими днями ранее «Живого Театра» Джулиан и Юдит (Молина) Бек в университете Южной Калифорнии. Они составляли труппу конфронтационного перфоманса, которая отворила творческие соки Джима и нагнала ужас на меня. Джим заполучил билетики для каждого желающего прямо возле нашего офиса. Он действительно хотел, чтобы мы увидели, чего они там себе достигли. Билл Сиддонз вспоминает: «Это был театр конфронтации, и Джим был глубоко потрясен тем, как явно она заставляет людей меняться, поскольку фактически это наилучшим образом отражало то, чем был поглощен Джим. Он провоцировал людей, поскольку чувствовал: надо низвести человека до его сути, а вот с ней-то и работать. На представлении «Живого Театра» актеры носили минимум одежд, что-то типа джи-стрингз (лента, спускающаяся с талии; единственная одежда, остающаяся на исполнительнице стриптиза в конце представления – прим.перевод.), они карабкались по проходам и над публикой, крича: «Без паспортов! Без границ! Рай сию же минуту!» Я был напуган. А Джим воодушевлен».

— Эй, что вы все тут делаете? Вы хотите музыки. Нет, это не то, чего вы хотите на самом деле. Ну, ладно, я хочу увидеть тут кое-какое действо, хочу увидеть, как кто-нибудь тут веселится. Хочется увидеть немножко танцев. Тут нет правил, нет ограничений, нет законов, валяйте! Может, кто-то хочет подняться сюда и полюбить меня в задницу? Давайте. Мне тут так одиноко, хочется немножко любви…

Он склонил голову, а я подумал о Пэм. В ту минуту я грустил и стеснялся Джима. Не стоило ему выставлять напоказ свою уязвимость.

Майами оказались одной из последних попыток Джима поймать искру нового творчества и подавить демонов, сбивавших его с толку с самого рождения. Подобных тем, что твердили Ленни Брюсу, дескать, больной мир нуждается в комедианте или заклинателе, изгоняющем бесов.

Джим интенсифицировал свои поиски с помощью чтения экзистенциальной литературы, психоделики и алкоголя. Подобно своим романтическим идолам – Ницше и Рэмбо – он приукрашивал смерть. Сочинительство и выступления казались единственными вещами, которые ослабляли экзистенциальный страх Джима.

Тот, кто знает, как дышать воздухом моих творений, осознает, что это воздух высот, а он бодрит. Человеку следует дорасти до него, иначе он убьет его.

— Фридрих Ницше

Конечно, ни ансамбль, ни аудитория не знали, до чего дойдет Джим на этот раз. И перед выступлением в «Голливуд боуле» он не сказал нам, что принял кислоты, и теперь не предупредил, что введет в представление Театр Конфронтации.

В музыкальном плане концерт был хуже некуда. После нескольких попыток сыграть наши песни, на протяжении которых кто-то из публики швырнул на сцену галлон забрызгавшей нас флуоресцентной оранжевой краской «Дэй-Глоу» (торговая марка производителя флуоресцентно окрашенных материалов – прим.перевод.), Робби и я оставили инструменты и начали убираться со сцены. Ее левая часть затрещала и обвалилась на несколько дюймов.

Винс Тринор воссоздает несколько следующих мгновений: «Кто-то вспрыгнул на сцену и окатил Джима шампанским, отчего тот снял рубаху. Он промок насквозь. «Давайте немного осмотрим кожу, давайте обнажимся,- сказал он, и одежды начали срываться. Я во всем виню зрителей.

К этому моменту Джим соблазнил множество фанатов взобраться на сцену, сформировать круг, взяться за руки и затанцевать. Полицейский и Джим обменялись головными уборами. Полицейский натянул джимову шляпу с черепом и костями, а Джим надел его фуражку.  Потом дотянулся и сорвал свою шляпу с копа и запустил ее в публику. Полицейский вслед за ним стащил с Джима свою фуражку и швырнул ее в народ.

Потом Джим намекнул, что он собирается довершить стриптиз. «Вы пришли сюда не за музыкой. Вы пришли еще кое за чем. Более грандиозным, чем все доселе виданное вами». Рэй завопил, чтобы Винс остановил его. Винс продолжает: «Из-за барабанов Джона я добрался до спины Джима и запустил пальцы в петли для ремня на его брюках, закрутив их так, чтобы он не смог расстегнуть пряжку или ширинку».

Я решил слинять. Спрыгнув со сцены, нечаянно приземлился на доску с осветительными приборами, отчего один из охранников, подумав, что это Джим дурачится в качестве обладателя черного пояса по каратэ, провел такой прием, что тот полетел прямо на головы зрителей.

Перепуганные до смерти, мы с Робби побежали по лестнице, чтобы выбраться из этого хаоса. Теперь Джим был в центре зала, предводительствуя в змеином танце десятью тысячами человек, следовавшими за ним. Я посмотрел с балкона вниз – аудитория выглядела гигантским клубком с Джимом в центре. Когда я входил в гримерку, оттуда выскочил Билл.

— Забери его оттуда!- предупредил я. — Он может травмироваться!

— Что я и собираюсь сделать!- прокричал Билл.

Минут через десять Король Ящериц ввалился с группой людей, смеясь и болтая. Сейчас он был трезв; концертная жизнь трезвит лучше, чем несколько чашек кофе!

Моя злость за испорченное представление угасала по мере того, как мы с Рэем взирали из окна на разъезжающуюся толпу. «Ты чувствуешь, какая там хлещет энергия?»- подчеркнул Рэй. Я отметил, что, разъезжаясь, люди обменивались энергичными замечаниями..

— Они там крепко подзарядились, как будто мы дали им энергетическую встряску, и они собираются разнести ее по улицам,- продолжил Рэй. Было ли его объяснение разумным?

— Да-а, я ощутил это,- ответил я, думая, что, хоть мы и плохо отыграли, зато театрально. Я взглянул на Робби, поклевывавшего обильное угощение, доставленное нам. Казалось, он смирился с только что произошедшим на сцене. Впрочем, одна мысль никак не шла у меня из головы. Как долго мы собираемся выходить сухими из воды? Полочка нашего пьедестала становилась все уже.

%

В самолете, несшим нас из Майами на ямайские каникулы, Джим рассказал, что опоздал с вылетом из Нового Орлеана из-за стычки с Пэм. Пытаясь организовать романтические каникулы, он арендовал большой ямайский плантаторский дом, а сейчас летел туда один. Дом располагался высоко на тропическом холме и дышал рабовладением. Через несколько дней Джим нарисовался у нас. Робби и я, а также соответствующие подруги – Линн и Джулия – арендовали большой дом на берегу. Джим сказал, что его краткое пребывание на вершине холма оказалось «жутким». Он описал свое сидение в столовой в конце длинного стола, прием пищи при сидящей на стульях вдоль стен прислуге, ожидающей приказаний. В спальне вокруг кроватей были кружевные занавески, предохранявшие от насекомых.

Я сочувствовал Джиму по этому поводу, но меня доставало, что он с грохотом нарушил идиллию нашего пристанища. Он нажрался рома, и его присутствие нервировало меня. Он знал, что я ненавижу его саморазрушение, но нам обоим было ясно, что его не остановит ничто. Спустя несколько дней Джим вернулся в Штаты, но не раньше, чем позвонил Билл и сказал, что выписан ордер на арест Джима. Он обвинялся в распутном и похотливом поведении, симуляции орального соития и непристойном обнажении. Я не мог поверить в эти обвинения! Да, Джим был пьян. Но симуляция орального соития? Они, должно быть, намекали на то, как Джим встал на колени, чтобы получше разглядеть пальцы Робби, игравшего на гитаре. Так как Джим не владел инструментами, он был в восторге от музыкантов. Позже в качестве доказательства непристойного акта фелляции использовалась фотография, на которой Джим всего лишь восхищался талантом Робби. Никакого злого умысла в Майами не было. Но они настаивали, что Джим подставлял Робби свой рот.

Если уж он такое учинил, почему они не арестовали его сразу же, и почему полиция после концерта была так любезна?

Винс описывает несколько следующих дней после концерта. «Я пришел в концертный зал на следующий день с несколькими помощниками, чтобы все упаковать. Из-за разбросанной одежды шагнуть быть некуда. Пришедшие подметальщики складывали эти одежки в кучи высотой 4-5 футов и 10 футов в окружности. Там были бюстгальтеры, ремешки, юбки, платья, блузки, кофты, трусы, туфли, штаны, носки, мокасины и кеды. Как какой-нибудь подросток пошел на рок-шоу, а вернулся домой без штанов?

До начала полномасштабного турне по Восточному Побережью у нас была неделя, и я отправился домой в Эндовер. «Двери» запланировали слетать на Карибы. Никто не делал из этого секрета. Я — в Эндовере, и тут разражается долбаная буря. «Король Ящериц непристойно обнажился!» Долго ли коротко, но все сводилось к следующему: а) ордер на арест не был выписан в течение 9 дней; б) это был ордер на арест беглеца – несмотря на всеобщую информированность о запланированных каникулах; в ордере значилось, что Моррисон покинул Майами, дабы избежать преследования; в) политика? Готов поспорить».

%

Когда ордер был выписан, Джим покинул Ямайку и вернулся в ЭлЭй. Наш полномасштабный тур по 20 городам был отменен. Пол Ротчайлд описывает картину в нашем офисе. «Они остались без работы. Промоутеры всей страны отказывались от заказанных шоу с той скоростью, с какой «Двери» успевали поднимать телефонную трубку. В те ужасные две недели почва буквально ушла из-под ног».

Винс добавляет: «Нас подвергли остракизму. Нас запачкали. Мы были неприкасаемыми, заразными. Был такой эффект, как будто масс-медиа и публичное мнение заткнули нам глотку».

Почему мир хотел верить – и это скверно – в то, что Джим непристойно обнажился? Найдя виновных, уже не так присматриваешься к собственным неврозам. По моей теории, некоторые родители провели расследование, отчего это их подростки вернулись домой полураздетыми, созвонились с местными политиканами, и они решили использовать Джима в качестве примера морального разложения. Долбаные  политические махинации.

С другой стороны, а как же с Джимом не могло приключиться ничего ужасного? В своем элегантном, всезнающем стиле Рэй сказал в интервью, что мы «обеспокоились» насчет первого ареста Джима в Нью-Хэйвене. Обеспокоились? Мы знали ,что в ансамбле есть своя атомная бомба! Да ладно. Мы уподоблялись Слиму Пикензу из «Доктора Стрэнджлава», оседлавшему снижающуюся боеголовку – только мы притворялись, что ничего особенного не происходит.

Я с самого начала знал наверняка, что все идет к подобному концу. И реагировал шизофренически: одна моя половина ненавидела его, как Исмаил Ахава, за то, что он влек нас вниз; а другая говорила: «Это к лучшему, все к лучшему». Я был рад, что его прищучили, поскольку недостатки поведения были налицо. Как сказал вдохновенный Билли Джэймз, писавший нашу первую биографию для Электры: «Концентрация слишком большой власти в руках Джима была бы опасной».  Должно быть, еще тогда он почуял хаос.

%

Охо-Риос, Ямайка, был невероятно прекрасен и романтичен, но Джулию, казалось, что-то тянуло от меня. Прекрасная вилла, арендованная мною с Робби, со своим собственным маленьким частным островом, была не нужна моей приятельнице. Она занималась любовью проформы ради. Никакой страсти. Мои фантазии об экзотическом празднике были порушены, но рассуждение о том, с каким дерьмом столкнулся наш майамский фанат, отбивало всякое желание что-либо предпринимать. Полное отрицание. Я отрицал, что у нас в ансамбле сумасшедший; отрицал сыпь на нервной почве; а теперь отрицал и то, что моя подруга уходит в отрыв. Я не мог вернуться к музыке, так сказать. Не снимай розовые очки. Спасибо, Мамочка. Позволь осадку осесть на дне стакана, просто помедитируй. Спасибо, Махариши.

Последние несколько дней в раю были тихи и мечтательны, так как мы готовились к реальной жизни в Лос-Анджелесе и возможному появлению в здании суда в Майами. Я только что пережил хренов циклон и хотел лишь курить благовония, пить тропический ром и созерцать закат.

А затем, по пути в ЭлЭй Джулия огорошила меня новостью, что она беременна! Все у нас было так отлично, и вот, она – беременна! Я все еще не хотел быть мужем, не говоря уж об отцовстве! По взгляду Джулии можно было догадаться, что она надеялась на такой ответ:  «Ну, и давай заведем». Я не мог поверить, я просто онемел.

Время от времени я спрашивал, пользуется ли Джулия какими-нибудь противозачаточными средствами; в 1969-м  предполагалось, что это – обязанность девушки, и мы об этом практически совсем не говорили.

%

Теперь у нас была большая проблема. На меня навалился такой стыд по поводу секса; выросший в католической семье, я даже не спросил, как это произошло. Был ли это несчастный случай? Я не знал. Но знал, что нахожусь в ярости. Я не хотел ребенка, да и она, можно сказать. Она ни разу явно не заявила, что хочет его, но…Следующий месяц мы с ума сходили от беспокойства по поводу того, как же нам быть – аборты тогда были запрещены. Я носился, как угорелый, стараясь найти доктора для этого. Наконец обнаружился мой хиропрактик в паре с доктором, и Джулия согласилась.

Лос-Анджелес, 1981

Я пошел посмотреть «Что случилось с Керуаком?» — документальный фильм о легендарном писателе-битнике, который вдохновил так много музыкантов, включая нашего ведущего певца. Во время антракта я решил пробежаться по улице от «ЕЗТВ»-видео театра и взглянуть на старый офис «Дверей» и репетиционную. Я пересек разделительную с вышедшими из употребления рельсами на бульваре Санта-Моники и метнулся в конец улицы. Чем ближе я был к Ла Сьенигэ, тем явственнее вырисовывалось старое обветшавшее здание. Теперь это был настоящий гадюшник. Выглядевший предназначенным к скорейшему сносу. Крыльцо сломалось окончательно, так что мне пришлось прыгать на четвертую ступеньку, казавшуюся относительно надежной. С лестничной площадки я оглядел сальную ложку «Толстого Бургера», который когда-то был «Распространением топлесса» — стрип-клубом, куда мы водили интервьюеров. Журналистов чрезвычайно нервировали груди, трясущиеся над их головами, пока мы отвечали на вопросы.

Добравшись до вершины лестницы, я расслышал внутри несколько голосов там, где у нас был офис. Должно быть, туда вломились бомжи. Я осторожно проговорил в окно.

— Эй, что там у вас?

— Ничего… живем мы тут,- ответил бомж лет двадцати пяти. Звук его голоса прерывался отхлебыванием какого-то пойла.

— Я слышал, что «Двери» обычно практиковались в этом здании,- спросил я его.- Это правда?

Обычно я не побуждаю людей реагировать на наш ансамбль, но, наслушавшись высказываний Гинсберга, МакКлюэ и прочих о Керуаке, я преисполнился мощи поп-культуры. Неужели наш миф просочился и на улицу.

— Да-а, «Двери»,- сказал один из них с благоговением в голосе.

Другой добавил: «Ну, так что… нынешний владелец намеревается нас вышвырнуть».

— Это плохо,- ответил я. Сунул двадцатку и сказал – Ну, удачи вам, парни. — Прыгая с последнего пролета лестницы, я подумал: насколько депрессивна рейганомика для бомжей. Где же налоговые пенки, снимаемые с богачей, и предназначенные им? Молодых бездомных стало ничуть не меньше, чем стариков.

Я добрел до стеклянной двери внизу и взглянул на то, что было  нашей  репетици-

онной. Коридор вел в ванную, где Джим делал свои вокальные партии. Эхо ванной комнаты! Я обернулся и бросил взгляд через улицу на «Ликеры Монако». Нахлынули воспоминания об осени 1970-го и записи «Лос-анджелесской женщины»…

Я в этот город заявился буквально час назад,

Чтоб знать, откуда ветер дует, я бросил беглый взгляд:

А где тут в дачках Голливудских девчушечки сидят?

Счастливой юной леди Город Света взял тебя внаймы,

Или ты просто падший ангел

Города Тьмы, Города Тьмы?

Вернуться в Сансэт-саунд, где были записаны наши первые два альбома, было приятно, но не более того. Мы записывали новые песни для Пола Ротчайлда, и в воздухе царила напряженная тишина, та же, с которой мы сталкивались, когда он присутствовал на репетициях. По правде сказать, песен у нас было немного, но Пол занял позицию «а покажите-ка мне». Он понимал, что этот альбом будет еще одним «выдиранием зубов», типа «Ожидая солнце», который почти доконал всех нас. Мы еще не гладко исполняли эти песни, они не были отрепетированы в достаточной степени, но я знал: у нас, несмотря ни на что, есть несколько хороших номеров. Они были более блюзовые, а блюз вел тебя к экзистенциальному страху. Как бы ни было трудно воплощение, но, когда мы собирались вместе писать новые песни, все наши внешние немузыкальные проблемы, казалось, ускользали прочь. Репетиция была временем, когда Джим вполне соответствовал, и его кончина откладывалась. Он все еще почитал состояние выращивания новых идей.

Эй! Идет тут что-то,

И с этим не поделать ничего

— Взгляни-ка, Брюс. Видел ли ты когда-нибудь того, кто отказывается от четверти миллиона долларов?!- сказал Ротчайлд инженеру Ботнику, когда тот вышел из контрольной комнаты в звукозаписывающую.

— О какой чертовщине ты тут несешь?- спросил Ботник.

— Я больше не занимаюсь этим, парни. Тут одна песня про убийцу на дороге звучит, по-моему, как джаз-коктейль. Вам нужно спродюсировать это самим. Может, вам и удастся.

Обычно членораздельный Пол блеял, как ягненок. Он брал большие паузы между предложениями. Прямо чувствовалось, как вертятся колесики дум в его голове. Никто из живущих не вытянул бы из этих парней нового альбома. Им оставалось уповать на  самих себя.

Оглядываясь назад, я думаю, что у Пола оказалось недостаточно энергии для того, чтобы, вытянуть из Джима – что он и должен был бы делать — вокальные партии. Пятый член «Дверей» сдался. Мы оказались не у дел.

Лос-Анджелеса Женщина,

Лос-Анджелеса Женщина,

Воскресным полднем поезжай,

Воскресным полднем поезжай

Через предместья, к нежной грусти,

В свой самый-самый грустный блюз,

В свой блюз.

Тем вечером после ухода Ротчайлда мы засиделись в студии, и Ботник почувствовал уныние, в которым мы пребывали.

— Что будем делать, Брюс?- спросил Рэй.

— Я спродюсирую вас, парни. Мы станем сопродюсерами. Мы бы могли нанять передвижное оборудование Уолли Хейдера и записываться в вашей репетиционной, где вам по-настоящему удобно. Типа, как в старые добрые деньки.

Он знал, что следует упростить процесс нашей звукозаписи, и его предложение прозвучало неплохо. Меньше давления. Я начал беспокоиться, а кто из контрольной комнаты проконтролирует Джима, чтобы он не напился. Раздавая указания, Брюс был слишком мягкосердечным. Смог бы он управлять Джимом? Увольнение наших менеджеров было правильным ходом, мы достигли большего контроля, но теперь предстояло самим волочь бремя присмотра за Джимом.

Мы все согласились с идеей Брюса. Я пошел домой, молясь, чтобы она сработала.

Ботник перетащил все оборудование в дом 8512 на бульваре Санта-Моники, и мы устроили звукозапись наверху в офисе Билла Сиддонза. Билл: «Фактически консоль лежала на моем рабочем столе. Я работал днем, они приходили вечером, сдвигали мебель, пришпиливали к стенам листочки и использовали мой кабинет как контрольную комнату». Мы оборудовали связь между этажами, но с кем ты говоришь, было непонятно – окна отсутствовали. Делать наложение было особенно жутко, т.к. ты усаживался внизу и беседовал с динамиком. Все остальные были наверху в контрольной комнате. Впрочем, мягкий по натуре Брюс облегчал атмосферу записи.

— РЭТ, ТЭТ, ТЭТ, ТЭТ,- вступил мой малый барабан в первый день, когда я опробовал отдельные удары палочек. Через пять или десять минут в наушниках послышался Брюс: «Окей, а теперь по басовому».

«БУМ, БУМ, БУМ»,- вступил большой барабан, отзываясь на позыв моей педали. Медленные, единичные, монотонные дроби, пока Брюс добавлял в звучание дискант, первую октаву или бас. Прошли еще десять минут.

— Теперь том-томы.

— Я небрежно настроил том-томы на приму, кварт- и квинт-септаккорды, потому что мы собирались делать «Было хреново так долго», а это – блюз. В оркестре старшей школы, ввиду отсутствия необходимости,  я так и не научился настраивать тимпаны!

— Отлично. Они звучат хорошо.

Все идет достаточно быстро, думал я.

— ДУМ, ДОМ, ДАМП! ДУМ, ДОМ, ДАМП!

Сорок пять минут спустя Брюс позвал меня в контрольную комнату прослушать звучание барабанов.

— Звучит довольно хорошо.

— Я счастлив,- откликнулся в свою очередь Брюс.

— Ты имеешь в виду, что все закончено?! Мы поставили звучание барабанов?

— Ну, тебе же нравится, не так ли?

— Да-а, я очарован, это мое звучание, ориентированное на джаз. Так ты имеешь в виду, что нам не надо обтесывать это часами, как раньше?- Я был изумлен.

— Теперь вы, парни, знаете, как делать пластинки, и я восхищен этим.

— Отлично, Брюс, отлично.

%

Мозговой штурм Брюса позволил нам всем, включая Джима, взять на себя больше ответственности, и это сработало. Оказалось, что нам не потребовалось слишком контролировать Джима в студии. Он знал, что поводья ослабли, и ответил на это повышением ответственности. Брюс никогда не заставлял нас переписываться более двух раз; не приходилось вытягивать из Джима вокальные партии, так как большинство из них были «живыми». Мы бы не добились такой легкости, если бы не сделали несколько альбомов с Ротчайлдом. В интервью тех времен Джим подчеркнул уверенность, которой наделил нас Брюс: «Мы записываемся прямо в нашей комнате. Это не значит, что нам не нравится в студиях Электры, но чувствуется, что мы делаем все гораздо лучше, когда репетируем. Это будет первая пластинка, которую мы действительно делаем без продюсера. Мы пользуемся услугами того же самого инженера, Брюса Ботника. Может, он даже будет сопродюсером вместе с «Дверями». В прошлом продюсер… не в том смысле, что он как-то плохо влиял или что другое, но без этого пятого члена ансамбля – все по-другому. Так или иначе, к добру или худу, но теперь все зависит только от нас».

Мы поймали кураж. А ошибки – к херам собачьим.

Это работало, как заклинание.

Однажды в полдень я спросил Рэя: «А знаешь то начало на вещи Майлза «Ну, так что» на концерте в Карнеги-холле? Ба-де-да-до-да-де-да-де-дэмп… БЛАААА-СКРИЧ-ДАМП? Там была долгая и очевидно неверная нота в секции трубы?»

— Да-а.

— А, знаешь, что Майлз сказал об этом? Сказал, что это неважно, так как главное -кураж. Ошибки — это херня. Мне бы нравилось думать, что с «Лос-анджелесской женщиной» у нас то же самое.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, мужик,- подтвердил Рэй.- По мне, так тот второй вариант «Оседлавших бурю» звучит хорошо!

— Именно… Я скажу Брюсу.

%

Микеланджело Антониони, знаменитый итальянский режиссер, пришел послушать нас во время репетиций «Лос-анджелесской женщины». Он искал музыку для «Забриски пойнт», истории об Америке шестидесятых.

Как оказалось, это был ужасный фильм. Но тогда мы все имели в виду  «Фотоувеличение» — его первый англо-язычный фильм, который мы просто обожали. Антониони использовал музыку «Новобранцев», что было очень хиппово. Так что Джим, держа в голове фильм, написал несколько куплетов, и мы извертелись на пупе, ожидая появления мэтра. Он оказался надменным. Может, дело было в языковом барьере, а может, ему просто не нравилась наша музыка.

Джим попытался объяснить название «Л’Америка» той песни, что, мы думали, могла бы подойти для фильма. «Апостроф после Л – это сокращение для Латинской… или Центральной Америки… или Мексики по существу. Любого Юга за границей».

Во время его монолога я, помнится, думал, какой Джим замечательный. Боже, я любил его разум. Как ему постоянно приходили в голову такие оригинальные вещи? Он все еще казался креативным до дрожи, хотя и опускался по спирали своего пьянства.

Робби начал играть песню для Антониони, посылая ноты очень медленно, чтобы мы подхватили мелодию. Он играл слишком громко, особенно для тех, кто не увлекается рок-н-роллом. Его исполнение было несообразным. Он рисковал. Звучание Рэя подстраивалось под остальных. Из-за этого Робби то сверкал оригинальными соляшками, а то был не в состоянии подрегулировать громкость до уровня звучания остального ансамбля. В этот момент мне хотелось постучать ему по лбу и крикнуть «Привет!». Я знал, что через пять минут его идеальная музыкальность и мягкая натура опять заставят меня всей душой полюбить его. Но сейчас мой инстинкт подсказывал, что, когда мы с Рэем вступим с нашими партиями, инструменты затянут вокал Джима. А уж начав, нельзя было останавливаться. Слишком непрофессионально. Я досадовал, чувствуя, что мы теряем внимание Антониони. Он выглядел  гораздо  более  стесненным, чем когда пришел к нам в первый раз.

Я двинулся в Латинскую Америку,

Чтоб выменять на бусы кружку

Золотоносного песка.

Режиссер определенно не собирался принимать наши зашифрованные ссылки на деньги (бисер) и травку (которую в Акапулько зовут «золотом»). Голос Джима был в отличной форме, но в песне были мрачные, диссонирующие ему аккорды, затенявшие пение. Робби тут звучал, как холодная сталь.

Ну, ясно, нашей единственной надеждой осталось нагнать на Антониони ужас.

Латинская, Латинская Америка,

Америка.

Мы выстроили инструментальный апофеоз… БЭМ! Да-а. Он пробьет серные пробки в этих итальянских ушах. Мэтр выглядел по-настоящему растерянным. Я был уверен, что он собирается свалить. Песня очевидно перегрузила его. Она суммировала весь его фильм. Отпадала нужда его снимать!

Он распрощался, и мы вернулись к записи песни «коктейльного джаза». Мне очень нравилось, как она превращалась в вестерн-балладу с отголосками джаза. «Призрак, скачущий по небу» встречается с Винсом Гуаральди!

Была разработана 16-дорожечная аппаратура, и фактически мы пользовались ею на предыдущем альбоме, но Ботник предложил записывать «Лос-анджелесскую женщину» на портативном 8-дорожечном аппарате. Билл Сиддонз так отзывается о сессиях записи последнего альбома: «Лос-анджелесская женщина» была чрезвычайно интуитивной пластинкой. Они нарочно делали ее на грани фола. На «Вялом параде» они погрязли в хай-тэке и делали по 35 вариантов». Казалось безумием откатываться назад в технологии, но это заставляло нас наносить на пленку только по-настоящему отличный материал. Наша последняя пластинка оказалась такой же, как и первый альбом: сырой и простой. Как будто мы прошли полный цикл. Мы снова были гаражной бандой, откуда и стартовал рок-н-ролл. Мы даже опустили указание индивидуальных авторов; как и на первых трех альбомах, все песни написаны «Дверями».

В интервью в поддержку «Лос-анджелесской женщины» Джим сказал: «Первый альбом мы сделали примерно за десять дней, а затем каждая успешная запись требовала все больше и больше времени, пока последняя («Моррисон отель») не потребовала девяти месяцев. А тут мы приходили и делали по песне в день. Восхитительно. Отчасти потому, что мы вернулись к первоначальной инструментовке: только нас четверо и басист».

Не то, чтобы Джим уже был вне опасности. По выходным он шлялся по барам, напивался, разбил свою машину. Как будто бы нечто, заложенное в Джиме сызмальства, только на время каналировалось в творчество, и собиралось так или иначе доканать-таки его.

Я начал подумывать, что несколько концертов поддержали бы его, но наша репутация оставалась прокисшей. А Джим тоже хотел опять играть вживую: «Это же политический футбол. Мы подписываемся на концерт, а дня за два до него обнаруживаем, что майор или шериф — кто бы из них ни захотел увидеть свое имя в газете – постарается и запретит шоу, чем вызовет всеобщее негодование. Родители, которые даже бы и не знали, кто мы такие, вдруг слышат, как шериф Пибоди (фамилия брит.   полицейского, прославившегося анти-наркотическими преследованиями рок-звезд – прим. перевод.) говорит, что «Дверям» выступать не разрешается».

По крайней мере они не могли запретить наши пластинки. Как-то днем в перерыве между записями Джим и Робби перешли улицу взять себе пивка в «Ликерах Монако», а также сигарет и яблочного сока для Рэя и меня.

— А ты знаешь, Рэй, что означает «Гиацинтовый дом»?- спросил я, пока Джима не было.

— Не-а, но «вижу, что в туалете никого».

— Да-а, это смешная строчка. Почти патетичная в своей паранойе. Впрочем, мне нравится настроение. Мне весело играть фолк-рок на барабанах… как изменение темпа. Он пульсирует, и это технически легко.

Зачем они пришли в наш Гиацинтовый Дом?

Чтоб угодить сегодня  львам?

Мне нужен новый друг, чтобы не доставал.

Мне нужен кто-нибудь, кому не нужен я сам.

Пустую ванную обвел я взглядом,

И чувствую, что некто где-то рядом,

Он рыщет по пятам – мне не уйти.

Зачем же сбросил ты червонного валета?

Единственную карту, с которой мог бы я зайти.

Я твержу всем вокруг – мне нужен новый друг,

%

Книга Эдит Хэмилтон по греческой мифологии разъяснила миф о Гиацинте. Она помогла мне разобраться в этой песне Джима. «Гиацинтовый дом» — возможно, печальнейшая из созданных им песен. Хэмилтон писала:

Еще одним цветком, который стал олицетворять смерть прекрасной молодости, был гиацинт.

Празднество Гиацинта

Текло мирным вечером тем.

Но, вызвав на спор Аполлона,

Он жизни своей был лишен.

Они состязались в метании диска

И рук божьих быстрый бросок

Ускорился сверх нужной цели

и страшно рассек Гиацинту лоб. А он был дражайшим товарищем Аполлона. Меж ними не было никакого соперничества; стараясь подальше закинуть диск, они просто играли. Бог был охвачен ужасом, увидев, как хлещет кровь и смертельно бледный юноша падает на землю. Он сам побледнел, схватил его и старался остановить кровь из раны. Но было слишком поздно. Пока он держал его, голова юноши поникла, как цветок на сломанном стебле. Он был мертв; Аполлон, стоит рядом на коленях, рыдает о нем, умершим столь молодым, столь прекрасным. Он убил его, хотя и не по собственной вине, и он стонал: «О, если бы я мог отдать свою жизнь тебе или умереть за тебя…» Пока он говорил, окровавленная трава вновь стала зеленой, и расцвел изумительный цветок, который навеки прославил имя юноши.

Этот пассаж – весьма соответствующая метафора нашего ансамбля. Рэй, который «открыл» Джима, всегда обращался к нему по-аполлонски. Среди нас не было соперничества, когда мы писали и аранжировали наши песни; следовательно, нас разделял их выпуск в свет. Джим забыл, что жизнь – это игра, и, разрушив себя в молодом возрасте, уже не был так прекрасен. «Двери» убили его, не по вине членов ансамбля, и Рэй, распиная нашу индивидуальность, никогда не упускает случая превознести Джима. Наши песни (цветы) расцвели на изумительно долгий срок.

%

Робби и Джим вернулись с пивом, яблочным соком и цигарками. Когда Джим неторопливо входил в репетиционную, я заметил, что он прихрамывает. Прищучив Робби в углу, я спросил, что случилось.

— Сказал, что схлопотал это в «Шато Мармоне» (отель, где тогда проживал Джим – прим.перевод.). Его комната на третьем этаже, и, играя в Тарзана, он попытался ухитриться и забраться к себе по водосточной трубе. Скакнул с крыши сарая, стоявшего вплотную к отелю, и грохнулся спиной на перила.

— Боже, обычно он никогда не травмировался. Я думал, он — небьющийся.

— Больше не думай.

— Давайте еще разок сыграем «Ползущего Змея-короля»,- предложил Джим, выходя из ванной комнаты и подмигивая мне. Как будто бы мы собирались записывать его для нашего шестого альбома, спустя четыре года после того, как мы с Джимом в Венеции впервые восхитились этой песней. Джим знал, что я люблю балдежные вещи, и в середине ее у меня будет шанс кивнуть в знак приветствия Арту Блэйки своей поспешной дробью. А Джим кивал в знак приветствия всем тем черным певцам блюза, которых он обожал, как и его герой – Элвис Пресли – два белых певца с Юга взирали на своих менторов как с предубеждением, так и с благоговением. Робби отдал честь Джэймсу Брауну, исполнив сирено-подобный гитарный пассаж на «Подменыше».

Еще одно приподнятие шляпы перед корнями Джима было в песне «Лос-анджелесская женщина». Мы урезали темп вдвое для средней части «грядет печаль, а радость – вон отсель!», в которой Джиму пришло в голову повторять снова и снова одну и ту же фразу. Поскольку она содержала словцо из черного слэнга — «моджо» (обозначающее секс-доблесть), я придумал монотонно повышать темп до его первоначальной скорости, типа, оргазма. Было трудновато прикинуть прежний темп после пяти минут медленной музыки, но со второго захода мы с этим справились. После перенесения песни на пленку Джим позвал Рэя, Робби и меня в заднюю комнату.

— Посмотрим-ка.

Он написал: JIM MORRISON

— Взгляните-ка,- сказал он, самоудовлетворенно.

Затем приступил к написанию каждой буквы своего имени в другом порядке, перенося их время от времени туда-сюда. Джим-анаграмматик.

MR MOJO RISIN’

Получилась фраза, которую мы только что записали в «Лос-анджелесской женщине»!

— Твою мать, Джим,- сказал я.- Это круто!

— Очень мило,- добавил Рэй. Робби улыбнулся.

%

Майамская истерия наконец затухла, и мы начали получать приглашения сыграть вживую. Билл Сиддонз завил прессе, что из-за Майами мы потеряли на концертах миллион долларов, на которые я не мог наплевать. Джимово состояние быстро деградировало из-за продолжающегося пьянства, поэтому мне казалось, что хорошо бы немного развеять миф о несокрушимости. Поохладить, так сказать. В позднем интервью Джим отозвался о майамском концерте, сказав, что, осознанно или нет, но тот единственный славный вечер положил конец образу, созданному вокруг него.

Невзирая ни на что, мы подписались на турне по маленьким, не более пяти тысяч мест, залам – обычно старым филармоническим с тяжелыми бархатными шторами, поглощавшими звук. В акустическом плане они были определенно более удовлетворительными.

К сожалению, разрушение мифа оказалось слишком незначительным и слишком запоздалым.

%

Новый Орлеан, декабрь 1970 года

Лимузин забрал нас из отеля во Французском Квартале. Этот город ощущался отличным от всех штатовских, где я побывал. Витиеватые чугунные ограды, и запах гомбо (креольская похлебка из стручков бамии с мясом, курицей, крабами, томатами, креветками и устрицами, сдобренная специями и травами – прим.перевод.). Перед тем, как сесть в машину, мы с Джимом сбегали за пивом в бар на углу. Надпись на окне гласила «Цветные не допускаются».

Джим подхватил намек и, как только мы запрыгнули в авто, начал дразнить нашего водителя.

— Видали бы вы надпись в этой лавке. Нужно держать этих ниггеров в специально отведенных местах.

— Да, сэээээр!- вставил белый водитель, и сердце его не екнуло.- Держать их в отведенных местах.

Все в машине были раздражены; настоящий живой расизм прямо перед нашими глазами. Водитель ударился в монолог; акцентированный и пришпоренный ремарками Джима, он звучал так, будто рабство существовало до сих пор.

Джим ухмылялся вовсю и провоцировал невообразимое выступление водителя. Действенный метод. Конечно, Джим подшучивал над водилой, но и сам крепко знал материал.

Концерт состоялся в месте, известном как «Пакгауз». Именно так. Низкий потолок с подпорками тут и там порождал чувство клаустрофобии. Для улучшения акустики он был чем-то громоздко оббит.

Настроение в тот вечер было жутким – и исходило оно от Джима. Кто-то, должно быть, загонял булавки в его душу, так как пять лет эксцентричных выходок завершились крутым обломом. Источники рока были здесь, в Новом Орлеане. Могло ли это быть отмщением вуду?

Комнатам вдоволь досталось

Вычурных глаз, голосов,

Что вопиют про усталость,

Девке с оскалом зубов.

Гости, уставши грешить,

Спят.

Так внемли о греховном!

Странные дни нас настигли.

Вязнем мы в странных часах.

Наши тела в беспорядке,

Память сбоит, просто — ах!

И мы бежим ото дня

В странной ночи отрубиться.

Когда Рэй и Робби глянули на меня для отсечки конца «Душевной кухни», Джим начала рассказывать свою ужасную шутку.

— Что говорит слепой, проходя мимо рыбной лавки?

Я досадовал, зная концовку.

— Привет, девчата!

Аудитория недовольно заворчала. А потом Джим начал свою бессмысленную историю про парня и девушку, забравшихся в дупло дерева. Впервые он рассказал нам эту «шутку» в репетиционной, а гэг состоял в том, что его не было. Джим просто грузил и грузил: «Говорит парень девушке: «Э-э, а ветрено, не так ли?…» Он рассказывал, потому, что обожал растрачивать наше время. Подростковые штучки. На этот раз насмешки и издевательства ему не удавались. Он попросту занудствовал. Это было душераздирающе — художник на пути к провалу. Он бубнил еще минут десять, пока мы втроем пытались начать следующую песню. Джим не уходил с авансцены, аудитория становилась все более и более беспокойной. Никто не смеялся. В конце концов, прямо под Джимов рэп я начал «Прорвись», которая вывела его из хандры. Остаток сета (последовательность песен между перерывами — прим.перевод.) мы пробормотали без малейшей искры.

Джим даже не был пьян, но его энергия угасала. Позже Рэй отметил, что видел, как во время сета вся психическая энергия Джима истекает с макушки. Я не видел того же самого, но, казалось, что жизненные силы покинули Джима.

Я знал, что публичная жизнь ансамбля завершена. Я видел печального старого блюзовика, который когда-то был велик, но теперь полностью выдохся.

С шипением проносятся машины,

Как волны, что, нахлынув, мчатся вспять.

Подружка, вроде, рядом, но до нее мне не достать.

Свет фар машин проезжих

Крадется по стене.

Зову, зову подружку беззвучно, как во сне.

Дориану Грею рок-н-ролла было всего двадцать семь.

Вечером раньше в Далласе у меня мелькнули надежды на то, что у нашей игры вживую еще есть будущее, несмотря на неуклонный упадок сценических возможностей. В Техасе мы впервые сыграли «Оседлавших» на публике, и они были приняты достаточно хорошо. Песня была еще не издана, что лишало отклик публики любых примесей. Даже Винс — наш роуди — в Далласе просиял лицом и сказал, что «Оседлавшие» — новая великая песня. Тем вечером я подумал, что наши живые представления могли бы эволюционировать в изысканный джазовый формат. Может, мы смогли бы вновь обрести магию иным способом, более зрелым. На пути к большому карьерному пику есть маленькие пики и провалы, и, хотя сейчас мы были на спаде, Даллас ощущался, как пик.

Однако в Новом Орлеане мы опять взяли весьма невысокую ноту, особенно после поддразнивания предыдущего вечера.

Я чуял гибель.

Ох, долго было мне хреново,

Так, что мне теперь видней.

Что ж не даете мне свободу?

Освободите же скорей!

Да, я прошу тебя, охранник,

Сломай замок, забрось ключи.

Приди скорее, мистер,

Беднягу к жизни подключи.

Зловещий лимузин повез нас назад в «Пончатрэйн Отель». Как будто мы возвращались домой с похорон. Джим болтал о чем-то малозначимом, остальные хранили гробовое молчание. Я знал, что Рэй и Робби были наконец готовы завязать со всем этим. Когда мы остановились на обочине перед входом в отель, пошел мелкий дождь. Джим и Билл Сиддонз выбрались из машины и вошли в вестибюль. Я помедлил и глазами попросил Рэя и Робби остаться, намекая, что у меня есть кое-что сказать. После того, как Билл и Джим оказались внутри, я отворил уста.

— Ну?- сказал я. Они знали, о чем я. Концерт был стол провальным, что они могли читать мои мысли.

— Окей, с этим покончено!- уныло отозвался Рэй.

Робби взял паузу, обдумывая то, что сейчас сказал Рэй, и понимая, что половина нашего квартета уже сдалась. Он кивнул в знак согласия. Показалось, что черная туча, висевшая над моей головой несколько лет, сдвинулась с места. Тот Джим, что хотел уйти годы назад, теперь мог играть где угодно, когда угодно. А это было единственным, что ему нравилось делать, кроме выпивки. Нам следовало признать себя побежденными. И мы только что это сделали. Три стоящих под дождем гробоносца только что похоронили свои концертные выступления. Наконец-то.

В ироническом настроении – праздновать или стенать – мы совершили попытку прошвырнуться по джаз-клубам. Времена изменились. Местами музыкальных действ стали в основном топлесс-клубы. Мы выбрали один, и после лет жестокой критики и брани в адрес Джима я сам напился.

По секрету, мне даже полегчало от того, что выступление Джима оказалось ужасным. Я опарафинился перед парой тысяч нью-орлеанцев, но они не знали, что это значит для меня. А это означало, что созданное нами больше не протащат сквозь дерьмо. Мы согласились отменить несколько оставшихся концертов.

На следующий день мы совершили довольно спокойный перелет, возвращаясь в ЭлЭй. Я закопал свое лицо в местную газету, не желая встречаться глазами с Джимом. И действительно, там была пара интересных статей. Никсон бомбил Камбоджу (вдохновленный просмотром фильма «Паттон»), а Билл Грэм закрыл свои «Филлморы», и Восточный, и Западный.

Что-то носилось в воздухе. Определенно времена, они переменились, и не к лучшему. Довольно скорый возврат в студию для дальнейшей работы над нашим шестым альбомом откладывал любую дискуссию о будущих концертах. Во всяком случае, я знал, что Рэй и Робби в то время очень серьезно отнеслись к окончанию фазы живых концертов в нашей карьере. Мог бы сказать, что Рэю согласиться было тяжелее всех, но теперь даже он знал, что этот выход — наилучший. Только время сказало бы, как отреагирует Робби. Мы тесно дружили, но читать его мысли было затруднительно. Мог бы сказать, что он не хотел обсуждать это, а значит, скучал по кайфу живых выступлений. Он имел вид оставленного любовника.

В  воспоминаниях я переносился на концерт сиэтлского поп-фестиваля, когда Джим бранил аудиторию больше, чем когда бы то ни было. Закончив играть, мы покинули сцену, а он еще стоял там, жалко повиснув на микрофонной стойке, — мучимая душа изливала фанатам свою скорбь. Эд Джэффордз, журналист из Сиэтла, увидел то же самое: «Потом сет закончился. Манзарек выключил басовую приставку и покинул сцену. Кригер и Дэнсмо последовали за ним. Моррисон висел там, очень тихий, купаясь в красном половодье, с опущенной головой, закрытыми глазами и распростертыми руками – Христос на кресте. Но после выданного им представления, было трудно воспринимать его жест распятия без ощущения, что он делает это для себя лично».

Вновь гнев рос во мне. Я был так зол на него за беспощадное оскорбление аудитории, что не сел в вертолет, доставлявший нас в отель. Я оцепенел. Когда Джим со своими приверженцами удалился, я просто присел на корточки в грязь.

Джэффордз продолжает: «Я ждал, когда он оставит сцену, защищенный журналистами и кое-кем из своих работников. «Все будет хорошо»,- твердил он вновь и вновь. Групи уже выстроились на сценических лестницах и наблюдали, как Моррисон взбирается в  заказанный  вертолет  и  взмывает  в небо – продолжение этой его позы Христа, пусть и рассчитанное на простачков».

Фанат, обозревавший нас вблизи, подошел ко мне, удрученно сидевшему возле сцены. «Что случилось?»

Я поднял глаза и по выражению его лица мог бы сказать, что он почувствовал все годы аккумулированной напряженности. На мои глаза навернулись слезы, и я быстренько опять опустил их в грязь, чтобы никто не заметил. В глубине души я знал, что вот-вот наступит конец.

Лос-Анджелес, 1989

Мой друг Джим Моррисон застрял, тормознул. Он не стал президентом Соединенных Штатов, как на то надеялся Рэй Манзарек, и прекратил быть голосом музыки Робби Кригера. Джим стал голосом поколения. По его словам: «Это старо, как ситуация с первым романом; обычно сначала они дают автору шанс и гладят котика по спинке. А потом рубят его на кусочки. Если после этого автор еще трепыхается и демонстрирует энергичность, они говорят «Добро пожаловать в наше лоно, семья принимает тебя». Думаю, с нами будет то же самое. Сейчас мы должны как-то продержаться, чтобы однажды каждый осознал: «да они же – старые друзья, они популярны годы напролет, они – часть нашей национальной души».

И пока существуют молодые люди, они могут взирать на Джима в надежде, что он поможет перерезать пуповину. Прощаете, Мамочка и Папочка.

Прорвись

Прорвись

Прорвись

«Прорвись» — к чему? Что было «другой стороной»? После всех тех лет у меня остались кое-какие намеки, моменты, подтверждения, что мы прорвались. Как сказал писатель Том Вулф, «Наивная вера в то, что ее можно достичь, сделала возможными шестидесятые», но я не думаю, что мы были готовы «Получить весь мир, и ПОЛУЧИТЬ ЕГО СЕЙЧАС!» Мы с Робби находились тогда под мощным влиянием «поколения любви», которое предписывало, что делать самцам. Мы отращивали длинные волосы и интегрировали в наши души женскую чувственность.

Поэтому в восьмидесятые бывшим хиппи было очень трудно понять, что мужская энергия зиждется на мужском способе восприятия действительности. Энергия выплескивается и меняет обстановку. Она непреклонна, но благосклонна. Типа той, что излучают женщины, попав в универсам. Теперь и у них полно таких «мужских» проблем, как перегруженность работой и стресс.

Бэби-бумеру надо воспринять лучшие устремления шестидесятых и подпитать их новой энергией. Второй частью дуги становится дисциплина. На сексуальные свободы мы не тянем: не то, чтобы их достижения слишком драматичны, но одних воспоминаний, через что мы прошли, уже достаточно, чтобы испытать ощущение благополучия.

«Студенты даже не представляли, сколь многого они достигли»,- говорит Роберт Блай.- «Они даже не представляли, как сильно потрясли буржуазию антивоенные протесты; они не передали свою убежденность нынешним школярам». И несколько сбивает с толку, когда такие лидеры, как президент Рейган, выступая перед студентами Московского государственного университета, характеризуют шестидесятые, как «период в жизни нашей страны, когда произошли большие перемены к худшему. Будучи губернатором Калифорнии, я мог спровоцировать мятеж простым посещением кампуса. Но все это прошло, и я нахожу американское студенчество таким же, как и ваше, я бы не сказал, что между вами большая разница».

Будем надеяться, что девяностые станут качественно новыми. И рок-н-роллу, чтобы выжить, придется принять эти новшества. Я не говорю о стиле. Подлинное «Хард-рок кафе», перед которым мы стоим на задней обложке нашего пятого альбома, было дешевой забегаловкой на 5-й улице в деловой части ЭлЭйя. А сегодняшним ребятам подавай славу и гламур. Гамбургеры и Золотые Диски. Они бросают вызов внешним ловушкам, типа, кожи и длинных волос, но забывают о внутренней сути творчества. Ищите свою собственную уникальность.

Цитируют Рэя, будто он сказал, что ЛСД помогла «Дверям» создать объединенный разум. Мы никогда не принимали кислоту вместе, но я допускаю тот факт, что в шестидесятые мир был поделен на правильных и хиппарей, выделявших нас из общей массы. Дилановская «Баллада о худом человеке» очень точно схватила это настроение. «Здесь что-то происходит / Но ты не знаешь, что / Ведь так же, мистер Джонз?»

Наше товарищество противостояло внешнему миру, но я считаю, что именно преданность музыке по-настоящему укрепляла наш коллективный дух. Ежедневные встречи на протяжении тридцати месяцев (не считая выходных дней) для прослушиваний, критических разборов, анализа, радостей и совместных компромиссов по поводу песен укрепили наши узы. Мы оттачивали все нюансы, а это возможно только тогда, когда проводишь время вместе, имеешь общую историю.

— «Двери» были настоящей группой,- сказал Робби в интервью. На репетициях царил дух полной свободы высказывания по поводу конкретной песни или аранжировки. Опять цитирую Робби: «Люди думали, что Джим был лидером, но его вопиющее легкомыслие никогда бы не позволило ему стать лидером. Большинство ансамблей – это один диктатор и несколько последователей. В нашем ансамбле лидеров не было». Для внешнего мира мы стали Джимом Моррисоном и «Дверями», но за закрытыми дверями были четыре равные части. В Кливленде, когда местный диджэй представил нас, как «Джим Моррисон и «Двери», Джим тут же выбежал, выхватил микрофон и проорал: «ПОГОДИТЕ, МИНУТОЧКУ, МИНУТОЧКУ… ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ… «ДВЕРИ».

Наш роуди Винс в интервью журналисту воспроизвел: «Когда шла репетиция, я обычно уходил… не потому, что шумел.., занимаясь своей работой, а потому, что мое присутствие нервировало Джима, ведь прослушивался сырой материал. Еще не отполированный. Он все время вышвыривал Дэнни Шугермэна. Они прекрасно себя чувствовали, а уединясь, думаю, соображали на четверых.

Робби говорит, что синхронности нам придавал баланс сил конца Зодиака: я родился первого декабря, Джим – восьмого, Робби – восьмого января, а Рэй – двенадцатого февраля. Два Стрельца, Козерог и Водолей, все друг за другом.

В музыкальном плане мы уважали друг друга до самого конца.

Драм-машина не может сказать, что Ваша музыка тупа, отсутствует присущее чувства свинга или Вам необходимо сделать модуляцию, или связку, или соло в таком-то месте.

В конце концов, я уступил электронным барабанам (не отставать же от всех!), но синтезаторы подвергают опасности квалификацию барабанщиков. Нет, индустриализация не лишит их работы, просто исполнитель уже не должен будет стремиться совершенствовать свою технику год за годом. Великий джазовый барабанщик Элвин Джонз дал мне мои руки; я копировал его технику. А нынешним ударникам копировать японскую электронику? Когда барабанщик совершенствуется изрядное время, это подобно медитированию; быть в ударе – все равно, что распевать внутреннюю мантру. Ущерба никакого, так же как и от духовного роста музыканта. Дисциплина полезна душе.

Меня спрашивали сотни раз: «Оно того стоило?», «Почему Вы не ушли?» Филипп Элвуд из Сан-Франциско Геральд помогает мне ответить на этот вопрос своим описанием джимова выступления в «Уинтэлэнде»:

Моррисон на всех парах ворвался в полночь и оставался полным сил, когда мы расстались после часу ночи. Он расшвыривает свои стихи тонами, колебавшимися от напряженного шепота до ревущих, заставляющих микрофон зашкаливать, воплей. Он не просто поет, он разыгрывает полное драматизма представление. Он поет: «Когда песня смолкнет, выключи свет…» с таким крещендо и динамическим напором, что по окончании десятиминутной мелодии невольно ждешь, что ослепительный шар пламени осветит небеса. «Давайте вместе соберемся… ещё-ё-ё РАЗ» или «Пусть все катится, пусть все катится целую ночь напролет…» Моррисон растягивает слова, часто превращая их в театрализованные заклинания. Изумительный, без сомнения, исполнитель.

Вот почему я остался. На тех крещендо я импровизировал вместе с Джимом, а порой даже вел его за собой, и это было ни с чем не сравнимо. Вся боль, которую причинил мне Джим своей кончиной, стоила того «часа волшебства» на сцене или во время записи, когда мы играли наши песни.

Недавний редактор мифов, Джозеф Кэмпбелл резюмирует опыт: «Когда ты идешь на поводу у своего блаженства, а под блаженством я подразумеваю глубокое чувство вовлеченности и делания того, к чему подталкивает тебя твоя собственная экзистенция, то двери отворятся там, где тебе бы и в голову не пришло. Там, где их не было бы ни для кого другого». Я всегда думал, что музыкальная карьера – это полный крэпс: все или ничего (игра слов: craps – азартная игра в кости; crap shoot – говенный выстрел;- прим.перевод). Я рассматривал ее, как хобби или развлечение, покрывающее расходы на школьные учебники. Отмаз от армии стал отправной точкой. Я боялся, что если когда-нибудь возжелаю гос.службы, эта выбраковка будет преследовать меня, но я должен был следовать давлению своей экзистенции – музыке. «Двери» отворились, в буквальном смысле. Я еще не знал, что просто прошел сквозь «Дверь», над которой было написано мое имя.

А Джим погорел. Почему? Потому что его детством стала одна военная база за другой? Или просто такова была его программа?

Джек Хольцмэн говорит: «Джим чувствовал разницу между тем, кем он был на самом деле, и своей публичной персоной».

В редкий миг несдержанной публичной откровенности после вечернего кутежа Джим заявил БиБиСи, что «Наша музыка подобна человеку, который не вполне дома, не вполне расслаблен. Осознающий многое, но не вполне уверенный». Сказал, что он «хотел бы создать  песню или кусочек музыки, которая была бы выражением радости, чистой безграничной радости. Как приход весны или празднество существования – ощущение, что ты наконец-то дома».

В конце нашей карьеры цитировали Джима, говорившего: «Если бы мне довелось повторить это снова, думаю, я скорее предпочел бы роль тихого, сдержанного, маленького художника, капитально подсевшего на прогулки по собственному саду». Он так и не добрался до этого места удовлетворенности, до ощущения, что ты, наконец, дома. Только сейчас он сделал это. Джим хотел вернуться к добрым старым клубным денькам, но они были всего лишь его метафорой утраченной юности. Как тихо сказал мне Робби, когда дошла весть о смерти Джима: «Он наконец-то упокоился с миром».

Джим знал, что, если быстро достигаешь пика, то площадка на его вершине окажется узенькой. Его ответ на вопрос, почему сгорели такие творческие люди, как Джэнис Джоплин и Джими Хендрикс, был проницательным. Пророческим? «Предполагаю, что пламя мощного взрыва энергии, произошедшего три или четыре года тому назад , было трудно поддерживать; а чувствительных, ты знаешь, я думаю, не устраивает ничего, кроме вершин».

Что представлял собой твой мэссидж?

Свой абонемент на воскрешенье верну,

Сяду в КПЗ по собственному письму —

Там корешей полно.

В шестидесятые я воспринимал эти строки, как анти-истэблишментскую риторику. Я ощущал родство с ними. Теперь, спустя годы и тот факт, что я был в состоянии прослезиться в связи с кончиной моего одногруппника, эти стихи достают меня как гораздо более личностные, как откровение истинного Джима Моррисона, которого соотносят с Рембо и Нилом Кэссиди, сгоревшими подобно фейерверку.

Двадцать лет тому назад я не хотел никакой напряженности в жизни. Не то, чтобы теперь я ищу ее, но, когда она появляется, это, может оказаться полезным. «Творческая напряженность»,- назвал ее психолог Ролло Мэй. Джим это любил. Он описывал это состояние в интервью журналу Роллинг Стоун в 1968 году.

— Перед небольшой аудиторией клуба Вы чувствуете себя свободным делать, что угодно. И все же ощущаете обязанность вести себя хорошо, поэтому не можете отвязаться по полной, — люди же смотрят. Так что наличествует прекрасная напряженность.

Сейчас, в качестве актера, меня это очень занимает: на этом конструируется драма. Недавно в Лос-Анджелесе на театральное представление с моим участием заявились Джулиан Бек и Джудит Мэйлин; и пока Бек не ушел, я трепетал. Времена меняются, меняются умы. Имей я джимово сознание в свои двадцать с небольшим, оно бы не сработало. Я бы не был так невинен и открыт для восприятия внушений. Джим знал, что я не столь уж осознаю то, что он старался делать; а еще он знал, что я – подходящий барабанщик, чтобы оттенить его слова. Имея за плечами джазовые импровизации, я мог раскручивать его словесные игры.

Нежное лицо мужского пола шестидесятых годов, я не наслаждался, играя «Конец», но интуитивно твердо знал, когда в этом номере надо залупить по барабанам для нагнетания максимального мрака своими том-томами.

«БУУМ-БУУМ» неслось из темноты, во мне сидящей, когда шли тихие партии «Конца». Я знал, что это точно встряхнет и напугает людей; знал, что Большая Музыка динамична. Прослушивание тех моих барабанных взрывов, должно быть, убедило Джима в том, что я – подходящий парень, чтобы «дать волю колдуну» внутри него.

От его уважения я торчал. Сейчас безумно по нему скучаю.

Люблю друзей, мной собранных на плотик,-  шаткий он.

В честь своего побега мы воздвигли пирамиды,

И вот – земля, где умер фараон.

До некоторой степени он любил нас потому, что мы позволяли ему манипулировать нами. Но он знал, что то был шаткий плот. Через немного лет после начала нашего восхождения к успеху он быстро стал «монстром, в черную кожу одетым», цитирующим самого себя. Концерт в Мичиганском университете был первым случаем, когда проговорился демон в джимовой душе; реклама Бьюика разодрала дыру, и на плот хлынуло недоверие.

Когда я вижу Ринго, делающего рекламу Швепса, или Майкла Джексона и Лайонела Ричи, проворачивающих дела с безалкогольными напитками на десятки миллионов долларов, я думаю о Джиме. Друзья спрашивали меня: так Джим был кретином или настоящий бриллиантом? Он был и тем, и другим. Он был глуп и разрушал себя, при сем был цельным.

Я озабочен «кейтелингом» «Дверей»,  с его невероятной посмертной дракой за чрезвычайно прибыльные остатки. Остатки могут быть вкусны, когда их разогреешь (восстановишь в цифровом варианте), или добавишь нужный ингредиент. Технология улучшила изготавливающую аппаратуру, поэтому стоило поучаствовать и добавить высоких, низких и/или средних частот к общему звучанию сделанных нами альбомов. А вот работы по переупаковке не ощущаются, как правильные. Когда Стоунз выпустили свой первый ремастеринг «Большой прилив и зеленая трава», я чуть не помер. Я рад, что величайшие альбомы хитов побуждают некоторых обращаться к оригинальным записям, так как там было особое тщание в программировании.

Компакт-диски тоже беспокоят меня. Звучание немыслимое, но эта одержимость технологией говорит кое-что об отсутствии заинтересованности в том, что по-настоящему важно: собственно песнях. Майкл Харнер в «Пути шамана» освещает результаты пренебрежения культурой в ходе индустриальной революции: «Низкий технологический уровень «примитивных» культур с высочайшей степенью вероятности принуждал их развивать способность человеческого разума в борьбе с трудностями».

Может, только обложки компилированных альбомов досаждают мне. На всех из них – голова Джима, когда он был в лучшей форме, но я не думаю, что он одобрил бы это. Ну, не каждый снимок. Разрешив поместить на первом альбоме свою голову, занявшую всю лицевую обложку, Джим позже даже сожалел об этом. После выхода нашего второго альбома «Странные дни» Джима спросили в интервью об обложке. «Я не выношу конверта от первого альбома. «Странные дни» выглядят по-европейски. Это лучше, чем размещать на обложке наши грёбаные лица».

По сравнению со «Странными днями» или даже «Моррисон отелем», нашим пятым альбомом, где мы выглядим, как разъездная банда бродяг и скитальцев, эти переупакованные записи опять продают секс. Обложки старых альбомов имели гораздо больше отношения к содержанию, к записанной музыке, а не к имиджу. Но я устал бороться с Рэем по этим вопросам. Не взирая на мрачную правду о том, что Джим уничтожил сам себя, непоколебимая настойчивость Рэя распространяла слухи под маркой «Джим-по-прежнему-жив». Как было сказано в одной рок-публикации годы тому назад: «У Манзарека есть курьезная привычка говорить о группе в настоящем времени (present tense — прим.перевод.), как будто смерть певца и 11 лет, проведенные порознь, – попросту часть какого-то долгосрочного плана».

Мэссидж Джима был мрачен до предела, но Рэй так тяготеет к иллюминации, что не видит своей собственной темной стороны; сталкиваясь с солнцем, он отбрасывает упрямую тень. Рэй любил Джима, как сына, а отцу очень тяжко смириться с кончиной сына. Фактически и для меня Рэй нес облик отца. Эта книга – один из многих способов моей давней борьбы за самоутверждение. И индивидуальность. Как любому сыну, мне тяжело вымолвить, но после всего, через что мы вместе с Рэем прошли, бесполезно притворяться не могущим сказать «я люблю его не со всей нежностью». Что меня воодушевляет в Рэе, так это его приверженность искусству. Когда вся бизнес-ерунда отступала на второй план, я множество раз чувствовал и разделял рэевскую любовь и душевное волнение творчества. В этой области наши контакты идеальны. Но, как и большинство сыновей, я хочу любить его на расстоянии.

Мне легко критиковать, собирая авторские отчисления со всего этого шума-гама, но, похоже, мне не забыть прошлого, когда все эти вещи находились в инкубационном периоде, и наличествовало чувство святости по причине их малости. Секретности. Мы принимали наркотики психоделического свойства — не кокаин, не героин — чтобы расширить наше сознание, а не уйти от реальности.

Порой я думаю, что если бы был более цельным, то действительно ушел бы где-то в районе третьего альбома в свете джимова саморазрушения. Но тогда бы моя творческая половина не испытала трепета наложения моих барабанов на трэк «Лос-анджелесская женщина», один из моих любимых. Мое настроение поднимается, стоит заслышать этот жизнеобеспечивающий драйв.

Через годы проявились иные, более отдаленные, чем отчисления, выгоды. Свобода путешествовать и впитывать опыт иных культур стала откровением. Америка – не пуп земли, и не обязательно делает все правильно. Впрочем, я всегда высоко ценю возвращение домой. Это – великая страна.

Я получил возможность делать пожертвования в благотворительные фонды и экологические группы, что сообщает мне чувство благоденствия. Деньги – это энергия, которая может использоваться как для благодеяния, так и для стяжательства.

Наиболее удовлетворительным бонусом нашей карьеры является положительная обратная связь влияния музыки. Несколько лет тому назад у меня появился друг, чья подруга работала с умственно неполноценными подростками. Один из них, в частности, всегда носил футболку с «Дверями». Этот 13-летний шизофреник обычно не разговаривал и был закрыт для всех. Девушка разглядела мое лицо на его футболке и рассказала ему, что ее друг знаком со мной. Паренек «прорвался сквозь», заговорил, и с тех пор пошел на поправку.

Этот случай переполнил меня до краев. С помощью меня, моего хранимого в душе брата, этот подросток встал на путь выздоровления.

Ветераны Вьетнама были на безумной войне, а Джим пел: «Измучась ожиданием бесплодным / Чужой руки неведомой / Тут в Римской заплутав… пустыне боли,/ Все дети не нормальны боле». Эта часть стихов открывает фильм Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сию минуту». Джим налаживал контакты с людьми, находившимися на краю, поскольку они чувствовали, что он тоже был на краю.

Тогда, в шестидесятые я с отвращением относился к тем, кто отправился в Юго-Восточную Азию. Они слушали «Балладу Зеленых Беретов», а мы – хиппи – «заводились», «настраивались» и отвергали любую пропаганду истэблишмента. После войны, когда ветераны потянулись домой, а наше правительство подставило другую щеку, во мне проснулось сострадание к ним. Я понял, что в рядовых там в основном были расовые и экономические миноритарии, и фактически у них не было выбора. В восьмидесятые я работал с некоторыми ветеранами Вьетнама, которые написали и сыграли пьесу «Трассеры». Мой страх перед этими мужиками обернулся любовью. Знакомство с парнями, столкнувшимися с основой зла, разбило мое сердце. Армия «завела» их (что всегда выглядело случайным), солдаты «настраивались» на ерунду, но не могли ничего отвергнуть.

По насыщенности их опыт не уступал моему. Не то, чтобы мой был потяжелее, но я тоже нес вину уцелевшего. Они потеряли своих дружбанов, я потерял Джима.

Я рад, что не понимал джимова ментора Фридриха Ницше, когда мне был 21 год, а то бы я тоже мог подхватить его знамя. Читая Ницше сейчас, я могу брать только то, что мне нужно. Ницше стал Заратустрой, а Моррисон – Королем Ящериц. Темная сторона лишила Ницше жизни, поскольку он погрузился в нее так глубоко, как никто до него. Исследователи платят по полной за то, что они идут дальше своих менторов по неисследованной территории. Ницше поднял свечу в одном из уголков тьмы, а потом пламя погасло.

«Командует тот, кто не может подчиняться»,- писал немецкий философ.- «Командовать гораздо трудней, чем подчиняться. И не только потому, что командующий несет бремя всех тех, кто подчиняется, а оно легко может сокрушить его – во всех командах будут, как мне представляется, содержаться усилие и риск, и где бы ни командовали живущие, они собой рискуют».

Теперь я знаю, что Джим читал это. И пошел на риск. С завершением этой книги я довольно много поработал над решением проблемы своей вины за неудачу при спасении Джима. Как пели Битлз в песне «Все, что тебе нужно, это любовь»,

Ты никого спасти не сможешь

Из тех, кого спасти нельзя

В последние годы и так, и эдак я помогал друзьям, попавшим в беду, связанную со злоупотреблением алкоголем, но убедился, что эти усилия больше нужны были мне, чем им. Я не мог жить, не стараясь, хотя уяснил еще в шестидесятые, что, в конечном счете, настоящее изменение прорастает только изнутри. И Джим тоже это знал. Интервьюерша Сэлли Стивенсон в самом конце жизни Джима спросила его, не думает ли он о себе, как о герое. Его ответ: «Я думаю о себе, как об умном, чувствительном человеческом существе с душой клоуна, который всегда принуждает меня растрачивать ее в самые важные моменты».

Для Джима и Пэм все было слишком поздно. Их больше нет с нами. Их бурные, непостоянные любовные дела закончились трагично. Хотя, совершенно ясно, что они питали глубокую привязанность друг к другу. Говорили, что Пэм просунула свою фотографию Джиму в гроб перед тем, как он был заколочен.

Своим утомленным умом

Лицо твое вспомнить мне в лом…

Ну, не плачь,

Я прошу: не плачь

И глазки свои

Отведи.

Не в силах я – вынь да положь —

Придумать правдивую ложь

Безумия конь —

Краса небес

Как лжи придать правды вес?

Ну, не плачь,

Чушь не говори.

Будем расставаться —

Мне фотку подари.

Писать не намного веселее, чем играть в ансамбле, зато я могу заниматься этим, когда захочу, и не должен зависеть от психованных музыкантов. Писательский трепет поизысканней, но одержимость может быть такой же. Или даже более острой. Как у Керуака. Он определенно был одержимым. А Джим стремился превзойти его. На память приходит строка из Карла Юнга: «Ты изживаешь миф, или миф изживает тебя?»

В разговоре о мифотворчестве раскатисто гремит еще одна джимова цитата. Годами Голливуд обхаживал нас, чтоб обратить в «героев киноленты».

Тот мир, что ты обрел, когда скончался,

Достаточно ль хорош, чтоб стать сюжетом фильма?

Десяток лет Рэй был единственным, кто выдвигал идею создания фильма, а теперь он испытывает страх от передачи ее кому-либо другому. Робби долгое время был против, но он осмотрительно меняет свое мнение. И сейчас меня страшит, что замысел вот-вот воплотится. В конце концов, все в руках Оливера Стоуна. Хотя он и отличный фильмодел, я все же опасаюсь, что кинокартина использует темную сторону Джима, чтобы оставить в тени то, что он старался донести на самом деле. Как сказал один мой друг: «Они собираются взять вашу шестилетнюю карьеру, сплющить ее до двух часов, а затем раздуть до размеров двухэтажного дома… и это будет неподдельность?» Я все же надеюсь, что, когда работа будет доделана, то сохранит какое-то ощущение правды.

%

Родителей Джима недавно спросили, что они почувствовали, когда вышедшая в 1967 году биография их сына, озвучила, что они скончались. Адмирал и миссис Моррисон ответили, что Джим сделал это, чтобы защитить их личную жизнь. Лично я думаю, совсем наоборот, Джим сделал это, чтобы провозгласить свою независимость, раз и навсегда обрезать пуповину, но миф живуч.

Когда песня смолкнет…

Как и тот, что я соркестровал о смерти своего брата. Я воспринял ее, как акт мужества. Пилюли – это легко. Он должен был почувствовать себя Человеком-Слоном, взирающим на мир, поэтому…

Когда песня смолкнет,

Я стараюсь рассматривать ее, как мужество самурая. Я превращаю ее в подарок, который сделал меня заботливым по отношению к жизни. Теперь я знаю, что самоубийство – это не мой путь.

Выключи свет…

Я думал, что как-то смог бы искупить его смерть путем имитации, но мне суждено учиться на этих трагедиях.

Есть жизнь и за пределами «Дверей». Я стал мужем, отцом, актером, писателем и политически обеспокоенным американцем.

Твоя музыка – особый друг…

Я озабочен, как бы не предать самого себя. Единственное, что я предал, это – мой старый мир и католический мир моей матери. На удивление, я недавно осознал, что впервые подвергся влиянию музыки, посещая церковь.

Ждет танцора углей круг…

Сейчас я точно знаю, что причиной, по которой я остался в ансамбле, несмотря на все безумие, — была музыка, ставшая моей новой религией. Это моя главная тема по жизни.

Дружба с ней – весь твой актив…

Музыка – мой самый близкий друг, но не единственный. Сквозь дневники, пьесу и эту книгу я выстраивал внутреннюю жизнь, чья вершина, если сравнить с внешним достигнутым ансамблем пиком, — единственная, что понесет меня в прорыв на другую сторону.

Пока ты жив.

Лос-Анджелесс, 1983

— Тебе бы проштудировать Роберта Блайя. Может помочь твоим писаниям,- сказал Тони. Он был режиссером моей пьесы, которую мы собирались повезти в Нью-Йорк и поставить во вне-внебродвейском театре. Тони подал мне статью, озаглавленную «Чего в действительности хотят мужчины», которая содержала интервью с американским поэтом Блайем. Обладатель Национальной Книжной Премии 1968 года за «Свет вокруг тела» сейчас, по всей видимости,  был вовлечен в проблематику мужского самосознания.

На первой странице статьи размещалась фотография, привлекшая мое внимание. На снимке интервьюер – Кит Томпсон – обнимал Блайя, а тот указывал пальцем на Томпсона. Они смеялись и увлеклись живой беседой. Происходило нечто, о чем мне хотелось разузнать. Я бы не назвал их гомиками. Я не назвал бы их и мачо, хлебающими пиво напропалую и следящими за теле-спорт-программами. Но на этом фото происходило что-то немножечко революционное, и мне захотелось этого.

Нью-Йорк, 1984

Так это ты – мертвец?

Но, если ты,

То почему нет слез?

Ты принял позу мертвеца?

Но где же плакальщицы?

Где же скорбь?

Слова изливаются лавой. Ярость нарастает. Наконец-то, это театр «Ла Мама». Двадцать с лишним лет демонстрации экспериментальных постановок в нижнем Ист-сайде. Перед этими незнакомцами я чувствую себя голым и одиноким. Но, черт возьми, как здорово, не торчать позади группы. Я живу и умираю по собственному усмотрению: моя игра, мои слова.

Я замираю на мгновенье и чувствую настроение аудитории. Слышно как муха пролетит. Думаю, они знают, о ком я говорю, хотя в первом акте идут слова Сэма Шепарда, его «Языки».

Как выступят мои друзья сегодня? Заарканил ли мой публицист критика из Войса? Надеюсь, музыкальный уровень хорош – ах, первый хлопок  аплодисментов, дождь, буря. Внутренняя боль. Так хорошо знакомая мне.

Оседлавшие бурю несутся,

На грозе несутся верхом.

Нас когда-то родили, вот — этот дом,

В мир швырнули на поиски доли.

Но актер, что остался без роли, —

Пес цепной, и до косточки не дотянуться.

Оседлавшие бурю несутся.

Теперь снижаем громкость трэка. Идеальный уровень для следующего диалога. Черт, а эти нью-йоркцы – отличные ребята.

Твое реально появленье?

Очередное появленье?

Меня ты просишь в это верить?

О чем ты просишь?

Я так и вижу тебя, ублюдок! Кричу я сам себе между строф. Я снова вызвал твой дух и вот, ты здесь: правая нога обвила микрофонную стойку, одна рука на микрофоне, а другая отводит назад с лица длинные волосы. Затянутый в черную кожу Король Ящериц до сих пор отбрасывает на меня свою гигантскую тень. Сгораю от любопытства: могут ли они видеть тебя так же живо, как я.

Теперь я познаю тебя иначе?

Я выдумал тебя?

Я вызываю дух твой в этой форме,

Запомненной однажды,

Перебирая черточки твои?

О чем ты просишь, расскажи же.

И можешь ли сказать, что нет тебя

В подлунном мире,

В том мире, из которого взываю я к тебе?

Понижение до шепота. Я выхлестался весь. А с тех пор, как ты умер, был переполнен образами тебя, ансамбля. Тринадцать лет я старался выползти из-под твоей – нашей – тени и понять, кем я был и кем являюсь, кроме как «Джоном Дэнсмо из «Дверей».

Софиты гаснут. Так то – овации? Сработало?

Теперь дрожу в кулисах и думаю о всех тех письмах, журналах, новой музыке, взаимоотношениях, психотерапии, паломничествах, а теперь еще и о пьесе. Черт возьми, аплодисменты приятны. Я жду за занавесом, успокаиваясь.

%

Дьявольская Кухня. Господи! Что я тут делаю? Еще важнее… что я тут пытаюсь доказать? В этих, как сказал бы Боб Марли, бетонных джунглях? Я мог бы прямо сейчас скакать на своей лошадке по Оххайю, штат Калифорния. Надо верить, что я здесь, чтобы писательством и актерством разжечь творческий стимул. Я скучаю по страсти музыкального исполнительства с «Дверями», которая разносила рутину в пух и прах и доводила всю аудиторию буквально до исступления. Но я не хочу вступать ни в какой другой ансамбль и пытаться раскрутить все снова. Вот, почему я здесь. Иду дальше своей дорогой.

Я сижу в запущенной двухкомнатной квартире своего друга на пересечении 34-ой и Девятой авеню. Нервный и не способный заснуть после вечернего представления. Пол-первого ночи. Я смотрю две программы, переключая селектор кабельного телевидения туда-сюда. На одной из них – видеозапись лекции Кришнамурти, индийского мудреца. Трансляция идет из Оххайя.

На другой программе кабельного доступа местные жители могут зайти в студию и продемонстрировать в прямом эфире все, что хотят. В этом, весьма специфическом, шоу довольно привлекательная женщина медленно раздевается и мастурбирует. Притягательное свечение исходит от лица Кришнамурти. Женщина тоже пышет жаром, но иным. Он исходит от приближения оргазма.

С одной стороны Кришнамурти рассказывает, как уже сейчас смело смотреть в лицо собственной смерти, жить с этим и делать жизнь наполненной. Другая программа о сексе. Через несколько кратких минут женщина достигнет оргазма и немножечко умрет. Секс и смерть отражают друг друга. Идут рука об руку. Женщина одинока, мастурбирующая и демонстрирующая это другим одиноким людям, таким, как я. Это меня заводит. На несколько мгновений я уже не так одинок.

Назад к Кришнамурти, он говорит: «Делай, делай это сейчас. Живи жизнью абсолютно свободной от страха и каждый день будь истинным творцом». Женщина корчится и вот-вот кончит. Я, наблюдая за ней, тоже.

Инь и Ян жизни, культура нарциссизма, культ секса и смерти, прямо здесь – в Нью-Йорк Сити. И я продолжаю, как видео-наркоман, все быстрее и быстрее алчно переключаться с канала на канал.

Секс и смерть. Секс и смерть. Секс и смерть.

%

Мендочино, штат Калифорния, 1985

Блайевская Конференция Мужчин

После получасовой поездки по грязной дороге я достиг наконец лагеря Вудлэнд. Односкатные постройки на маленькой полянке, окруженные гигантскими секвойями, побуждали к клаустрофобии. Я всегда любил природу, но это место с хмурыми небесами и слабым освещением было мрачным и холодным. Мы определенно были в лесу.

В домике имелось два камина, справа и слева. Слава Богу.

Крупный, бодрый, седовласый мужчина лет около шестидесяти прошагал в центр группы. Это был без сомнения Роберт Блай.

— Я хочу поприветствовать каждого и поблагодарить за приезд. Потребовалось мужество, чтобы приехать сюда в компании исключительно мужчин. Как вы знаете, с моим сыном, Сэмом, стряслось несчастье, его убили, потому я попросил Джима Хиллмэна помочь мне в этом году с преподаванием, взять мою нагрузку.- Пока Блай говорил, по его лицу быстро катились слезы.- Джим – прекрасный психоаналитик, последователь Юнга, писатель и философ. Майкл Мид поддержит нас своими барабанами и кельтскими историями, и, как обычно, мы займемся как контактным, так и бесконтактным айкидо наравне с индийскими техниками. Добро пожаловать».

%

— Мой брат Джим отправился во Вьет, подсел на героин и умер от передозировки.- Начал Джо свое изложение «неудачи»; темы, выбранной Блайем на этот вечер. Я выпрямился в кресле, вдруг сделавшись созвучным каждому слову.

В памяти всплыло фото с первой страницы ЭлЭй Таймз — вьетнамские монахи сожгли себя заживо. Картинка 1963 года, запечатлевшая несогласие буддистов с эскалацией вовлечения Америки в войну. Этот образ подтолкнул меня к решению не идти в армию. Во что бы то ни стало.

Мне захотелось занять очередь и рассказать историю своей неудачи. На ум пришли два моих развода. Объективно говоря, браки были в некоторой степени долгими, четырех и восеми лет, но их все еще окружало ощущение неудачи. Может, из-за сорокалетней годовщины брака моих родителей, которая сделала это ощущение еще сильнее. Сестра тоже развелась уже два раза. Что случилось с семьей Дэнсмо? Я-то думал, что мы были «обычными людьми».

Решившись рассказать свою историю, я нетвердо присел на спинку своего складного кресла. Хотелось быть замеченным, но я переживал: а что сказать, какие эмоции можно продемонстрировать.

— Меня одолевает чувство неудачи по спасению моего брата, и малая толика этого останется со мной всегда. У меня было два брата… обоих звали Джим… один был моим кровным братом… другой – членом ансамбля… оба мертвы… оба умерли в возрасте 27 лет… Я думаю, что начинаю расставаться с чувством вины по отношению к настоящему брату – вины… в спасении или не спасении его,- прошептал я.

— Громче… громче, Джон,- осторожно попросили окружающие.

— А?… ДА-А. Уф… Я чувствую, как будто бы ПОЧТИ НЕ ВИНОВАТ в том, что не спас своего брата Джима.- Повторил я для восьмидесяти сочувствующих лиц.- Ну, а Джим Моррисон, так я пишу книгу о… стараясь справиться со всем этим… упорствуя годами… десять лет фигни».

Я тяжело вздохнул. Я был всего лишь во второй раз в таком положении, но мое мужество поддержала заразительная открытость Блайя. Примерно после тридцати секунд молчания я снова начал

— А когда умер твой брат?- спросил я Роберта

— Он умер в 71-ом.

— В каком возрасте?

— В 71-ом… ему было примерно… 35.

— М-м-м… время лечит,- выдвинул я предположение.

— Угу,- согласился Роберт.

— Психотерапия… братцы… всему помогает,- продолжил я.

— Ты чувствовал неудачу в обоих случаях?- спросил Роберт.

— Я чувствовал неудачу с моим братом…- издал я еще один глубокий вздох.- Я ощущаю неудачу, а также знаю, что если кто-то соберется измениться, то нужно начинать изнутри… нужно, чтобы что-то щелкнуло внутри.

Молчание.

«Моррисон был величайшим придурком всех времен». И тут меня настиг первородный ужас, я обнаружил, что потерял контроль над выражением лица. Я невольно склонил голову, и это заявление застряло у меня в горле. Кто управляет моими губами, я не знал.- Мне недостает совместного с ним сочиненья музыки.

Восемьдесят мужчин издали стон поддержки.

После этого я уже не мог говорить. И в тот момент осознал, в насколько же важном акте сотворчества я участвовал. Да еще и с тем, к кому ощущал симпатию. Отклики рок-публики ничего не значат по сравнению с чувствами, испытываемыми, когда добиваешься этих откликов; я скучал по чувствам.

С минуту я рыдал, потом продолжил.

— Бог мой, с ним было трудно жить.- Проговорил я сквозь слезы.- Жизнь в аду; на протяжение шести лет.

— Ох-х-х,- ответил Роберт.

— Я, ух… вы знаете,… я хотел играть в «Бэрдах» и быть ребячливым.- Я всхлипнул. – А состоял в этом Ансамбле Тьмы.

Пауза. Они восприняли термин «ребячливый», как ссылку на книгу Джима Хиллмэна «Ребячливые бумажонки» — спорную работу на вечную тему «мальчик в нашей культуре».

— Вот ведь как,-  засмеялся я, и каждый присоединился.

— Судьба,- прошептал я.

Долгая пауза.

— Спасибо,- заключил я.

— Хорошо, это тебе спасибо, Джон,- ответил Роберт.

И стоит на дороге убийца,

Жабий мозг в голове кровопийцы.

В отпускной ты отправился путь,

Чтобы детки смогли отдохнуть.

Взять попутчика только посмей-ка —

Перережет он вашу семейку,

Ведь стоит на дороге — убийца.

Не могу поверить: посреди ночи я стою голый в ватаге мужиков, чтобы вползти в маленькую тесную избушку, представив себя Американским Индейцем! Или настоящим мужчиной… или кем-то еще.

Тьма кромешная стоит среди запотевших камней вулканического происхождения, доставленных с недавно исследованной горы св.Елены, что в штате Вашингтон; те, что в центре, загодя нагреты до темно-красного свечения. С этой целью мы предварительно развели огромный костер. Я выпотеваю паранойю клаустрофобии, схватив каповые ароматические благовония, облегчающие дыхание. Растение из семейства шалфеев помогает… немного.

Бедная спина барабанщика отзывается болью, так что я ложусь меж парочкой парней и стеной хатки. Она действительно тесна, и мы начинаем обливаться потом, земля пачкает нашу кожу.

А что, черт возьми, я пытаюсь тут испытать? Сомнительно… Похоже, во мне жив все тот же пытливый уличный исследователь, который проявился, когда я впервые принял кислоту. На ум приходит джимово высказывание из первых дней ансамбля: «Давай просто скажем, что я проверяю границы реальности. Мне любопытно увидеть, что произойдет. Вот и все: просто любопытно».

Мы идем по кругу, минуя плетку, а то и настоящую палку, и каждый волнуется о ком-то или чем-то, на что хотел бы повлиять. Один из парней говорит, что он – алкоголик и хотел бы исцелиться.

— Я прошу дух Джима Моррисона помочь мне понять его смерть,- говорю я.- И воспользоваться его знанием алкоголя, другого «духа», чтобы помочь тебе. — Исповедник по другую сторону светящихся камней, кажись, впрыскивает себе героин.

Я не думаю, что «Двери» могли бы быть возвращены к жизни и восстановлены. В шестидесятые не существовало такой вещи, как «профессиональная помощь» при нарко-зависимости; мы не общались на вербальном уровне.

Рэй сказал, что тогда мы ни разу серьезно не побеседовали друг с другом, поскольку совместное сочинительство музыки было слишком деликатным и хрупким, чтобы рисковать им, вовлекаясь в споры.

Я не до конца верю в это. Со своим длящимся успехом «Двери» стали чем-то вроде империи, международной корпорации, которой служат вечно. Участники умирают, а корпорация остается. (Единственным чистилищем для этих богов является глава 11.) (глава Кодекса США о банкротстве; регулирует вопросы реорганизации обанкротившихся компаний под руководством старого менеджмента в попытке избежать полной ликвидации — прим.перевод.)

Прошло 45 минут, мы выползли из «опотивальни». Я чувствовал себя очистившимся. Подумал, что минут через двадцать это пройдет, но чувство свершения и силы преобладает и сейчас. Оно было определенно иным, чем то, которое испытывает каждый в свой наилучший воскресный день, сидя в церкви на отведенном членам его семьи месте и слушая проповедь. Думаю, в этих мужских группах я обрел не только двух своих потерянных братьев, но и умножил их число теми, кто разделил мои глубокие чувства.

Лос-Анджелес, 1981

… Ну, я опять о том же. Думал, что с вызыванием твоего духа уже покончено, но вот, только что вернулся от газетной стойки, где взял последний номер Роллинг Стоун. На обложке – ты! Заголовок читается, как «Он горяч, он сексуален и он мертв!» Безвкусно, но прикольно.

У нас на видео есть масса заснятого нашей старой 16-миллиметровой камерой, и Рэй говорит об этом, как о мощном средстве повышения «дверного» сознания. Чешет, как Махариши. Еще цитата из Отца Манзарека: «Я верую в «Дверей». Наша музыка соответствовала представлениям второй половины двадцатого века. Я не остановлюсь, пока каждый не узнает, кто такой Джим. Может, я должен много рассказывать, может, всю оставшуюся жизнь».

Мы с Робби говорили Рэю, что это – дело публики и критики, говорить насколько мы важны, но Рэй продолжал вещать: «Двери» делали то, что делали, и время тут ни при чем. Суть – в эволюции человечества». И, наконец: «Чтобы любить «Дверей», нужно иметь интеллект». Изумительно, да? Может, для тебя и изумительно, но тут помпезность приводит в замешательство. Причина, по которой я так придираюсь к Рэю, проистекает из заинтересованности. Я настолько заинтересован, что не могу впадать в блажь.

Это такая же чепуха, как и разожженная твоим выступлением в Майами. Она была описана, как «горечь, обернувшаяся белыми костяшками пальцев», охвативших мои барабанные палочки. Я бы сказал, что это – любовь. Прочувствования и заботы достаточно, чтобы выразить разочарование.

Крестовый поход Рэя дает результаты, и стадо нарождающихся фанатов «Дверей» прирастает. Статья в Роллинг Стоун написана молодой женщиной, которая во времена нашего пика ходила в детский садик. Но в одном она попала в точку: «Наиболее важный аспект Воскресения Моррисона – сегодняшняя подростковая потребность – а, может, и всех нас – обрести далеко не безупречного идола». Приглашение на вечеринку. Неплохо сделано, Дионис.

Я пошел на премьеру упомянутого мной «Апокалипсиса сию минуту» Копполы. Там была какая-то магическая связь между начальным визуальным рядом и нашей песней «Конец», вовсе не та, какую освещал Рэй, увидев фильм на экране. Коппола знал Рэя со времен кино-школы и спросил у него, не напишут ли «Двери» музыку, чтобы отметиться в фильме. Тот не рассказал об этом ни мне, ни Робби, и даже поведал Копполе, что «Конец» плохо сочетается с кадрами Мартина Шина, сидящего на кровати. Шин садился, когда темп музыки ускорялся. Думаю, Копполе не понравились наставления, как делать кино, и он отправил Рэя восвояси.

А помнишь Дэнни Шугермэна? Подростка, отиравшегося в нашем офисе и работавшего с почтой фанатов? Над которым каждый посмеивался, когда я захлопывал двери перед его 14-летним носом, пытавшимся проникнуть на приватные встречи в нашем бэк-офисе. Так вот, предприимчивость, давшая ему первую работу в «Дверях», распространилась до того, что он написал книгу о тебе! И что это за книжка. Приходит на память одна из твоих поэм из «Богов»:

Вот ванны, бары и под крышею бассейн. Наш лидер побежден, он распростерт на запотевшей плитке. В его дыханье хлор, хлор в длинных волосах. Все ж гибкое, хоть и подпорченное тело средневеса. А возле – честный журналист, наперсник. Любил он окружать себя людьми с огромной тягой к жизни. По большей части пресса – это грифы, что кормятся от сцены, которую уверенной Америке так важно разузнать. И камеры, засунутые в гроб, интервьюируют червей.

Во-первых, она называется «Никто не выйдет отсюда живым». Знакомая строчка, да? Национальный бестселлер. Во-вторых, она насыщена фактами благодаря разысканиям Джерри Хопкинза. Это,.. правильно,…давнишний автор Роллинг Стоун, друживший с тобой и предлагавший делать книгу об Элвисе. Ну, о тебе он одну сделал, только его издатель – Саймон и Шустер – отверг ее. После пяти лет исследований она вышла с весьма негативным отношением к тебе, и 40 издательств отказались печатать ее. И тут появляется Дэнни Шугермэн, создатель империи и первейший ученик Святого Джэймза (в просторечии – Джима – прим.перевод.). Издатель назвал его наперсником «Дверей», поименовав тебя в предисловии Богом, и после того, как Манзарек вычеркнул много ерунды, они замесили дела с Уорнер Букс, дважды отказавшей им ранее. «Никто не выйдет отсюда живым» читается так, будто ты был совершенной задницей, наплевавшей на свой гений,… и это побудило Нью-Йорк Таймз включить ее в Бестсэллер-Лист, что генерировало рост продаж альбомов; Дэнни сделал целую карьеру, а я получил гонорара больше, чем за все гастроли! Дэнни в качестве религиозного фанатика и Рэй в качестве Святого Павла распространяют святую песнь о тебе спустя столько лет после смерти мессии. Дикость какая-то. Я имею в виду, что наши песни ставятся в пример, а твое саморазрушение идеализируется. Движение французского декаданса 19 века – твои герои Бодлер и Артюр «святейший беспорядок в голове» Рэмбо – прибыло в американскую глубинку.

А я вот что отчебучу.

Я не покупаю этот бестселлер, и никогда не покупал. После того, как ты умер, мы трое, по логике вещей, пришли к выводу, что замена тебе невозможна, а посему запели Рэй и Робби. Мы сделали два альбома, но потом, имея ангажемент на три следующих (с гарантированным доходом по 250 тысяч долларов от каждого), мы осознали, что главная позиция, вершина нашего алмаза утрачена, поэтому мы объявили о прекращении деятельности. Мысленно возвращаясь к тем временам, Робби говорит, что нам надо было бы взять скорбную паузу, прежде чем продолжать. Но нас так сильно еще до твоего отчисления разжигала страсть идти своим путем, что мы по-настоящему не осознали твоей смерти и не горевали.

Ты был из тех людей, что предаются неслыханным излишествам, но, создавая музыку, был серьезен до предела. Как позже сказал Рэй: «Джим всегда добивался желаемого». Но были излишества, убившие тебя и для нас, и для фанатов.

Винс сказал: «В последние два года нашей карьеры пацаны подходили ко мне после концертов и спрашивали: «Почему он так сделал?» Они не хотели видеть его настолько пьяным, чтобы забывать слова. Они хотели, чтобы Джим был певцом Джимом Моррисоном, а Робби – Робби Кригером с электрическими волосами и электрической гитарой, а Джон Дэнсмо – этаким небольшим парнем, крайне сведущим по части барабанов, а Рэй — Манзареком со своим знаменитым клавишным басом и органной техникой, граничащей с классической».

Ну…спустя десять лет, я наконец осознал, что «один из «Дверей» запечатлено на моем лбу навеки. Думаю, это — прогресс, в свете того, что сразу после твоей кончины я чувствовал, что сохранение оригинального имени ансамбля подрывает нашу целостность и верность тебе. Кроме того, мы стартовали в Венеции, четверо пареньков против всего мира, без агентов, менеджеров и фанатов.

— И как же, черт возьми, мы собираемся назваться?- подкалывал я Рэя и Робби на репетициях нашего нового альбома.

— Мы – «Двери» с Джимом или без него,- сказал Рэй.

— Я не согласен,- сказал Робби.

— А я еще не решил,- вывернулся я.

Наш первый альбом после твоей смерти – «Другие голоса» — был неплох. Рэй написал тебе посмертную песню «Прогулка по канату». И единственное место, где он выразил свою обиду на то, что ты не заботился о себе, заключалось в стихах:

Ты идешь по канату, мы умом-то с тобой.

Но ты совсем один, а мы идем домой.

Мы на твоей стороне, готовим помощи вату.

На афише твоей одинокий анонс.

Ты – перекати-поле, как Брайан Джонз.

В 1972-м Никсон был переизбран, и его вице-президент Спиро Т.Агню принял вызов «нарко-культуры». Он ссылался на фильм «Беспечный ездок» и стихи рок-песен – «Маленькая помощь друзей» битлов, «Белый кролик» «Аэроплана Джефферсона» и «Восемь миль вверх» Бэрдов – как на опасные. «Рок-стихи промывают мозги молодежи, заставляя принимать наркотики. Нас можно обвинить в защите песенной цензуры, но вы по-настоящему вслушивались в слова некоторых из этих песен?… Рок против Америки»,- сказал Агню комитету по расследованию, организованному Конгрессом. Публично он никогда не призывал к цензуре этих песен, но…

В промежутке между записью «Других голосов» и «Полного цикла» — нашего второго альбома без тебя, мы с Джулией начали испытывать большие трудности. В доме ощущалась какая-то предопределенность, поэтому, когда я спросил Джулию, не завела ли она интрижку, она призналась. Я быстренько укротил свою ярость, немедленно стиснувшую пальцы на моем горле.

Я перенес свои вещи в дальнюю спальню, а тут и желудок Джулии начал демонстрировать наличие дитя от Берри Оакли, басиста «Братьев Оллмэн». Я уже собирался сорвать крышку с котла своей ярости, как пришла новость о его гибели в мото-аварии.

После этого Джулия определилась с тем, что она хочет иметь ребенка. Я, испытывая жалость к ней и ребенку, и надеясь, что теперь она вернется ко мне,  импульсивно сказал, что заботился бы о нем.

Но она не вернулась.

А пожелала на период беременности вернуться на юг, во Флориду. Я рассматривал вариант: не приютить ли на некоторое время своего брата, поэтому оплатил ее поездку. Как сказала Джулия, все прекрасно совпало.

Мой брат Джим – ты мог помнить его с тех спагетти-обедов – жил в квартире в Вествуде (в те времена они были там очень дешевы) и после нескольких залеганий в психушках посещал психиатра. Однажды, завершив часовое свидание с врачом, он оказался столь возбужденным, что я решил, что собирался оставить его в больнице или выписать дополнительное лекарство или еще что-нибудь такое. Когда я сажал его в машину, он продолжал трясти ногой так, как будто по ней ползали муравьи.

Я доставил его до квартиры, и не узнал этого места. Я был тут раньше, но теперь здесь царила полная разруха. Как будто в эти апартаменты угодила атомная бомба. Большего запустения я не видал. Пирамида грязной посуды в раковине громоздилась до потолка, кругом вонючая одежда, и ванная, в которой каждого поджидала гарантированная зараза.

— Ты когда-нибудь чистил свой аквариум?- осторожно спросил я. Сквозь совершенно зеленое стекло рыб было не разглядеть. Находиться в этой хибаре было все равно, что угодить с тобой в один лимузин.

— С рыбами все в порядке,- ответил брат. Он возвышался надо мной, и черные волосы на груди курчавились из-под футболки.

Человече. Я чувствовал его неуравновешенность хотя бы по тому, что он непрерывно тряс ногой. Похожую эксцентричность я находил и в тебе, только без внешних физических проявлений.

Я предложил ему поехать и остаться у меня на недельку, и мы поехали. Часами говорили о том, что теперь он будет отдавать музыке гораздо больше времени, чем рисованию. Я любил его песни и беспокоился, что мой публичный имидж может оказаться столь велик, что помешает успеху брата. Почему он избрал ту же профессию? Кроме того, его картины были уникальны.

Мы говорили о его проблемах, и это совершенно изнуряло меня. Интуиция подсказывала не слишком давить на него, чтобы взаимоотношения оставались спокойными. Когда он нервничал, я нервничал тоже. И чувствовал, что вот-вот меня охватит страх и паника. В «Дальней стороне безумия» Джона Перри утверждается, что единственным подтвержденным средством от шизофрении является посвящение собственной жизни (может, десяти лет интенсивной жизнетерапии) больному. Было впечатление, что я поддерживаю над водой неумеющего плавать. Я знал, что мои силы помощника иссякнут через несколько дней. Но тут был мой собственный брат.

Я позвонил отцу, и до того, как вернулась Джулия, мы переселили его в реабилитационный дом.

Что может привести в более тяжкое уныние, чем обход с Джулией каждой комнаты в доме и произнесение слов: «Я хочу вот то… это – мое, ты возьми то… Нет. Я хочу это… Хорошо, но тогда я получу это»? В день, когда я съезжал, дули ветры санта-ана (жаркие сухие ветры из районов пустынь Южной Калифорнии – прим.перевод.)  и, упаковавшись, я обратил свой взор к Джулии со словами: «Ты уверена, что хочешь именно этого?» Она кивнула своими карими власами, и я чуть не разрыдался, закрывая входную дверь. Прощай, Американская Мечта. И жизнь счастливая вовек. Опять на улицу скитаний, что так полна воспоминаний.

Может, мы восприняли наши свадебные клятвы – «наполни каждому бокалы, испей из каждого из них, и каждому подай по хлебу, отведав тот и тот» — слишком буквально, как разрешение на интрижки, а не уважение к уединению каждого в структуре брака.

Со всеми вашими размолвками вы с Пэм никогда не признавали себя побежденными, точно? Конечно, вы же никогда не съезжались и не бракосочетались. Скорее всего, наркотики заняли место более традиционных обрядов.

Я оформился в висящий над соседним обрывом пластиковый апартамент, из которого равнодушно взирал на дом моей мечты на Аппиевой дороге. По крайней мере, мне достался Отто – мой пес.

Неужели милы тебе эти повадки?

Отвечай мне, на сладости падкий.

Вот ты любишь, а детка шмыгнула за дверь.

Следующий год я назначал свидания и заказывал внешне привлекательных девушек – в отместку. Джулия не была пределом моих физиологических фантазий, но что-то привлекало меня в ее душе. И теперь мои глаза трудились сверхурочно. Телесный контакт давал короткое удовлетворение со слишком продолжительной болью.

Я бесцельно колесил по городу и окрестностям, разыскивая девушек, а на самом деле, искал себя. Порой я был вынужден припарковываться на обочине, пережидая головокружение. Я-настоящий потерял свою сердцевину.

И, как мальчишка, я достиг дна этой спиральной траектории. Пора было взрослеть. Причем, в одиночку. Так делает каждый – в такой же отчаянной точке его или ее жизни. В поисках своего природного средства исцеления я нервно мотался по Топанга каньону, как по Эдему, подыскивая дом для покупки. Я рисковал, дрейфуя к тому, что большинство горожан назвали бы «никуда», но я стоял перед проблемой преодоления стены своего здравого смысла. У меня за плечами были 7 или 8 лет рок-н-ролла и Голливуда, и за углом поджидала депрессия.

Почему? У меня было все, о чем мечтают люди материального мира. Но у меня был еще и внутренний мир. А он уподобился полу, сделанному из швейцарского сыра. Вокруг полно дыр, куда можно провалиться, как та, в которую я чуть не канул в начале своего первого кислотного путешествия. Самое время было вернуться в маленькую мятежную богемную коммуну, где я приобрел первый опыт «воображаемой реальности», как сказали бы шаманы, и вновь найти свою сердцевину.

Наши юристы занялись внесудебным урегулированием, и мы подали на большое «Р». (развод – прим.перевод.) Закон о разводе в Калифорнии устанавливает, что супруг должен получить половину совместного дохода, нажитого в браке. Суммы чеков, которые я дважды подписал Джулии в течение года алиментов, просто шокировали, но они указывали на то, что, если она так разбогатела за мой счет, то я просто неприлично разбогател. «Дверной» миф маршировал дальше.

%

Время лечит. Оглядываясь назад, признаю, что Джулия очень помогала мне в проблемах с тобой. Да, ты бывал трудноват… Во время записи второго после твоей смерти альбома Рэй и Робби перегрызлись по поводу музыкального направления. Когда драка утихла, мы поехали в Англию поискать тебе замену. Отказаться от музыкальной синхронности, которую мы вырабатывали более шести лет, было тяжко. Может, нам следовало делать чистый инструментал, как ты и предлагал на тот случай, если мы распадемся.

Мы подобрали нескольких подходящих английских музыкантов, но, к несчастью, Дороти, бывшая беременной в тот момент, стала эмоционально ненадежна, и Рэю пришлось выбирать между нашей карьерой и транспортировкой ее домой. Он не собирался оставить без поддержки ту, которая эмоционально поддерживала его в течение стольких лет.

И вот, Робби, его теперь уже жена Линн (ты помнишь ее!) и я сидим в Англии, не зная, что делать.

И мы с Робби решили выдавить хоть что-то из путешествия почти на другую сторону Земли. Не желая приползти домой без творческих результатов, мы сформировали группу, названную «Ансамбль окурков», и оплатили запись половины альбома в Англии, а другую половину – на Ямайке, по пути домой.

Ориентированная на джаз фирма грамзаписи Блю Тамб Рекордз выпустила альбом, но группа так и не взлетела. Запись, испытавшая влияние рэгги и джаза, вышла задолго до того, как Боб Марли и «Плакальщики» вкапались в это дело. Ах, да, ты же пропустил рэгги. А Марли стал наиболее важным музыкальным событием семидесятых. Не многие ему под стать.

Дэйвид Геффен, нынешний магнат звукозаписи, был прав. Прослушав пленки из Лондона и Ямайки, он сказал, что нам следует отправиться в здешнюю студию и записать пару песен получше, тогда альбом выйдет очень крепким. Мы не последовали его совету, потому что новые музыканты держали в уме свои сольные карьеры и вернулись в Лондон. Заставив меня подумать о преданности, необходимой при формировании и старте группы, которая у «Дверей» определенно была.

— Что вам нужно, так это четверо или пятеро равно талантливых парней,- сказал Робби в позднем интервью.- Нельзя иметь одного паренька, целиком отдающегося музыке, другого, который здесь только из-за девушек, и третьего, который просто учится музыке. Все участники «Дверей» — во внутреннем смысле – били в основном в одну точку.- Впрочем, играя с теми музыкантами, мы с Робби насладились парой лет хорошего творчества.

В 1973 году был урегулирован не только мой развод с Джулией, но и окончание вьетнамского «конфликта». Именно так окрестили некоторые политиканы то, что вылилось в 109,5 миллиардов долларов расходов, 360 тысяч раненых или убитых, не говоря уж о 3,25 миллиона раненых или убитых солдат и мирных жителей Вьетнама.

В августе 1974-го Никсон ушел со сцены, не дожидаясь импичмента в связи с большим скандалом, названным «Уотергэйт». Республиканцы вломились в избирательный штаб демократов, а потом попытались замести следы. Никсон оказался замазанным. К тому же ему пришлось доплатить полмиллиона налогов! Почти за год до этого Спиро Т.Агню отказался оспаривать предъявленное обвинение по уклонению от уплаты подоходного налога и оставил свой пост вице-президента.

Гораздо важнее: умер один из великих барабанщиков свинга – Джин Крупа.

Прожив в Топанга несколько недель, я встретил девушку – Дебби Файф – которая присматривала за домом, находившимся на другой стороне от моего нового жилья. Впервые встретив ее, я саркастически сказал: «Ну, ты и высоченная». Так я скрывал свою незащищенность перед женщинами. Я воображал, что, если буду грубить, то они не заметят, насколько я застенчив. Ничего не напоминает? Узнав меня получше, Дебби сказала, что я не очень-то вписываюсь в мрачный образ «дверного» мачо. Ее вот-вот должны были уволить, и она собиралась вернуться к маме в Долину (Сан-Фернандо, центр Лос-Анджелеса – прим.перевод.), и тут я предложил ей переехать ко мне.

Потом огорошил ее идеей завести ребенка.

Вне брака! Догадываюсь, что я из тех, которые шокируют.

Или боятся обязательств.

Дебби не повелась на это, но она с радостью завязала со своей работой и избавилась от необходимости вставать в пол седьмого утра, чтобы добраться до даун-тауна.

Мы прожили вместе уже около года, а я еще не был формально разведен. Я призывал Дебби быть дружелюбной по отношению к Джулии, стараясь продлить обстановку шестидесятых, но, ее приглашение Джулии на неожиданный для меня День Рождения оставило жуткое впечатление. Пришлось пришпорить юристов по разводу, что я и сделал, после чего по нескольку вечеров в неделю мотался по барам, оставляя Дебби дома в одиночестве.

Откуда такая неугомонность? Из прошлой жизни преуспевающего человека? А может, просто проблемы роста. Живя в Топанга, я несколько сбросил скорость, но остановиться еще не был готов. Как-то я посетил девичьи апартаменты, «согрешил», а затем прикатил назад домой в районе часа ночи. После бессонной ночи я не мог больше сдерживаться и утром все рассказал Дебби. Она была серьезно расстроена, и это напугало меня. Я знал, что подорвал основы наших отношений.

Кажется, и вы с Пэм заводили такие же диалоги каждые несколько месяцев. Наверно, бывало довольно отвратительно. Почему мужикам так трудно нести обязательства? Что-то в генах заставляет сеять свои семена повсюду? Нам надо травмировать себя и окружающих, чтобы в конце концов справиться с этой проблемой. И даже после этого нас мучают сомнения.

Примерно через неделю Деб вернулась в норму, и я надеялся, что моя нижняя половина запомнит урок. В своем диалоге с этой частью тела я упирал на синхронизацию ее деятельности с головным мозгом.

Президент Форд, который заменил Агню, а потом и Никсона (поговори о Принципе Питера и его концепции восходящих неудач!), даровал предыдущему президенту Никсону полное прощение всего криминала, совершенного тем за время пребывания у власти. Форд также даровал частичную амнистию как уклонистам от призыва, так и дезертирам. Я мог бы быть одним из них.

Деббины побуждения к браку заставили меня щелкнуть, наконец, хлыстом над головами совершенно тормозных юристов, чтобы развод был доведен до завершения.

Хотел ли я снова жениться? Ну… в некотором смысле. А ты? Разве Пэм никогда не давила на тебя, чтобы ты сделал ей предложение? Чтобы поделить твое имущество, ее семья изготовила регистрационный журнал какого-то мотеля в Фениксе, указывающий, что вы спали вместе. В Аризоне несомненное сожительство принимается за узаконенное супружество. Твои родители согласились с этим, и Курсоны решили отдать им половину. Никто не требовал от них этого, но я чувствовал, что обе семьи, делящие останки, правы.

Дебби никогда еще не выходила замуж, поэтому… в этот раз маленькая церемония на нашем заднем дворе казалась больше подходящей для меня, особенно в свете последнего свадебного празднества, бывшего большой суетой, не уберегшей в конце концов брачующихся от развода. И вот, мы живем во грехе пару лет на Оперенном Холме — доме в Топанге, который после лет, проведенных в Лорел каньоне, помог мне обосноваться. Построенный в двадцатые годы, он располагается на вершине холма в окружении дубов. На заднем дворике есть масса пурпурных и белых азалий со шпалерами свисающих воронковых лоз. Идеальное местечко для свадьбы. Семья Смитеров, у которых я купил поместье, назвала задний дворик Кольцом Друида, из-за ощущений, которые он порождал в сумерки.

Мне не полагалось видеть невесту до церемонии бракосочетания, но столкнулся с Деб в холле, и она подчеркнула, что так нервничает, что приняла валиум. Так ли уж много значила церемония, если точка отрыва была нами уже пройдена? Я совершал раньше этот ритуал, поэтому знал, чего ожидать, но все-таки это досадило мне.

Изящный местный священник оженил нас, но я не думаю, чтобы он понимал, чего мы стараемся получить от этой церемонии. Оглядываясь назад, не думаю, чтобы мы сами четко это осознавали. Отредактированная версия «Этим кольцом ты сочетаешься…» была проговорена с удалением строчки «пока смерть не разлучит нас». В то время мы думали, что это было бы наивно. И ненормально. Откуда могли мы знать, какими станут наши отношения спустя, скажем, десять лет? Это казалось чем-то из практики престарелых. Слишком сентиментально. Мы были молоды… и свободны!

Тем временем Рэй сделал два сольных альбома. «Золотой Скарабей» был первым и самым интересным. В нем он проповедовал свою позитивную жизненную философию, по которой общество движется по пути к появлению Золотой Расы. Помнишь те споры, которые ты обычно вел с Рэем? Ты, борешься за индивидуальные культурные ценности, а Рэй выступает за гомогенизацию? Его сольная карьера не задалась, поэтому он образовал ансамбль, названный «Ночным Городом», который позиционировал себя продолжателем «Дверей». Это ранило мои чувства. Неужели Рэй думал, что он смог просто заменить нас? Я видел их в «Виски», они сыграли пару наших старых песен, и Игги Поп (в футболке с твоим изображением) спел «Запали мой огонь». Рэй предложил мне выйти на сцену, но я вихрем вылетел из клуба. Ведущий певец (Ноа Самбоди) околачивался с таким важным видом, как будто уже стал Богом, не заплатив за это ничего. Я хотел проорать Рэю: «Этот парень – карикатура на Джима!» Они распались.

Я втянулся в актерство, а Робби сделал парочку собственных музыкальных проектов. Они оказались довольно хорошими, ориентированными на джаз. Робби отчаянно старался произвести впечатление, что его кожа, типа, более темная, чем на самом деле. Несколько чересчур старался. А ты знаешь, как я люблю джаз.

Наши индивидуальные усилия, может и не превратились в землетрясение, но я до сих пор ощущаю себя занимающимся творчеством. А без этого я бы, наверное, чувствовал, что часть меня утрачена.

Время от времени нас расстраивала гигантская тень, отбрасываемая «Дверями», но мы же и гордились ею. Расстроенные и гордые, расстроенные и гордые. Горькая радость – пройти пик карьеры в 26 лет, но актерство и писательство придали мне второе дыхание. Новый взгляд на вещи. Другой путь творчества или даже два открыли новую дверь в мой внутренний мир.

Жена Дебби согласилась прекратить предохраняться, и мы подготовили маленькую солнечную спаленку в конце коридора, где, по словам предыдущего владельца, Хью Лофтин написал «Вояжи доктора Дулиттла». Мы оба хотели девочку. И получили ее! Я не парился выносить решение по вопросу ИМЕНИ и вообще не выступал. Это время было для меня волшебно счастливым.

Осенью 1977-го шесть лет спустя после твоей смерти Рэй, Робби и я начали прослушивание стихотворных пленок, записанных на твоем Дне Рожденья незадолго до того, как ты отправился «на другую сторону». Через полтора года мы завершили «Американскую молитву» — поэтический альбом, который мечтал сделать ты.

Наш старый продюсер Пол Ротчайлд выразился в прессе, что это было «изнасилованием Джима Моррисона». Да, когда-то ты думал о фоновой оркестровке, прерывающейся на время чтения тобою стихов, но, к сожалению, твое физическое тело отказало еще до воплощения проекта. В работе над этой пластинкой Рэю, Робби и мне пришлось невероятно тяжело; мы создавали «фильм для ушей», зная, что концепт не будет коммерческим, и я очень горжусь им. Знаю, тебе бы он понравился.

По-моему, поэтический альбом стал одним из немногих ценных пост-моррисоновских проектов. Мы, скорее, отдавали честь твоим словам, чем эксплуатировали их. А потом отправились в интервью-тур по Европе для раскрутки диска.

%

— Я думал, мы собираемся просто посидеть в клубе!- крикнул я Дэнни Шугермэну, нашему нынешнему пресс-агенту, когда мы ехали в битком набитом лимузине устанавливать звук.- Ну, знаешь, хлопнуть несколько рюмок, а потом быть приглашенным на сцену местной бандой!- продолжал орать я.

— А вы не могли бы не кипятиться, парни,- неожиданно встряла Дороти — жена Рэя.

— Это ЧЕРТОВСКИ плохой концерт,- возразил я.

— Но нас уже проаннотировал Роллинг Стоун в рубрике «Случайные Ноты»,- хором откликнулись Рэй и Дэнни. Пока ты не умер, разве мы имели прессу по поводу иному, чем то, что мы сделали? Никакого манипулирования. Хотя мы и не могли сыграть «Американскую молитву» вживую, все-таки это был паблисити-тур.

Когда мы взобрались на сцену парижского диско-центра «Палас», я не смог удержаться от дальнейших стенаний. – Мы не играли вместе три года, и дадим отвратный концерт, да еще и на арендованном аппарате!- Я был рад увидеть опрокинутое лицо  Рэя, когда он окинул взглядом огромный просцениум. У него возникла идея, что это была плохая идея.

— Играть на своем барабане все равно, что носить перчатку подходящего тебе размера,- сказал я, не обращаясь ни к кому конкретно. Рэй и Робби принялись вспоминать аккорды некоторых наших старых песен.

Тем вечером, когда поднялся занавес, мы приободрились, но стряхнуть ржавчину так и не удалось. Не пойми меня неправильно. Я согласен с тем, что ты сказал в одном из интервью, как наша музыка постепенно становилась лучше, плотнее, а ведь море звука выдают всего лишь три парня. Думаю, что наша троица превзошла свою музыкальность и достигла чего-то коллективного, чего-то большего, чем простая сумма частей. Но сейчас под рукой было заемное оборудование и нехватка репетиций. Мы шли на это не по собственному желанию. После я по-настоящему наклюкался, как в Новом Орлеане после дерьмового концерта в «Пакгуазе». Я совершенно ненавижу играть плохо, и мы отыграли добросовестно.

А в 9 утра пришел автомобиль, чтобы мы впервые посетили твою могилу. Вот оно – время похмелья.

%

После нескольких внешне блаженных лет в Топанге, включая случайный чисто эмоциональный эксперимент с нашим дантистом и его женой – облегченный куаалюдом (наркотическое средство – прим.перевод.) и устойчивым ростом траво-курения – Дебби и я переехали назад в Сити.

А потом у нее случился роман.

Она сказала, что это поможет нашим отношениям, так как она почувствовала себя более открытой. Теперь пошатнулся я. Она увиделась с парнем еще пару раз, и все закончилось.

Потом у Дебби была еще одна интрижка. На этот раз она оказалась разрушителем брака.

Я позволяю ей увлечь себя на консультацию, хотя и был против этого. Психотерапия – это для поколения Боб и Кэрол и Тэд и Эллис. У нас была кислота, так что мы могли позаботиться о себе сами. Но она выглядела столь серьезной, что мы отправились на совместную терапию. Оглядываясь назад, я вижу, что Дебби все еще желала бороться за наши отношения. В какой-то момент она остановилась.

Ты как-то ходил к психиатру, так же? На той репетиции я, как всегда, оставался в тени, наблюдая оттуда. Я слышал, как ты вышучивал доктора  целый час. А сейчас считаю, что эти посещения могут быть полезны. Как кислота или медитация, или музыка.  Эти вещи, как указатели, системы поддержки, каждая из которых так часто необходима в жизни, и если ты восприимчив к их энергии, они смогут подпитать тебя.

В далеком 1966-м Махариши сообщил нашей маленькой группе, что он собирается вернуться в свою гималайскую пещеру до 1970 года. Но до сих пор не вернулся туда; он все еще бродит по свету, по своим центрам медитации и продает то, что превратил в «МакДональдсы духовности».
Мне грустно от этого, поскольку медитация до сих пор полезна моей душе. По любой технологии. По крайней мере, Махариши не зацикливался на 15-летних девочках, как другой восточный гуру, Свами Муктананда. Кажется, истинная проверка этих мудрецов – дойти до Земли Секса, Мощи и Жадности и устоять (или нет) на своем духовном пути.

Тем не менее, я до сих пор смиряю разум своей мантрой:

Предпринимай предельные усилья, чтобы не потерять правдивость чувств,

Пекись, чтоб натуральна и проста была твоя еда,

И поливай цветы, что под пятою коренятся,

И к небесам ты возноси все взоры —

Так в разуме твоем пребудет рай.

Что до моего нового указателя, то даже простое присутствие психотерапевта вскрывает всю чушь и побуждает быть честным. Если ты, конечно, не решил бороться в одиночку и высмеивать их всех скопом, как я слышал, делал ты.

Мне открылось, что пока наша дочурка благополучно доросла до пяти лет, Дебби настиг кризис идентичности. До того, как нам пожениться, она работала; и вновь захотела работать. Линн, жена Робби, зная, что денег нам хватает, думала, что Дебби спятила. Но Дебби чего-то не хватало.

Терапевт – кстати, женщина – сказала, что взращивание ребенка, возможно, более важно, чем карьера, но это не помогло Деб. Ей опять хотелось окунуться в сферу торговли, я не возражал, да только этого оказалось совершенно недостаточно.

Мне было легко сконцентрироваться на мысли, что мы хорошо исполняем родительские обязанности, потому что публичными восторгами я уже пресытился. А вот, что мне было трудно высказать или продемонстрировать, так это — теплоту и поддержку. Я поддерживал Дебби в ее начинаниях, но очевидно недостаточно. Упрямство жителя Новой Англии, казалось, удерживала меня от проявления особой заботы. Я не проявлял необходимой глубины. Я всегда думал, что она знает о моей любви. И не догадывался, что должен демонстрировать ее так ярко.

Не помогло и мое славное публичное прошлое. Не то, чтобы мы с Деб соревновались, спасибо и на том, что мы стартовали в Венеции, когда никого рядом не было, там всегда происходило что-нибудь связанное с группой и кажущееся важным.

Я учусь наслаждаться своим успехом и ощущать меньше вины за это. С тобой я прошел сквозь Дантов Ад. Как сказал Робби: «… возможно, частичная причина длящегося интереса к нам в том, что у других музыкантов не хватило бы сил выдержать безумие Джима».

И, в конце концов, я хороший барабанщик. Не самый быстрый, но, кажется, знающий, как сыграть музыкально.

А за все приходится так или иначе расплачиваться.

Может, она просто разлюбила.

%

25 апреля 1978 года раздался звонок из «дома на полпути» в Санта-Монике, где мой брат квартировался в течение последних месяцев (учреждение для реабилитации вылечившихся психических больных – прим.перевод.)

— Рэй Дэнсмо есть?

— Нет.

— Вы Джон Дэнсмо?

— Да.

— Я не могу добраться до Рэя Дэнсмо. Вы его сын?

— Да.- Я понял, что что-то надвигается.

— Не могли бы Вы передать сообщение Рэю Дэнсмо?

Я подумал сказать «конечно», но звонок, кажется, был официальным. – Да.

— Джим Дэнсмо совершил суицид.

— Совершил?

— Да. Вы сможете передать это Вашему отцу?

— Да.

— Благодарю Вас.

Мой брат. Телефонный звонок не был по-настоящему официальным. Я даже не позаботился узнать, как это произошло. Опустив трубку на рычаг, я немедленно набрал номер отца. Но его не было дома. Меня накрыл шок. Я попытался сообразить какой-то завтрак и вновь позвонил отцу. Когда я наконец услышал его, мои слова звучали механически.

— Привет, пап. У меня тут новости. Ты сидишь? Думаю, тебе лучше бы сесть, это плохие новости.- Я почувствовал, как он занервничал.

Сделав глубокий выдох, я продолжил. – Позвонили из «дома на полпути», Джим совершил самоубийство.

— Что? Что ты сказал? Ты уверен? Ты уверен, что правильно их понял?

— Да, пап.

Он попросил меня повторить сообщение. Уверен ли я, что понял его правильно? Его голос с каждой минутой дрожал все больше.

— Ну, а как это произошло?

— Не знаю. Они не сообщили подробности, а я не спросил.

В нашем рейсе мы найдем наконец

Ночи конец, ночи конец.

Полночь сменит утра алый рубец —

Ночи конец, ночи конец.

Мой брат был кремирован и похоронен на вествудском кладбище под перечным деревом. Моя сестра Энн прилетела из Бостона со своим вторым мужем – онко-хирургом. Она стала единственной, кто, в конце концов, побудил всю семью прийти на кладбище и почтить память моего брата. Мамочка говорила, что не желает похорон – она просто не перенесет их – но импровизированная церемония дала нам всем ощущение столь желанной близости. Когда мы собрались у могилы и подали друг другу руки, я подумал, что в этом определенно было нечто, что можно назвать некими старыми традициями.

Кто знает? Если бы ты, Джимми-бой, был сегодня жив, может, ты пригласил бы своих родителей на обед! Хотя,.. сомневаюсь. Ты, вероятно, был бы прожженным 47-летним пьянчугой. Начало нашей карьеры было «сладчайшим наслаждением», а вот в последние годы ты оправдал свое пророчество – в строках, «украденных» у Блэйка:

Царства светлого сыны

Наслаждаться рождены.

Бесконечной ночи детям

Наслаждения не светят.

Царство тьмы – для их сердец.

Ночи конец, ночи конец.

Во время похорон я все озирался на контору, в которой Дебби с моим отцом выслушивали от гробовщика, как мой брат совершил все это. Я был у могилы, когда им открывалась правда. В тот день после ланча в «доме на полпути» он был, по всей видимости, в хорошем расположении духа, как часто это бывает с самоубийцами. Догадываюсь, что они допускают боль, поскольку знают, что она ведет к концу. Он взял один из кухонных ножей с собой в комнату и вонзил его несколько раз себе в грудь.

Сеппуку.

Харакири.

А ты-то думал, что это ты такой пылкий.

Дебби сказала, что отец, выслушивая эти новости, схватил ее за руку.

Какой бунт. И боль. Как мне примириться с этим невероятным актом насилия моего брата над собой?

В детском возрасте я и мысли не допускал, что буду знаться с кем-то, кто умрет раньше, чем я стану таким же старым, как мои дедушка и бабушка, а сейчас такие приятели, как ты, Джими, Джэнис, Брайан Джонз, Эл Вильсон, Боб Хайт, Майк Блумфилд, Кит Мун, Пол Баттерфилд, Денис Вильсон, Ричард Мануэл и мой брат мрут, как мухи. Шестидесятые начались с мощной надеждой, символизированной в «Запали мой огонь».

Медлить – грех, бегом на бал

из трясины слов банальных,

чтоб костер любви не стал

ей кострищем погребальным.

А теперь каждый сгорает дотла.

Запали-ка мой огонь,

Запали-ка мой огонь,

Эту ночь ты с ним знакомь!

Что ж, «Конец» выглядит пактом со смертью. Может, это – проклятье юношеского успеха. Когда ты обошелся без медленного осторожного подъема, занимающего две трети жизни, надо быть очень осмотрительным при спуске вниз. Разве ты не знал о Восточных поэтах, которые обычно не публиковались до пятидесяти лет? Мудрые мужчины.

Припоминаю одно из ранних паблисити-фото, сделанных на променаде Венеции, где мы стоим позади лавочки, заполоненной пожилыми еврейками. Помню, я подумал тогда, что, если б мы узнали истории их жизней, то, верятно, изумились бы. Они прожили жизнь, и разваливаются только лишь их вялые тела. Ты не хотел дотянуть до износа своего корабля, как сказал бы Рэй, не так ли? Это унизительно. Но с другой стороны, время становится столь драгоценным.

Я не всегда был таким рассудительным. В течение нескольких месяцев после смерти своего брата я не мог брать в руки кухонные ножи. Думал, что, если тоже решусь на суицид, то совершу его как-нибудь получше. Во искупление за то, что не спас его. Погашу какую-то вину.

Мой отец, спустя немного дней после несчастья нагнал на меня ужасу. Мы сидели на моей кухне, и до того я ни разу не видел его плачущим. А тут он нарыдал ведро слез. Сестра моя Энн уже вернулась на свой Восток, поэтому на панихиду собрались оставшиеся: мамочка, папа и моя жена Дебби, предложившая свое участие.

Мы все расселись в гостиной, и папа слегка всплакнул. Мамочка состроила неодобрительную гримасу, поэтому мы с отцом эвакуировались на кухню.

Это была католическая семья со стыдливым отцом-интровертом из Новой Англии и матерью, которая настаивала на том, что мы все смотрим на мир сквозь розовые очки.

«Жизнь в Розовом».

Мой брат сорвал эти очки с наших лиц.

— Джим сказал мне, что я был его последним и единственным другом,- промолвил папа, всхлипывая.

— Кажется, так оно и есть,- согласился я.- Последний раз я навестил его месяц назад. Старался поднять ему настроение, но квартирка была столь грязнущей, что я покинул ее в чрезвычайно угнетенном состоянии. А ты, пап, оставался с ним до конца, прибираясь, после его выходок, помогая со стиркой, обеспечивая отправку чека за аренду.

Мой отец поднял голову, открыл рот и издал непрерывный жалобный вопль, напугавший меня. Мать не смогла бы остановить его, даже если бы и захотела. Казалось, это кричат эмоции, остававшиеся закупоренными тридцать лет. Невиданный поток слез струился по лицу. Примерно через десять минут мы вернулись в гостиную. Моя мать, насколько возможно непроницаемая, сдерживалась, но в глазах ее застыла боль.

— Твой отец и я поговорили, и мы думаем, что его надо кремировать,- предложила она.- Как ты? Вы же с ним придерживались чего-то типа Индийской религии.

— Я определенно — за. Допустимо. Чувствую, что это правильно.

«А ведь католики против кремации?» — подумал я.

— Я помогу со всякими разрешениями, насколько смогу,- любезно предложила Дебби.

— Никаких похорон. Думаю, я просто не переживу их,- сказала моя мама.

Никто не откликнулся.

%

… В конце небольшой импровизированной службы мы все разняли руки и посадили несколько цветов вокруг небольшой урны, зарытой в землю, а я подумал: «Черт возьми… как же смог мой брат уменьшиться до размеров коробки из-под обуви?»

Твоя могила тоже выглядит маловатой. Но сейчас я знаю, что ты – там. Ты определенно сошел под землю, так ведь? Этого не было в прессе, а должно бы было быть. Ты не знаешь, что у жены Сиддонза, Чери было предчувствие твоей смерти? Билл вспоминает: «Посреди ночи меня разбудил звонок из Европы, и моя жена, вздрогнув, моментально села в кровати и сказала: «Что-то случилось с Джимом. Джим мертв». Я дозвонился Памеле в Париж; она, потеряв самообладание, зарыдала и вымолвила: «Ты прав, действительно он умер».

После твоих похорон в Париже Билл Сиддонз вернулся и рассказал Рэю, Робби и мне весьма интересную историю, которую настоятельно рекомендовал нам держать при себе. Речь шла о его пребывании в апартаментах Пэм.

«Гроб стоял прямо в спальне, так что можете вообразить, каково было там находиться. Я и не думал просить взглянуть на тело, поскольку Пэм была разбита напрочь . В какой-то момент, оставшись один в гостиной, я открыл шкатулку на кофейном столике и обнаружил белый порошок в неподписанном конверте. Пэм была на кухне, так что я решил немножко попробовать, чтобы определить, что же это такое. Явно, не кокаин. Вскоре я почувствовал себя очень дурно и тошно. Это было то, чего я раньше точно никогда не пробовал».

Героин.

Я так себе представляю: ты нюхнул его как следует, заглотил Курвуазье, заполз в ванну и… спокойной ночи. Так ведь, а, Джим? Радио-интервью, данное мною в 1986 году Публичному Радиовещанию, проливает больше света:

Ведущий Роджер Стиффинз: Позвольте задать Вам ключевой вопрос, частичный ответ на который я знаю, но, дочитав до конца биографию «Дверей» «Никто не выйдет отсюда живым», я был шокирован, взглянуть хотя бы… ну, вот на страницу 381, первая строчка… «Год, последовавший за ПРЕДПОЛАГАЕМОЙ смертью Джима Моррисона»… а я считаю, предполагать, что, возможно, Джим все еще жив, весьма тлетворно, так как знаю людей, которые опознали его тело. Одной из них была Марианн Фэйсфул, и я поражен, что она ни разу не выступила перед публикой и не рассказала об этом. Короче говоря, я в то время жил в Марракеше (город на западе Центрального Марокко – прим.перевод.); человеком, подразумеваемым в книжке, как большой деляга, был французский граф по имени Жан де Брэтёль, один из любовников Памелы – супруги Моррисона – и, когда они все тусовались в Париже, Пэм позвонила Жану с Марианной и сказала: «Джим в ванной, дверь заперта, я не могу его оттуда выкурить, не могли бы вы немедленно приехать?» Через два дня они рассказали мне, что взломали дверь и обнаружили Джима в ванне мертвым. Следующим утром они улетели в Марракеш, где я жил, и рассказали мне все это, при этом их продолжало подтряхивать. Я не сомневаюсь в том, что все рассказанное ими мне – правда. Почему этот миф продолжает существовать? Будто Джим на самом деле не умер?

Джон дэнсмо: Во-первых, спасибо Вам за информацию. О Марианн Фэйсфул я не знал. Правда, был в курсе, что этот граф увивался за Памелой.

рс: Который сам помер в течение года от передозировки героина.

дд: Хммм. Очень интересный наворот. Ну… Джим помер в выходные, и вскрытия не делали. Гроб закрыли, так что Памела была последней, видевшей его живым. А потом, через пару лет и она померла… вот так, как видите, и расходятся мифы и слухи… А правда ли он умер? Если Вам семнадцать, Вы надеетесь, что – нет, потому что он представлял собой прорыв из всей этой каши. Ну, и к тому же это… оплачивается.

рс: Хммм.

дд: Я книжку не писал.

рс: Машинерия создания мифа.

дд: Слово «ПРЕДПОЛАГАЕМОЙ» было написано кем-то другим.

%

…И последний гвоздь в крышку гроба: Дэнни Шугермэн недавно сказал, что гужевался с Памелой после твоей смерти, и она испытывала ужасную вину за то, что это был ее наркотик.

Итак: еще одна смерть по вине наркотиков. Допускаю, что и алкоголь (наркотик) сыграл здесь свою роль. Теперь мне ясно, что ты жив только в памяти у всех нас.

Мы с Робби знали, чего ожидать, когда посетили Пер-Лашез во второй раз и увидели твой маленький бетонный четырехугольник. Рэй был захвачен врасплох. Его наконец притащили сюда отдать дань уважения после того как весь наш первый визит во Францию он проторчал в парижском ночном клубе. Может, слишком боялся. Мы подошли к твоему надгробию, теперь на нем был бюст, изготовленный каким-то чехословаком, который высек его за Железным Занавесом и демонстрировал повсюду; Рэй застыл и взял большую трехсекундную паузу… потом он перегруппировался, распивая вино с фанатами, проливая немного на твою могилу и стряхивая на тебя пепел своей сигареты. Мы с Робби взглянули друг на друга с изумлением, но я знаю, что Рэй слишком сильно любит тебя. Слишком сильно, чтобы смириться с твоей смертью. Все еще. Те три секунды были исполнены столь многих чувств, что тотчас начала расти стена. А стены надо сносить осторожно, шаг за шагом.

%

Итак, мой брат совершил суицид, а ты – тоже в некотором смысле брат – совершил медленное самоубийство. Перед тем, как моя семья покинула вествудское кладбище, я трясущимися руками достал клочок бумаги со стихами брата, написанными его собственной рукой. И громко прочел:

Сижу посреди комнаты, уставившись в окно,

А кто-то в дверь опять стучится,

Осведомляясь, не могло ли что случиться?

Я говорю ему, что настоящего меня им не найти,

Я вижу радугу, и разрешения прошу войти.

Последняя строчка была выделена его маркером.

%

Как ты, должно быть, знаешь, через пару лет после того, как ты отдал концы, подружка Пэм последовала за тобой, от передозировки. Пол Ротчайлд говорил, что, вернувшись в Штаты из Парижа, она начала забегать к нему в любой час ночи, предлагая таблеточки и героин. А топик для беседы был одним единственным. Ты – Джимми-бой.

Каждая встреча заканчивалась одинаково. Разговором о твоей смерти, сопровождаемым наиболее глубоким и трагическим оплакиванием, которому Пол когда-либо был свидетелем. Надеюсь, теперь вы с Пэм вместе.

Уж говоря о трагедиях, так одну из крупнейших преподнес нам 1980-й год. Наше первое в рок-н-ролле вероломное убийство. Порой мне до сих пор не верится в это; пророческая строчка Джона Леннона «они собираются распять меня» стала реальностью. Какой-то псих застрелил его, когда он возвращался домой. Я всегда опасался, что в тебя, находящегося на сцене, наугад выстрелит сумасшедший. Страшно, когда фанаты превращаются в фанатиков. Как подумаю, каких безумцев только мы не привлекали,… какое счастье, что ничего трагического не произошло (твое саморазрушение не в счет).

Рэю, правда, вломили прямо перед студией записи Электры. И ты не слышал, что за этим стояло? А парень был оскорблен тем, что мы писали о нем – он думал, что он — Король Ящериц, а поэтому врезал тому из нас, кто вышел первым. Конечно, он был завсегдатаем психушек, который писал тебе каждый день, цитируя, типа «Ты – капитан моей души, и быть тебе Христом», а ты должен был отвечать, дескать, не пишите мне больше, моя подружка ревнует. Художники не могут нести ответственность за индивидуальную психику всех своих фанатов, но я точно знал, что тебя раздражала их неуравновешенность.

Классическим безумцем был парень, которого мы прозвали «Сигара-Боль», помнишь его? Молодой поклонник (а таких тогда было не так уж много), который обычно болтался возле нашей студии и обжигал себе язык горящей сигарой, чтобы приобрести певческий голос, подобный твоему. Помнишь, мы не могли сосредоточиться на нашей репетиции, потому как он снаружи голосил через вентиляционную трубу так, что вибрировало все здание? Ну… недавно дошли новости, что он убил свою мать, а затем и себя… довольно жутко. В наших стихах он все понял неправильно; ему предложили убить отца и трахнуть мать! Разве люди не понимают, что ты не предлагал воспринимать эти вещи буквально?

%

Прошлой зимой мы с Дебби попытались жить на два дома. Я купил понравившуюся ей квартиру, а ребенка мы передавали из рук в руки. Совместная забота и со-родительство. Поначалу дочь терялась, и мне было больно наблюдать это, но все-таки лучше, чем, когда в нашу комнату входило дитя, плачущее от шума и напряженности одной из наших схваток. Вскоре она уяснила, что мы оба принадлежим ей. Мы расписали наши родительские заботы, и я несомненно хотел продолжения своего участия в них. Я не собирался превращаться в «воскресного» папу.

Стать внезапно матерью-мужчиной было невероятным испытанием. Я готовлю хороший салат и отвратительно жарю сыр, но дети не любят салаты. Сейчас я многому научился, и чувство исполненного долга превалирует. Я могу с полной ответственностью обращаться с другой маленькой личностью четыре дня в неделю.

Смотри, по чему ты скучал. Твои стихи из «Вселенского разума» основательно насыщены мужеско-женской динамикой:

Я во Вселенском Разуме болтался.

Я не спешил, я наслаждался –

Невиннейшее чадо.

Замки тюремные срывая,

Людей на волю выпуская,

Я действовал, как надо.

Тут с чемоданчиком и песней

Прошла ты – стало интересней,

Вослед тебе я посмотрел.

Теперь, куда ни брошу взгляд,

Я дом себе найти бы рад —

От одиночества укрыться стрел.

Я независим, я свободен.

Свободный дух мне сладок и угоден.

Свободу буду я творить.

Везунчик! Что и говорить…

%

Лос-Анджелес, 1983

Другая половина года ушла на продирание сквозь абсурдные беседы с психоаналитиком, а осенью Дебби решила прекратить совместную терапию. Я все еще поддерживал горящей свечу наших отношений, но «хоть будущность (была) туманна, конец-то (был) близок всегда».

Я продолжил анализ и сделал несколько интересных открытий. Например, что я могу плакать. Горюя о смерти своего брата и по поводу того, что случилось с моим браком.

— Когда Вы поженились, то возникло три контракта,- сказал мой аналитик.- Один с Вашим новым состоянием женатого человека, один – с Вашей супругой, и один – с Вашим коллективным бессознательным.

Хорошо. А: законность, Б: что в действительности ты несешь в брак – например, мы, по правде говоря, не хотели, чтобы он продлился больше десяти лет; и В: контракт с коллективным бессознательным, которое было заинтересовано в моем развитии, и, если я должен идти дальше, то должен идти. Головой я все это понимал, но сердце мое страдало.

Мы решили придать нашему разделу характер официальный и неизменный. Большое «Р» номер два. «Лето почти прошло» и прощай, «Лос-анджелесская женщина».

Кто нас найдёт,

когда лето пройдёт?

Утро заставало нас без сил,

Волосы нам полдень золотил,

Смеясь, мы плыли по волнам –

ночным волнам.

А лето пройдёт –

что останется нам?

Где будем мы? Где будем мы?

Примерно в это же время, осенью 1983-го, популярность ансамбля продолжала расти, а как ты знаешь, нет лучшего момента для ранее не выпущенного материала. Поэтому мы начали прослушивать наши старые «живые» записи,- не найдется ли чего. Я где-то даже рад, что в былые времена мы не давили запросто на кнопку «запись» и лабали. Удалось избежать посмертного выявления кучи мусора.

Для продюсирования того, что станет нашим вторым «живым» альбомом «Звала: «Живей!», был призван Ротчайлд, и он позвонил мне. Типа, извинился за свои комментарии к поэтическому альбому, а как ты помнишь, он из тех парней, на которых долго не обижаются, так что он присоединился к проекту.

Мы не повторили ни одной песни из первого «живого» альбома и включили «Глорию» из сеанса постановки звука в «Аквариус-театре». Она звучала великолепно. По-настоящему сыровато.

Теперь я должен был что-то отвечать пацанам-завсегдатаям музыкального отдела супермаркета, которые узнавали меня и снова и снова спрашивали, не выходит ли чего-нибудь новенького. Или старенького. И они не были исключением. Когда мы буйствовали, им было около трех или четырех лет от роду. Что это означало? Я гулял по Вествуду, когда из ближайшего квартала вывернул и пошел мне навстречу 13-летний отрок в футболке с изображением «Дверей». Я не был настроен на автографы и постарался не встретиться с ним взглядом. Он не узнал меня. А за большую известность, ты же знаешь, надо расплачиваться. Может, мальчишка не мог представить, что я – это лицо с его футболки, потому что я тащил на буксире шестилетнюю дочь. Это я-то, который обычно избегал любого, у кого были детишки! А может, просто отсутствовали усы и баки. Когда мое дитя впервые услышало наши пластинки, звучавшие в доме, она попросила выключить их. Я осведомился, почему, и она ответила: «Голос этого парня пугает меня». Что это значит? Нечто мрачное в твоем голосище. Фатум?

Мне – типичному «цветочному дитя» — твоя агрессия тоже была неудобоварима. Был ли я – как предупреждал поэт Роберт Блай — впечатлительным самцом, с порожденным шестидесятыми женоподобным сознанием, который не смог с положительной энергией самца быстро справиться с новыми ценностями? Думаю, семидесятые были результатом этого. В начале восьмидесятых мы увидели, что агрессия опять становится популярной, и началось возрождение «Дверей». Мы были и «новой волной», и «панком» задолго до того, как. Таких музыкантов растаскивали по множеству ансамблей и скармливали великому богу коммерции. А остатки изначально революционных панк-банд впали в нарциссизм и повымерли, как ты, слишком буквально воспринимая темную энергию самца-Диониса, греческого бога вина. Положительная сторона твоей мрачной натуры должна была вырвать этот абсурд с корнем.

Воспроизводя все это сегодня, я понимаю, что ты знал: поиски Западным человеком лучшей работы, дома, машины – это замена истинного поиска чего-нибудь святого. Вот почему ты не интересовался материальной стороной дел. Ты всегда знал, что церковь мертва, что ее символы и ритуалы более не значимы для нас; в «МОЛИТВАМИ ЗАДОБРИТЬ БОГА» ты вызывал на спор алчущих денег проповедующих священников и одиноких «грешников».

А теперь я собираюсь прочесть тебе кратенькую проповедь.

Ты упустил, что нужда в святом должна трансформироваться во внутренний храм. Наши песни посредством музыки контактировали с дионисийской стороной духовной жизни, но «Бог Вина и веселит, и согревает сердца людские; а также заставляет напиваться» в соответствии с книгой по мифологии Эдит Хэмилтон, ты был осведомлен о ней, я знаю. Еще немного освежу твою память. Она продолжает:

Греки были людьми, смотревшими на факты очень трезво. Они не могли закрыть глаза на уродливую и разрушительную сторону винопития и видеть только приятную сторону. Они знали, что Дионис – благодетель людской, но и разрушитель.

Моментальное ощущение ликующей энергии, сообщаемое приемом вина, было лишь знаком демонстрации людям непознанного; они могли почувствовать себя богоподобными.

Может быть, ты – бог! Здесь — ты точно медиа-бог. Тогда в шестидесятые я думал, что если наши песни протянут лет десять, это будет нечто. В действительности, мы уже тянем второе десятилетие, и конца этому не предвидится.

Мне хотелось, чтобы каждый узнал побольше друг о друге. Тогда, может, мы бы стали ближе и, в конце концов, не пошли бы столь разными тропками. Или как? Я пытаюсь понять, даже сейчас. Ты, конечно, оставил зарубку. Сильно повлиял на меня. Я до сих пор почитываю Ницше! На ум приходит цитата из него. «Предки человека расплатились за то, что он из себя представляет».

Ты определенно живешь во мне. И потому я хочу сказать тебе спасибо. И прощай.

Для Неизвестного Солдата рой могилу,

Он на плече твоем гнездится хилом

Весной 1971-го малобюджетная концепция «Лос-анджелесской женщины» начала приносить отдачу. На предыдущей пластинке мы реабилитировались, но там не оказалось хит-синглов. Президент Электры Джек Хольцмэн созвал встречу, чтобы обсудить с нами выбор песни для сингла, который будет приличествовать тому, чему суждено было стать нашим последним альбомом.

В офисе Джека я подпирал стенку напротив испанского камина, Джим и Рэй сидели в антикварных перетянутых зеленым бархатом креслах, когда Джек задал ход.

— У меня есть подозрение насчет «Люби ее безумно».

Я имел такое же.

— Не-а, слишком коммерческая,- быстро отозвался Робби из угла комнаты.

Это заставило меня покачнуться. Песню написал Робби: разве ему не хочется еще раз выстрелить за столь долгий период (его предыдущим монстром стал «Запали мой огонь»)?

— Ну, если – нет, то какую ты предлагаешь в виде сингла?- подал реплику Джек.

— Да-а… ну,- сказал Робби, подойдя к камину.- Как насчет «Оседлавших» или «Подменыша»?

— «Оседлавшие» слишком длинны, Робби,- вступил в разговор Рэй.

Джим, казалось, колебался.

— Мне был бы по душе выпуск «Лос-анджелесской женщины»,- добавил я,- но тогда придется урезать ее до семи минут, а я не знаю, в каком месте.

«Люби ее безумно» — запись из Первой Пятерки,- преодолел препятствие Джек.- Давайте выйдем с ней, а если она сработает, то мы сможем запустить и второй сингл. «Оседлавшие бурю» будут звучать в коротковолновом эфире дольше любой другой пластинки в истории. Если «Люби ее безумно» первая станет хитом, тогда мы выпустим и «Оседлавших».

— Звучит неплохо,- сказал я, взглянув на Робби в поисках одобрения. Рэй и Джим кивнули, и Робби с неохотой одобрил план. Он понял, что Джек устно зафиксировал выделение средств на выпуск второго сингла. Я все еще не мог уразуметь того, зачем Робби так защищал свою версию имиджа «дверного» мальчиша-плохиша, что мог принести в жертву выпуск в радио-эфир одного из собственных творений.

%

Песня за песней, но, что напророчил Джек Хольцмэн, то и произошло. 24 апреля 1971 года «Люби ее безумно» вышла на четвертое место, и мы опять основательно вернулись на короткие волны. Тогда я еще не знал, что стихи напророчили то, что произойдет в моих отношениях с Джулией.

Неужели ты любишь ее так безумно?

Хочешь папиком быть? — Весьма остроумно…

Любишь это лицо?

Вот ты любишь, а детка шмыгнула за дверь,..

Они в точности описывали, каким тряским станет мой внутренний мир, и нашу внешнюю, публичную жизнь, становившуюся все крепче. Тем временем «Оседлавшие бурю» получили эфир, превосходящий «Люби ее безумно», и нараставшее давление к выпуску в виде сингла. Но длительность песни составляла около шести минут, и никто не знал, как ее обрезать. Кроме меня. С моим джазовым прошлым. Я слышал несколько секций в рэевском соло на фоно, которые могли бы быть удалены без принесения в жертву чьей бы то ни было души. Я позвонил Ботнику, пришел к нему домой, и мы провели хирургическую операцию. Мы с Брюсом были очень горды, когда Рэй не смог указать, где были стыки в редактированной версии. Соло фоно по-прежнему выстраивалось мелодично и логично, но более сжато. Джек выпустил «Оседлавших» вслед за «Люби ее безумно». И, вместо того, чтобы стать нашей слабейшей в коммерческом отношении рок-песней, она тоже вскарабкалась в чарты.

Теперь Сансэт Стрип был уставлен биллбордами, рекламировавшими пластинки; тренд, заданный Хольцмэном нашим первым альбомом. Он раскошелился и на наш второй биллборд с изображением внутренней картинки суперобложки пластинки. Фото испуганной женщины, распятой на телефонном столбе: лос-анджелесской женщины.

Я по твоим качу фривэйям,

Скитаюсь по ночным аллеям,

Бары-топлесс, в тачках копы,

Век я бабы не видал

Одинокой,

Столь одинокой,

Одинокой,

Столь одинокой.

Чего Джек не знал, так это насколько верным окажется пророчество. Да  и  никто  из  нас. Рекламный щит стоял в шаге от въезда в Лорел каньон, обращенным лицом к биллборду, на котором четыре года назад размещалась наша первая реклама первого альбома. Въезд в Лорел каньон был для меня святыней. Где жили мы с Джимом и Робби. Первой и последней обложками нашей карьеры. «Двери» — биллборд нашего первого альбома смотрел на восток, встающее солнце, где мы – выходцы с Запада – отвоевывали земли. Биллборд «Лос-анджелесской женщины» — нашей последней пластинки – смотрел на запад – садящееся солнце, конец Западной цивилизации и конец нашей публичной жизни, как группы.

Край города опаснее измены.

По Королевскому шоссе помчались, детка.

В золотоносной шахте странны сцены.

На Запад, прочь! Сломалась клетка.

«Запад в мире под солнцем —

Лучшее, что есть в нем».

Вот мы с тобой доберемся,

Там уже отдохнем

%

Лорел каньон, январь 1978

— Джон, тебе надо приехать,- кричит моя сестра.- Твой брат Джим ведет себя безумно… Я тут зашла, а он схватил мамочку и папочку за руки и не отпускает. Говорит: «Теперь мы – семья. Настоящая семья».

— Окей. Сейчас буду.- Я бросил трубку. Черт побери! Который час? Путь с Голливудских Холмов до Полисад долог. Впрочем, все звучит серьезно.

Я помчался вниз по Сансэту к побережью. В полуночном свете полицейских не наблюдалось, и я подстегнул своего Яга. Ягуара по имени Джон. Именно так обычно звал меня Фритц Ричмонд, помощник звукоинженера на студиях Электры. Мне очень нравятся эти английские машины, в которых ты чувствуешь себя, как в гостиной, но в механическом плане они – хлам.

Что там сейчас происходит, в гостиной моих родителей? Несколько месяцев тому назад я чуть не поперхнулся, сидя вместе с братом на заднем сиденье родительского авто, когда мамочка повернулась и пошутила, что Джим был ошибкой, в смысле контроля над рождаемостью. Папочка продолжал рулить. Очень плохо, что он никогда не встревает.

Конечно, я никогда не противостоял Моррисону. И поражался, сколько же во мне «стиснуто-губого» стоицизма Новой Англии. Джим пел про прорыв сквозь и «- Папа?.. — Что тебе, сын?… — Мне очень нужно убить тебя», но вместо конфронтации я все еще дрожал коленками, сидя на заднем сиденье в родительской машине. Зов родной крови. Внешне, уже десяток лет как я был отцом своих родителей, купив им дом, помогая оплачивать счета, но про себя мамочка будет всегда звать меня Джонни. Они всегда будут моими родителями, а я навеки – их сыном. Догадываюсь, как трудно было мамочке и папочке быть не такими, как все, под противоабортным диктатом церкви и социальным давлением пятидесятых годов, обязывающим иметь 3,2 ребенка на семью. Эти речи звучат, будто я предпочел бы, чтобы мой брат не был рожден. Но это не так. Я просто был по-настоящему обеспокоен. И очень хотел, чтоб ему полегчало. Может быть, тогда и все мы смогли бы вздохнуть с некоторым облегчением. Моя душа трудилась сверхурочно.

Я припарковался на подъездной дорожке, и моя сестра выскочила из дома со встревоженным выражением лица. «Твой брат полчаса удерживает твою мать и отца за руки!» А Джим теперь был крупным парнем. Не тем братиком, с которым я привык бороться и дразнить. Шести футов ростом, 160 фунтов весом (183 см и 72,6 кг – прим.перевод.)… против моего скелета в 130 фунтов и пять футов восемь дюймов роста (59 кг и 173 см — прим.перевод.)

Трансцендентальная Медитация нисколько не остудила его. После первого визита брата в Камарильо я поощрил занятия ею и позже оплатил инициацию. Медитация – 20-минутное сидение в покое дважды в день – была тяжела для каждого беспокойного и нервного, типа, моего брата. Воспламеняемое созерцание.

Я знал, что он не принимает наркоту, хотя некоторые из его дружков покуривали травку.

Когда я вошел в напряженную атмосферу гостиной, Джим сидел на софе. Он вскочил и поприветствовал меня. Чересчур дружелюбно.

— Привет!

— Привет, Джим. А где Анна?

— О… она ушла домой,- предложил свою помощь папа.

— А мамочка?

Она – в своей комнате.- Еще один быстрый ответ отца.

Мы сидели по обе стороны от брата.

— Думаю, нам надо двигать в УКЛА,- смело сказал мой отец.- У них там принимают молодых и хорошо заботятся.

Он говорил о НПИ – Невропсихиатрическом Институте Калифорнийского Университета Лос-Анджелеса. Явный шаг вперед после госпиталя штата.

— Не знаю… может быть… а хотите послушать мою новую песню? Думаю, это хит,- пробормотал Джим.

— Конечно,- сказал я, стараясь умиротворить его.

Глаза у брата были выпучены, и глядеть на него было тяжко. Почти как на Моррисона.

Песню я одобрил. Те, которые он записал для  меня  раньше,  были   получше,   но

у них у всех было нечто общее: детская невинность, сладкий мир фантазии. Когда я спросил мнения Робби о них, он сказал, что мой брат звучит, как американский Донован, который нынче устарел.

— Будет тяжеловато надыбать компанию грамзаписи, заинтересовавшуюся им,- сказал Робби, лишив меня уверенности в дальнейших попытках.

В течение следующих трех часов мы с отцом пытались вывести брата из дома и посадить в мою машину. Он поднимался и начинал уходить вместе с нами, но потом садился опять. И, хотя мое терпение иссякало, я не мог оставить брата ночевать в родительском доме.

Мамочка, видимо, дрожала в своей спальне с розовыми четками в руках.

В конце концов, мы выводим его и усаживаем на заднее сиденье, но он не дает нам закрыть дверцу. Он выставляет наружу руку или ногу так, чтобы мы не могли ее закрыть. Он напуган. Чем? Госпиталем? Или увеличивающимися перерывами в работе своего разума? Я думаю о своем первом кислотном путешествии и зрительных галлюцинациях гигантской пропасти за диваном.

Страх потери.

Мы с папой тоже боимся. За моего брата. Пришлось призвать на помощь все эмоциональные силы, чтобы поместить его в автомобиль.

Мелькает мысль, что я был безжалостным гадом, старавшимся увезти его. Я понимаю, почему он никогда не хотел принимать лекарства, предписанные психиатром госпиталя штата. Может, УКЛА сможет посадить его на усиленные дозы витаминов. Это — новшество, и тут они впереди планеты всей.

Мы добираемся до института, вводим его вовнутрь и, конечно, процедура оформления занимает, как обычно, длительное время. И начинает доставать Джима. А кого бы не достала? Думается, что они могли бы быть попроворнее при решении проблем с душевнобольными. Возможно, они гадают, принять его или нет. Мы с отцом переглядывались такими же взволнованными взглядами. А что, если они его не возьмут? Уже половина третьего ночи, и с нас довольно.

Выходит доктор, и Джим волшебно преображается. Как только доктор приступает к вопросам и заполнению бумажек, Джим начинает по-детски лепетать. Это так трогательно. И так грустно… и утешительно. Поистине утешительно.

Я забираюсь в постель около 4 часов утра, поражаясь, что бы все это значило. Может быть, осталось только молиться.

Когда закончился первый раунд судейских разбирательств, мы вернулись на бульвар Санта-Моники в нашу репетиционную, где записали запас песен для следующего альбома. Я всегда вдохновлялся, когда думал о походе в студию и полировке новых песен до состояния драгоценности. Хитов я тут не услышал, зато имелась группа крепко аранжированных номеров, с заслуживающим доверия фамильным рэевским звучанием и рискованными полетами гитары Робби в провал и волшебство. Впрочем, репетиции не были совершенно свободны от напряженки.

Джим сцепился Робби, так как захотел отдать должное своему старому приятелю по кино-школе УКЛА за то, что тот помог ему написать песню.

— Робби, эту мелодию написал Пол Феррара… ту часть, где я пою «Мы к морю примчались при первом же «проблеске Рая» и на побережье застыли, восход ожидая»,- прицепился Джим.

— Нет, не он! Это моя мелодия. Я знаю, что первоначально ты написал эти стихи к одной из мелодий Пола, но это было давно. Я знаю свои мелодии! – Когда дело касалось его песен, Робби стоял насмерть. В конце концов, Джим сдался настойчивости Робби. Все, что я вынес из этого, так это, как забавно порой наложить на трэк Муг-синтезатор, установив его на риску «тяж.». Хэви-метал! Вот, что крутилось у меня в голове.

Со всем оборудованием мы переехали на пол-квартала по Ла Сьенигэ в студию Электры, чтобы начать запись нашего пятого альбома.

Ротчайлд был прав насчет смещения звучания к менее приукрашенному, чем на «Вялом параде» — в общем-то блюзовой пластинке. Впрочем, я считал, что и 12-15-и вариантов каждой вещи предостаточно. Что было гораздо лучше, чем абсурдные «Вяло-парадовые» тридцать и больше, но энергия все казалась недостаточной по сравнению с предыдущими вариантами. Я отрабатывал сложный скиффл-бит в «Эй, земля!» — ду, дида, дум, дида, дум, дида, да, дида – и притомился, делая запись за записью. В конце концов Ротчайлд сказал, что все удалось, и я отправился в заднюю комнату помедитировать. Потом мы записали «Шпиона», который развлек меня, потому что я получил шанс продемонстрировать свою джазовую технику игры щеточками. Мы постарались создать настроение песни в дополнение к словам Джима. Наложение тяжкого эхо на вокал Джима усилило его стихи.

В этом Доме Любви я – шпион одинокий.

Знаю точно, о чем ты все время мечтаешь,

Знаю слово, которое слышать желаешь,

Знаю тайный твой страх, самый глубокий.

Песня, которая позже была использована Брайаном ДеПалма в «Тела дубликате», близко к правде высветила вуайеристскую часть натуры Джима. Возможно, кто-то и может заниматься любовью перед камерой. Становилось легче увидеть взаимосвязь между нашими личностями и нашей музыкой. Рэй со своими профессиональными органными риффами; завывания одинокого волка, производимые ковбойской гитарой Робби; и я, взрывающийся злыми, суматошными барабанными вспышками в мертвой тишине.

Однажды Ротчайлд появился таким взволнованным, каким мы его никогда не видели. Вообще-то он всегда бывал возбужден, но в тот день сверх обычного.

— Я сейчас увидел входящего в холл гитариста Лонни Мэка и спросил его, не хотел бы он сыграть партию баса в блюзе, поскольку Рэй Неаполитэн позвонил и сказал, что собирается запоздать. – Начиная со второго альбома мы использовали басистов, чтоб получалось поувесистей.

Робби вскинул голову и пробормотал: «Звучит неплохо».

— А какой у него был хит?- спросил я, заинтересовавшись.

— «Мемфис».

— Да-а… это было круто!- согласился я.

%

Спустя полчаса появился Лонни – сама невозмутимость.

— Как дела, человече,- Пол потряс ему руку и представил всем нам.

— Приятная встреча, мужчина.

— Так что тут происходит?

— Да-а, тут у нас,- сказал Рэй,- простая рутина в стиле блюз с небольшим сдвигом. Мы зовем это «Блюзом придорожного трактира».

Лонни на секунду скривился и глубоко затянулся своей Шермановой сигаретой. «Ну, я не знаю, мужчина, я – гитарист, а не басист».

— Ты сможешь,- ободрил Робби.

— Это же просто шаффл,- поддержал я, немного удивленный его скромностью. «Может, его просто поразила возможность работы с нами»,- задумался я.- «Едва ли».

— Хорошо, научите меня переходам.

Лонни уселся перед дефлекторами, которые поглощали звук. Дюжий парень с узенькой бородкой; он был в широкополой мягкой кожаной шляпе, которая стала его опознавательным знаком. Лонни Мэк кратко излагал блюз – но не сельский, а городской; он никуда не годился.

— Я спою для тебя стихи,- кротко предложил Джим. Он был необычайно робок. Да и все мы, потому что гитарист, которого мы попросили посидеть  с  нами,  был  живой легендой.

Через три часа мы заполучили трэк.

— Черт возьми, Лонни,- восклицал я.- Ты слишком быстро расслабляешься на переходах, на секциях «пусть все катится». Тут нужно как можно быстрее возвращаться к прежнему размеру.

— Так — хорошо?

— Отлично. Фантастично!- в свою очередь откликнулся я. «Одна доля длиною с милю»,- думал я себе. «Армейская музыка делает упор на сильные доли такта, музыка черных – на слабые. Трэк, которым мы сейчас заправляли, был столь «черным», как будто мы переключились вниз – на вторую передачу.

— А почему бы нам вскоре не пообедать? Я бы вызвонил Джона Себастьена, чтоб он вечером наложил нам кое-где губную гармошку,- предложил Пол.

— А я бы хотел сам попробовать,- возразил Джим. Пару лет назад он подгуживал гармонике Робби, но не сделал большого прогресса.

— Хорошо, Джим, иди-ка и попробуй прямо сейчас,- отреагировал Пол.

Я поднял трубку и позвонил Джулии.

— Эй, Робби,- проорал я, перекрывая звучание отвратной джимовой записи губной гармоники на «Блюзе придорожного трактира».- Линн у нас дома… ты хочешь встретиться с ней и Джулией за обедом в «Имперских садах»?

— Да-а,- быстро откликнулся Робби.- Эй, Пол, а это – на отдельный трэк, не так ли?

— Конечно.

— Да я могу еще и получше,- продолжил Робби, оценивая игру Джима на гармонике. В дни увлечения фолком Робби довольно хорошо играл блюзы и делал чистые имитации Боба Дилана.

— Давайте дадим шанс Себастьену,- сделал Пол встречное предложение.

Ведущий певец «Ложки полной любви» прибыл около 8 вечера и оказался по-настоящему дружелюбным парнем. Он наложил несколько фанк-блюзовую гармонику на наш «Блюз», и звучало это отлично. Согласились все, включая Джима. Мне полегчало.

Когда Себастьен ушел, Пол взял слово.

— Хорошо ли будет, если мы выплатим Джону в двойном или тройном размере?

— Точно.- Явно.- Да-а,- ответили мы все в унисон.

— Джон сказал, что не может использовать свое настоящее имя по договоренности с Кама Сутра Рекордз,- продолжил Пол немного неуверенно.

— А почему это не сделает честь Кама Сутре?- спросил Джим, все еще выглядевший немного раздраженным, потеряв свой шанс сыграть на гармонике.

— Себастьен хочет использовать имя Дж.Пуглиз!- сказал Пол уклончиво.

— Ха-ха. Это забавно,- засмеялся Рэй.- Звучит, как имя мясника из Маленькой Италии (район Южного Манхэттена, заселенный выходцами из Италии – прим.перевод.)

Годами позже Ротчайлд подтвердил мои подозрения, что тогда Джон, как некоторые, стеснялся «Дверей». Себастьен не хотел публично ассоциироваться с группой. Начавшиеся негативные последствия меняли наше драгоценное «дверное» звучание, то с помощью привлечения оркестра, как на четвертом альбоме; эскалацию подтолкнул инцидент в Майами, и это оставалось в силе.

%

Он не реален, поскольку он – постер, или золотой диск, или идол, или фотка для целования под одеялом, или кукла, он – супер-Барби, а Барби говорит, лишь то, что мы ожидаем, поскольку на том конце поводка марионетки виднеется кусочек магнитофонной пленки; вот почему она – наша Барби, а он – наш Джим Моррисон, и поэтому мы хотим, чтоб он пел «Запали мой огонь» и перестал, прекратил, ОСТАНОВИЛ все прочие сентенции, которые кукле не выговорить, когда мы покупаем ее; эти новые слова на ленте, у нее нет на них прав, так что уж принудьте ее к тому, что свойственно нам, поскольку мы обладаем (ею/им/билетом/ постером/пластинкой/идолом/.)

Лиза Вильямз, «Двери в «Форуме» —

Моррисон: «Далеко не кукла-Барби» (Свободная пресса ЭлЭйя)

%

В поздних интервью я говаривал, что мы бы не вернулись к нашим корням на пятом и шестом альбомах, если бы не прошли через эксперименты. Я хотел сказать нашим критикам «идите вы на х…», но время сказало это вместо меня.

%

И все-таки кое-что полезное вышло из провального концерта в Мичиганском Университете, одном из тех, где Джим перегрузился и пребывал в отключке. Пока мы репетировали «Моррисон-отель» я подзуживал Рэя взять гитару Робби и сбацать единственный известный ему блюз, тот, что он играл в Мичиганском Университете. Джим присоединился к пению стихов «Мэгги МакГилл», сымпровизированных в том прерванном концерте.

— Я люблю, как Рэй играет этот ход, Робби. Видны его чикагские корни.

Робби улыбнулся и кивнул в знак одобрения.

— Ты мог бы сыграть и бутылочным горлышком,- предложил я, чтобы он не чувствовал себя не включенным в творческий процесс. Он открыл специальный кэйс в гитарном чехле, а я на малом барабане подобрал к привычным для Рэя ходам размер в четыре четверти. А Джим начал выпаливать свои куплеты.

Незаконный сынок рок-звезды – никто,

Незаконный сынок рок-звезды – никто.

Зачат на сиденье в рок-н-рольном авто.

Я старый блюзовик.

Хочу я, чтоб ты вник:

Я распеваю блюз

С тех пор, как мир возник.

Нет лучшего устройства для демонстрации своей боли, чем пение блюза. Если бы не напускная крутизна белого человека, Джим мог бы стать Хоулином Вулфом.

Отец своей дочки — Мэгги МакГилл —

Судьбу заедал и вчерную пил.

В Тэнджи она решила свой вопрос.

Народишко там тащился в полный рост.

В студии мы получили настоящее сельское звучание южного кантри на гитарах, добавили жирный фон барабанов, Лонни Мэка на басу, и подогрели это неспешным драйвом. Джим увлек нас в Тэнджи-таун, как старый блюзмэн, каковым он выглядел в течение последних шести месяцев, со своей широкой бородой и несколькими фунтами избыточного веса.

И если накатит грустнейший блюз,

Купи себе пару новеньких шуз,

В Тэнджи шагай, решай там свой вопрос –

Там тащатся люди обычно в полный рост,

В полный рост…

Джим в буквальном смысле катился по наклонной, и я знал это. И не хотел, чтобы он был старым блюзмэном. Как и его фанаты, я хотел, чтобы он оставался юным принцем.

%

Он выглядит молодым Медичи, голова запрокинута, а горло, это — изящные мускулы шеи, поддерживающие лицо, которое мелькает выпуклостью на колонне шеи за секунду до того, как его покроют ангельские локоны — наследие богатств разбойников Востока.

— Лиза Вильямз, «Двери в «Форуме»

%

И все-таки я любил его вокальные партии. Они звучали так прочувствованно, потому что в свои двадцать шесть он тащил за собой семьдесят прожитых лет. «Не надо далеко ходить – не надо».

Я этим утром проснулся, пивко – вот это да.

Хоть будущность туманна, конец-то близок всегда.

%

В мае 1970 года я рано вернулся из студии и, как помню, уселся с Джулией на кровать посмотреть 11-часовые новости. Губернатор Калифорнии Рональд Рейган начал обвинять кампусы в воинственности. Он даже созвал пресс-конференцию, чтобы в ужасе воскликнуть: «Требуется кровавая баня – вы ее получите, и очень скоро. Больше никакого попустительства». Сотни тысяч молодых людей участвовали в массовых молебнах, демонстрациях, стачках, столкновениях с полицией и пикетах; и, как кульминация – четверо студентов Кента, штат Огайо, были убиты Национальными Гвардейцами. Общее число закрытых в стране кампусов возросло до 410, пока Рейган, борясь за перемирие, просто не закрыл все колледжи и университеты в образовательной системе штата Калифорния.

Власти казались не подготовленными к Эре Водолея. Думаю, они не врубились в такт, равно как и в «гармонию и взаимопонимание».

%

Билл Сиддонз уболтал нас посетить осенний фестиваль на острове Уайт. Мы прилетели в Лондон вечером в пятницу, отыграли в субботу, а в 9 утра в понедельник Джим должен был предстать перед судом округа Дэйд во Флориде.

Я был всецело за участие в фестивале, хотя перелет на единственный концерт получался дороговатым. Было ясно, что в Штатах нам еще долго не играть вживую, а в расписании фестиваля мы шли на уровне «Кто». Джим в своем репертуаре был, конечно, против. Но он не промолвил ни слова. Может, его чересчур угнетало собственное затруднительное положение. Очень плохо, что в нашей организации были не приняты всеобщие переговоры.

Джулия не хотела лететь в Англию, поэтому она осталась следить за домом. Мы прожили в нем уже почти год. Я выступал с идеей, что стать родителями было бы презабавно, но Джулия не соглашалась. Она к тому же не была готова узаконить наши отношения. А ведь это казалось очередным шагом. Может быть, я находился под слишком сильным влиянием родителей. Они отпраздновали тридцатую годовщину своей свадьбы, и я ощущал некое давление, заставлявшее меня копировать их модели поведения. Они так не говорили, но я чувствовал, что их смущает моя жизнь с Джулией «во грехе». А мне нравилось бросать вызов старым манерам.

Заведением ребенка я старался освежить наши взаимоотношения с  Джулией.  Мы

особо не распространялись об этом. Я имею в виду, что говорить-то говорили, но как-то несерьезно. Я в качестве кормильца мотался по турне, а она домохозяйничала, сидя в ЭлЭйе.

Мы спорили о тривиальных вещах и, казалось, нам не выбраться из-под них. После определенной точки Джулия начинала давить на мои уязвимые места, в ответ, не в силах сдерживаться, я взрывался эмоциями. В конце концов, я захлопывал дверь в свой кабинет все громче и громче. Бешенство. Вместо того, чтоб ударить ее. Потом Джулия комментировала, что я веду себя, как Джим, что бесило меня еще больше.

%

Ансамбль прибывает на старомодный маленький остров у побережья Англии, который все еще живет тридцатыми годами, но принимает у себя наиболее известный рок-фестиваль Европы. Местные жители поджимают губы, еле вынося вторжение длинноволосых.

За кулисами все выступавшие по-настоящему дружелюбны друг к другу, за исключением Джима. Он держится чрезвычайно замкнуто. Роджер Долтри – ведущий певец «Кто» приглашает меня и Робби дернуть его мятного шнапса после того, как это предложение холодно отверг – кто бы вы думали? – Джим. Пит Таунcенд, руководитель «Кто», выглядит своим в доску, тут же и Донован с его по-цыгански раскрашенной повозкой. Люди стремятся к совместному свободному времяпрепровождению, но что-то скверное носится в воздухе.

Фанаты, стоявшие вдоль одной из загородок, начинают валить ее, вопия, что фестиваль должен быть бесплатным. Промоутеры в ответ спускают с поводков собак охраны, и это только подталкивает фанатов повалить всю изгородь.

Идет выступление Джонни Митчелл. Остановившись посреди одной из своих песен, она сбрасывает маску фолк-певицы, чтобы покритиковать аудиторию за ее буйство.

Промоутер говорит нашему менеджеру, что не знает, сможет ли заплатить нам, поскольку ворота с кассой повалены. Он выглядит близким к нервному срыву и слезам. Чувствуется, что это – последний поп-фестиваль.

Подходит время выступать нам, и, могу сказать, Джим выглядит не собирающимся хватать звезды с неба. Такой спокойный. И подавленный.

— Леди и джентльмены, я знаю, что следующая группа – одна из главных причин, по которой вы пересекли канал, добираясь до острова Уайт,… «Двери»!

За все время выступления Джим едва ли сдвинулся на дюйм. Язык его тела соответствовал эмоциональному посылу пения – он молчал. Никакой энергии.

Следующими выходят «Кто» и сметают нас со сцены. Они закатывают целую оперу «Томми». Я стою в кулисах и жадно  всматриваюсь  в  каждый  такт,  исполняемый

Китом Муном, – «Я – твой дядя Эрни, приглашаю тебя отдохнуть в лагерь Томми».

Он бесподобен. Такой подвижный. Как будто его установка – это целый оркестр, а он – его дирижер. Маленькое фортиссимо на том-томах, пианиссимо на тарелках.

А потом приходит охранник с собакой, и я проваливаю к чертовой матери. Какая тоска! Конец «власти цветов».

%

Казалось, мы с Джулией опять сближаемся. Я попросил ее завязать узлом несколько прошедших месяцев, и она выразила желание двигаться дальше.

Казалось, наши отношения стали легки. Ее определенно не интересовала материальная сторона моего успеха, когда она шоппинговала с подругой Робби – Линн, которая меня немного беспокоила. Наконец Джулия соизволила предаться моему Большому Обязательству. Я почувствовал, что здесь и сейчас надо напрячь все струнки моей шотландской скупости, и был вдохновлен этим. Я раскрутился на беспримерно хипповое бракосочетание.

%

Октябрь 1970

Теплым субботним утром после трехмесячного проверочного периода мы с Джулией обменялись кольцами на лужайке перед храмом Озера Самореализации в Тихоокеанских Палисадах. С мемориалом Ганди на заднем плане и рукотворным озером полным водопадов и лебедей на переднем, унитаристский священник процитировал строки из «Пророка» Калиля Гибрана, как часть супружеской клятвы.

Робби и Линн были нашими свидетелями, и как бы подталкивались к подобному действу. Мы с Джулией были в белом. И шутили, что смотримся девственниками. Нарисовалось несколько сотен пиплов, включая Джимми-боя, нашего пресловутого ведущего певца.

Я был польщен его приходом, даже несмотря на то, что он притащил свою новую ватагу собутыльников. Бэйб Хилл, Пол Феррара и Фрэнк Лисциандро действительно любили Джима, но они водрузили его на пьедестал. Пэм пыталась отвоевать свое место под солнцем, что только подстегивало их разрыв. Тот Джим был вовсе не святым. Он всегда являл мне пример, как далеко могут зайти дела с наркотиками, а теперь под угрозой были и его отношения с Пэм. Казалось, они и не хотели утруждаться, чтобы их наладить. Постоянные стычки влияли на джимовы выступления, а я так жаждал его стабильности.

Мой брат Джим, которого я год назад подобрал в Камарильо, казался вернувшимся к нормальной жизни, и проживал в квартире в Вествуде. Мне было приятно пригласить его на свадьбу.

Празднование проходило в близлежащем отеле – «Гостинице святой Инессы». Столы с едой расставили вокруг бассейна, и пианист из отеля распевал песни пока все не нализались. Лоренцо, безумный дружок Джулии по Санта-Барбаре, сбросил одежду и сиганул в бассейн. Это расстроило меня. Я столько претерпел, чтобы «спродюсировать» идеальное бракосочетание… как будто это был концерт. И переживал, как бы что-нибудь не нарушило плана. Я проверил, как там моя мама, уповая на Бога, чтобы она не оказалась обиженной, но она где-то в углу трещала напропалую с каждым, кто соглашался ее слушать. В отличие от нее мать Робби – Мэрилин – вставала на цыпочки, стараясь хоть краешком глаза запечатлеть действо.

После инцидента с Лоренцо мы с Джулией решили, что подошло время нашего ухода, и выскользнули за дверь. Потом я слышал, что Джим всю ночь исполнял блюзовые номера для старшего поколения. Хорошо принятый, он не слишком набрался.

Перед тем, как нам уйти, Рэй польстил мне, спросив, не могли бы они с Дороти подняться к нам и понаблюдать за вскрытием свадебных подарков. Через час они заглянули в наш дом на вершине холма, что по Аппиевой дороге.

— Безупречная свадьба, Джон,- сказал Рэй, тряся мою руку. Дороти обняла и поцеловала Джулию. Мы распаковали привычную фаянсовую посуду от родственников и прекрасный японский оттиск от Рэя и Дороти. В тот вечер мы с Джулией не довели до конца наше бракосочетание. В конце концов, мы жили вместе уже два года. Заняться любовью, считал я, это не самое главное. Цена, которую мы заплатили за совместное добрачное проживание, попригасила наш роман. Вернет ли брак былое? Я купил водяной матрас, думая, что морское совокупление подогреет наш чувственный контакт. К сожалению, каждое наше движение вызывало бурное хлюпанье и качку. Время принять «Драмамин» (фирменное название средства против морской болезни – прим.перевод.).

%

В одну из поездок Рэя по малоизвестным районам ЭлЭйя он обнаружил потрепанную гостиничку под названием «Моррисон отель». Генри Дильтц, наш новый фотограф, сказал, что возле отеля есть еще одно отличное местечко – прикольный бар, называющийся «Хард-рок кафе». И мы отправились к означенным местам, чтобы сделать фотосессию для обложки нашего пятого альбома. К сожалению, управляющий отеля не разрешил нам фотографироваться в вестибюле. Деньги в те времена еще не кричали, они даже не разговаривали. Мы пересекли улицу, и Генри предложил нам быстро вбежать в вестибюль, выглянуть в окно, а он бы снял нас через улицу своей телескопической приставкой. Мы так и сделали, и не успел управляющий расчухать и пойти, чтобы вышвырнуть нас вон, как съемка уже завершилась.

Теперь – в «Хард-рок». Мы заказали пива, и бармен сказал, что, пока мы можем фотографироваться, сколько угодно при условии, что будем продолжать заказывать выпивку.

Отзывы на «Моррисон отель» были очень хороши. Брюс Хэррис в Джаз и Поп написал: «Возврат к лаконичной ярости ранней музыки «Дверей», исполненный мужества и грубо-материальной энергии. «Моррисон отель» — одно из главных музыкальных событий 1970 года в роке». Хотя я чувствовал, что на пластинке есть парочка заурядных трэков. «Королева автострады» имела отличные автобиографичные стихи Джима, но запись никак не попадала в нужное настроение. Я даже впервые подумал, что мы подводим Джима, поддерживая музыкой его слова. Не имея, как в прежние дни, материала, достаточного для заполнения альбома, мы достали послушать «Бабье лето» — первую из записанных нами песен. Ее держали в коробке, так как Робби и Джим взяли по одной неверной ноте, но среди песен «Моррисон отеля» она  — как глоток свежего воздуха. Рага, гармонирующая с калифорнийскими стихами.

«Пацифист» просто удручал. Робби сделал отличный кусок на ритм-гитаре, а Джиму было просто нечем крыть. Однажды, когда он ошивался у Палмз-бара вместе с Фрэнком и Бэйбом, мы взяли все на себя и записали инструментал, базировавшийся на соло Робби. Убойный трэк! Наконец Джим притащился, чтобы что-нибудь напеть, и Ротчайлд попросил его принести на следующий день записные книжки со стихами.

На следующий день Пол и Джим совершили маленькое чудо. Они наложили друг на друга два стихотворения, два размышления. Одно из них было метафорой жизни Джима, другое – жизни Пэм.

На улицах кровь поднялась до лодыжек,

Кровь по колено, льется рекой,

Кровь залила перекрестки Чикаго,

Кровь прибывает, стремится за мной.

Ты подумай про восход,

Ее приезд и вот — уход

С солнцем в волосах.

На улицах кровь — это реки печали.

На улицах кровь мне уже по бедро.

Кровь подмывает фундаменты Сити,

Реки краснеют от женских слез.

Приедет, уедет, ее уже нет,

Увозит в прическе солнца свет.

На улицах кровь, заливает Нью-Хэйвен,

Вениса крыши и пальмы в крови.

Летом ужасным любовь кровоточит,

Красное солнце кровавит ЭлЭй.

Пальцы рубили, и кровь возопила,

Нации роды погрязнут в крови,

Кровь – это роза чудного союза.

На улицах кровь поднялась до лодыжек,

Кровь по колено, льется рекой,

Кровь залила перекрестки Чикаго,

Кровь прибывает, стремится за мной.

%

Робби, Рэй, я и наши соответствующие половины наслаждались материальным успехом, когда ты продолжал тонуть в спиртном. Или, как ты написал в «Пацифисте», «Кровь прибывала». Твоим телом завладел «дух», не так ли? Спиртной. Я зашел в стрип-клуб, который несколько лет тому назад располагался рядом с нашим офисом, пока его не закрыли, и бармен рассказал мне, что не видел ни одного человека, который пил бы так много, как ты, Джим. А он заправлял баром в течение десяти лет. Ты был дипломированным алкоголиком. Патология вышла из-под твоего контроля. А я тогда этого еще не знал.

Сейчас есть масса клиник, где людей лечат от алкоголизма или наркомании. Впрочем, я не думаю, что возлагать всю вину на шестидесятые, это – правильно. Мы нуждались в детоксикации от давления общественного пресса. Вот почему я умеренно потреблял наркотики и алкоголь. Умеренно.

Джулия была исполнительной домохозяйкой, готовила, а я тащил домой прибыль. У нас в доме царила приятная, теплая атмосфера, знаю, что и у вас с Пэм бывало так же. Ты читал, она работала над дизайном одежды. Когда ты был в порядке. Благодаря стадной личности Джулии и ее любви к животным мы приютили шесть кошек. И ты тоже шесть…, вернее, упаковку на шесть бутылок коньяка. Особенно когда оставлял Пэм и перебирался в «Альта-Сьенигэ» мотель. Порочная сторона жизни привлекает, точно?

Я до сих пор поражаюсь, какими голубыми и расширенными были твои глаза. Помнишь, как-то я поддел тебя, что от всей этой кислоты они могут и потускнеть! Я надеялся, что ты серьезно поразмыслишь о былых деньках психоделики и завяжешь с этим пьянством. Ты ответил полу-улыбкой. Твое чувство юмора шло на спад.

Но не во всем. Пэм рассказала мне, что спрашивала тебя, правда ли, что ты в Майами обнажился; ты спрятался за мальчишески невинный взгляд и сказал «да». Она спросила, зачем, и ты ответил: «Золотко, я просто хотел посмотреть, как он выглядит в свете прожектора». Действительно смешно. Джим-парниша.

%

Джим вернулся в Майами 30 октября и был осужден. Суд присяжных из трех мужчин и трех женщин счел Джима виновным в вульгарном и непристойном обнажении, а также в вульгарных и непристойных выражениях. Они решили, что Моррисон невиновен в вопиюще похотливом и распутном поведении (тяжких уголовных преступлениях) или пьянстве. Они всё перепутали. Джим был пьян, как свинья, но он не доставал пениса. Для правосудия, это уж чересчур.

Судья Мюррэй Гудмэн свел наказание Джима с восьми до шести месяцев и приговорил к штрафу в 500 долларов. Откуда такое внезапное сострадание? Может, у Гудмэна было предчувствие, что через несколько лет его самого обвинят во взяточничестве.

Поэксплуатировав историю с обнажением в Майами в начале судебного разбирательства, национальное телевидение забыло о ней еще до вынесения приговора, предоставив местным станциям освещать скучные детали. Отклонив большинство обвинений, присяжные заседатели смазали весь эффект. Прессе Джим сказал, что, хотя судебные издержки и достигли заоблачных высот, мы будем обжаловать решение присяжных. А еще сказал, что для разнообразия не прочь задать турне по таким местам, как Австралия. Приходские зальчики маленьких городков предпочтительнее больших аудиторий.

Последствия «эксгибиционистского инцидента» в Майами незамедлительно и разрушительно сказались на ансамбле. Ассоциация Управляющих концерт-холлов рассылала приватное, периодически возобновляемое письмо. Его очередное издание предупреждало о непрофессионализме  «Дверей»  и осуждало Джима. Результат был однозначен. Нас повсюду запретили. Конец карьере гастролирующих музыкантов, по крайней мере, пока. Втайне я был счастлив, поскольку это означало, что мы не будем сталкиваться с джимовыми эксцессами. Я никому не высказал эту мысль.

Джим развлекался перспективой судебного разбирательства: «Должно быть, суд в полном составе. Мне, видимо, придется даже купить костюм. Консервативный темно-синий костюм. И галстук. Не какой-то там пэйсли,  а большой толстый галстук с большущим узлом. Может, я буду вести дневник и опубликую его в Эсквайре (ежемесячный популярный журнал для мужчин – прим.первод.) Мои впечатления по поводу моего повешения. Мы – ансамбль, который вам нравится ненавидеть. Но так было с самого начала. Нас всюду презирали. И все-таки мне важна ситуация в целом».

Но скоро высокомерное ожидание Джима сменилось. Мне не катило возвращаться в Майами, чтобы оказаться на скамье свидетелей, особенно после того, как 30 тысяч «Подростков за благопристойность» заполнили «Апельсиновую Чашу» Флориды (крупнейший на тот момент концертный зал штата – прим.перевод.) через две недели после нашего концерта.

На сходке групп католической молодежи парень по имени Майк Ливескью выдвинул идею сплочения благопристойных.

— Мы дискутировали насчет тинэйджеров и всех этих вещей, и ох, о том, как «Двери», ну, вы знаете, представляют свои шоу и все такое,- сказал Ливескью в интервью Роллинг Стоуну.

— Вы имеете в виду представление в Майами, где Моррисона обвинили в спускании штанов?- осведомился Стоунов Джон Бёкс.

— Ну, да,- ответил Ливескью,- и в мастурбации.

Спасибо, Майк. А презумпция невиновности?

— Вот я и говорю, ну, почему мы не слушаем Молчаливое Большинство, а слушаем «громкое меньшинство» — джимов моррисонов, хиппи и пацифистов?

При поддержке студентов ВУЗов, местной радиостанции, архиепископа Коулмэна Ф.Кэрола и католических церковных иерархов Флориды «Подростки за благопристойность» решили собраться 23 марта. Оригинальные объявления подчеркивали, что «длинные волосы и причудливые одеяния» не будут допущены (длинные волосы и причудливые одеяния были внешней манифестацией внутренней неблагопристойности), но это попирало предписания об использовании принадлежавшего городу стадиона, так что допущены были все.

Свои выступления закатили Джеки Глизон, Анита Брайант, Кэйт Смит, «Арендодатели», «Дар» (канадский ансамбль) и «Майамский барабан с Горнистами».

Президент Никсон, который теперь искал красных по всей Юго-Восточной Азии, прислал письмо в поддержку Ливескью, между тем как пара правых калифорнийских политиканов оповестила, что рок (вместе с сексуальным образованием) являются происками коммунистов, призванными поглотить мозги национальной молодежи и подтолкнуть ее к бунту.

— Битлз и их подражатели используют технологии доктора Павлова для провокации неврозов у своих слушателей,- предупредил правый конгрессмен из Остина Джэймз Утт. Макс Рэфферти, калифорнийский суперинтендант общественного образования, сказал, что он «частично согласен». Какой частью, Макс?

%

Мехико, июнь 1969

«Конец» был не вполне фоновой музыкой, и наблюдать со сцены за праздными гуляками, поглощающими ростбифы в зале, обитом красным бархатом, казалось сюрром. В своих черных кожаных штанах Джим выглядел пришельцем с другой планеты. Я даже слышал лязганье столового серебра прямо посреди эдиповой части, тишина которой обычно позволяла слышать полет мухи.

— Папа? — Что тебе, сын? — Мне очень нужно просто убить тебя.

Мама,.. … тебя я хочу!!!

Эти смертоносные строки прервали жевательный процесс. Челюсти отвисли. Рты, набитые пищей, разверзлись. От этого Джим совсем спятил, так как он не любил жующих жвачку, не говоря уж о тех, кто с хрустом уминает обед.

Но Мехико был не только местом, где мы могли играть, но и местом проведения аборта. Поэтому следующим ранним утром мы с Джулией поймали такси и отправились в офис доктора. Было такое чувство, что мы – преступники, занимающиеся запретными делишками с наркотой. Приемная смотрелась достаточно чистой. Медсестра казалась дружелюбной, приглашая нас в операционную. Блин! Там стоял один из тех столов со скобами на конце для удержания ног пациента. Джулия не могла не заметить их и разрыдалась. До поездки в Мехико она соглашалась, что это – лучший вариант. Ее слезы кинжалами пронзали мое сердце. Доктор – весьма приятный – сопроводил меня назад, в комнату-приемную. Я нервически надеялся на лучший исход, хотя чувствовал себя полной мразью.

%

Мы вернулись в такси и поехали мимо дорогих резиденций, среди которых располагался наш отель. Доктор сказал, что все прошло отлично, но тишина в машине была оглушительной. Как будто мы возвращались с похорон. Думаю, так оно и было. Облегчение и подавленность. Я считал, что мы поступили правильно, поскольку нимало не собирался выпадать в осадок и обзаводиться семьей, но…

Веря в реинкарнацию, я допускал, что душа живет еще до зачатия и выбирает себе родителей; поэтому проведенный аборт – это риск, который душа выбрала с охотой, так как знала и личности, и обстоятельства своих избранных родителей. Правильно? И чтобы ей опять вернуться в тело, придется постараться и… использовать шанс зачатия, которое может и не «совершиться на Небесах». Все это здорово звучало, но был ли я рационален? Чувствовал я себя скверно.

Проснись

Стряхни с волос остатки сна

Дитя мое, и выбирай

Свой день и соответствующий знак.

И первое, что ты увидишь,-

Дневной божественности рай.

Так выбирай, старейшины стенают…

Вернулось время —

Тотчас выбирай, они стенают

У освященного веками озерца.

Луна парит над облаками.

Войди опять в прекрасный лес,

Как в сладострастную мечту,

Иди за нами.

Разбито вдребезги тут все и все танцует.

%

Тем вечером я сказал всем, что Джулия устала и не в состоянии присутствовать на шоу. На следующий вечер она пришла. И сказала, что чувствует себя довольно хорошо.

Хвала Всевышнему.

Я не выносил высших слоев общества, заполнявших  вегасоподобный  клуб,  куда

нас затурили, но договоренность с мэрией Мехико предполагала четыре вечера в этой по-

рочной дыре за то, чтобы один раз отыграть на арене для боя быков для масс и за доступную им цену – в несколько песо. Из мексиканской прессы я бы мог узнать, что концерт не состоится. Эль Херальдо назвал нас «хиппи и неприемлемыми». Нас отказались принять в нескольких крупных отелях, и уверили только, что наш самолет на пути в Мехико не сделает остановку в Мацатлане. В Мацатлане, если вы – мужского пола и идете по аэропорту, Вам махом делают короткую стрижку!

Спустя два клубных выступления мы получили депешу: никакого концерта на арене для боя быков. Слишком велика опасность нарушения общественной тишины и порядка. Ерунда. Слишком велика опасность, что наша музыка смутит крестьян.

Я начал недолюбливать богатых мексиканцев, заполнявших этот клуб в рубашках, расстегнутых до пупа. Я не мог понять, что они говорили – не из-за языкового барьера, а потому, что они дребезжали всеми этими золотыми цепями, висевшими на шеях. Нам постоянно предлагали кокаин, который я относил к той же категории, что и героин. И до сих пор так делаю. А тогда один лишь смысл этого слова бросал каждого в трепет. Все в нашей свите отведали коки, кроме меня – я покуривал себе травку, не допущенный сыграть для крестьян. И ощущал беспомощность. Мэрия взяла верх. К тому же мексиканская.

%

Спустя неделю мы с Джулией вернулись в ЭлЭй, и аборт, казалось, в основном остался в прошлом. Я крутил пластинки, когда заметил нечто странное на Золотом Альбоме, недавно полученном мною за «Ожидая солнца».

— Эй, это не наш третий альбом!

— Ну, как ты можешь так говорить?- осведомилась Джулия.

— Число песен на этикетке не соответствует числу песен на диске! Погоди-ка… дай разобраться… «Улица Любви» длится около трех минут, поэтому она никак не могла бы влезть в столь узкую полоску! Эта песня выглядит короче двухминутки.

— А ты можешь его открыть?- спросила Джулия. Ее зрачки расширились.

— Мне придется разбить стекло. Он запечатан.- Я усмехнулся перспективе раскола фасадного стекла.

Джулия вдохновляющее подкивнула.

Прихватив с кухни молоток, я понес Золотой Диск к уличным мусорным корзинам. Над одной из них я склонил рамку и тюкнул молотком по стеклу. Оно разбилось, и я осторожно вытащил пластинку, удостоверясь, что ни один осколок не прилип к ней. Потом вернулся в дом и поставил диск на проигрыватель.

— Эта вещь тонкая, как копирка! Это не настоящая пластинка… что-то типа оттиска… Неужто заиграет?- Я опустил иголку на первую дорожку и, сквозь многочисленные аудио-шумы мы смогли расслышать большой оркестр и кого-то,  декламирующего стихи.

— Это же Род МакКёэн! Долбаный Род МакКёэн!

— Забавно,- рассмеялась Джулия.- А почему они сделали это, как ты думаешь?

Я громко хохотал и в то же время чувствовал себя оскорбленным. «Не могу поверить. Они жмотятся потратить пять или шесть долларов на настоящую вещь. Поэтому просто берут пластинку из дисконтной мусорной корзины «Лавки Бережливого» по $ 1.98, покрывают фальшивым золотом, наклеивают новую этикетку и вставляют в рамочку! Черт побери».

Развеялся еще один миф.

(Немного спустя после увольнения наших менеджеров я убедился в том, что решение было умным и деловито-провидческим. Билл Сиддонз сказал, что мы достаточно популярны, чтобы промоутеры заказывали нас напрямую, и мы бы не платили 10 % агентам. К тому же, тут чувствовалась рука Провидения, ведь Сал и Эш теперь продюсировали Рода МакКёэна!)

%

В августе 1969 года мы с Джулией полетели на Восток, чтобы застать Вудсток. Даже после того, как Джек Холцмэн, Билл Грэхем и наш менеджер просто задолбали своими побуждениями, мы отклонил предложение, поскольку Джим не хотел больше выступать на открытом воздухе. Плохая акустика. Конечно, никто же не знал, что эта неделя на севере штата Нью-Йорк собирается определить музыку на десятилетие вперед.

Субботним утром мы с Джулией выехали из Нью-Йорка. Пятничный концерт мы пропустили, но большинство из выступавших групп в ближайшем будущем планировали посетить ЭлЭй, так что мы не заморачивались.

Когда начали попадаться палатки и автоприцепы со спальными мешками по обе стороны и по центру парковой аллеи, можно было сказать, что мы близки к цели.

— Слушай!- закричал я Джулии.- Мы еще в 17 милях от места! Тут как на сборище хиппи в Сан-Франциско в 67-м. Лучше. Или, по крайней мере, больше.

Мы добрались до своей комнаты в отеле «Говард Джонсон», которую устроил нам Чип Монк – наш художник по свету. (Чип строил тут сцену.) Обзирая орды народа, я поуспокоился, обнаружив, что заказ на комнату подтвержден. Непрерывно жужжали вертолеты, поскольку большинство артистов останавилось здесь.

«А Вы были на месте?»- был главным звучавшим повсюду вопросом. «Вы до сих пор не побывали на месте?» Местом несомненно была сцена и, что важнее, сотни тысяч людей перед ней. Никто еще не считал по головам, но в воздухе носилось возбуждение.

В мотеле я наткнулся на Чипа. Он сказал, что для посадки вертолетов места больше нет, и нам придется вскочить в один из универсалов, чтобы добраться до «места».

Следующие четыре часа мы провели в таком универсале, стараясь приблизиться к

сцене, расположенной в пяти милях. Я ощущал себя офицером с какой-то войны, вползающим в главную «горячую точку».

Когда движение полностью застопорилось, Джулия сказала: «Мы могли бы вылезти и добраться пешком». Оставалось пройти какую-то милю, и мы потащились по покрытой грязью деревенской аллее с тысячами и тысячами других «ветеранов».

Местные жители высыпали на свои веранды и лужайки, удивляясь вторжению. Они казались весьма терпимыми, но кое-какие трудности все же были. Хиппи, желающие воспользоваться ванными комнатами. Сотни хиппи. Пока что, учитывая количество людей, все воспринималось несколько расслаблено. По правую руку раскинулось небольшое озерцо с голыми купальщиками. Да-а! А впереди уже грохотала музыка.

Как только мы подошли к сцене, разразилась гроза и загнала нас под подмостки. Мы вновь случайно встретили Чипа и, пока пережидали дождь, он пробил нам проход на сцену.

Вместе с Ричи Хэвенсом мы поднялись на грузоподъемнике в центр зоны выступлений. Грузоподъемник? Все верно, Чип!

Проходя на край сцены, я украдкой глянул на аудиторию. ЭТО БЫЛО ЧТО-ТО! Море лиц, венчающее вершину холма, расположенного примерно в четверти мили. Крупнейший из когда либо забабаханных концертов, а «Двери» не играли! Ну, ладно. Зато я там был.

Мне хотелось увидеть англичанина, выступавшего следующим. Недавно он сделал запись кавер-версии битловской песни «С маленькой помощью моих друзей». Мы расположились на вершине каких-то ящиков из-под усилителей сбоку сцены, и я раздумывал над сплетней о том, что этот певец, Джо Кокер, — белый. Я в это не верил. Крис Морз представил его, и тут вышел неряшливый англикашка в вареных расклешенных джинсах.

«Блатной Ансамбль» начал программу, и снова я услышал голос, который, казалось, не соответствовал телу. Я подумал, что он и Джэнис составили бы дуэт. Манера, крича, высовывать язык напомнила мне Вана Моррисона.

Роллинг Стоун позже избрал Кокера лучшим гитаристом 1970 года за судорожные движения его рук

— Боже, разве он не великолепен?- заметила Джулия, пока я размышлял, как же мы близки к аудитории, сидючи на этих ящиках у края сцены. Порой я взглядывал на людские орды и убеждался, что глаза не лгут мне.

Следующими были Кросби, Стиллз и Нэш. Они пели со всего лишь сносной по сравнению с их последней записью гармонией. Стало ясно, что в студии они дублируют свои голоса два или три раза. Проследовала «Вера в возрождение чистой воды»,  игравшая  незатейливую фермерскую музыку.

Около часу ночи для возвращения в отель мы захватили зеленый военный вертолет с Джоан Баэз на борту. Там был Бобби Нейвёс, легендарный корешок Боба Дилана. Нейвёс притворился швыряющим ручные гранаты сквозь открытую дверь. С тех пор, как Джоан открыла Институт Ненасилия, я подкарауливал ее реакцию. Реакция отсутствовала.

Следующим утром я по-волчьи проглотил гостиничный завтрак, опасаясь пропустить хоть что-нибудь на «месте».

— Голоден?- заметила Джулия.

— Хорошо, что у них тут есть еда!- сказал я.

— Толпы восхитительны,- ответила Джулия.

В тот день Джэнис Джоплин играла со своим новым ансамблем, который был неплох, но не имел того соула, что «Большой Брат». Некоторые музыканты были черными, но аранжировка оказалась слишком гладкой. Ходил слух, что последним выступит Хендрикс, но мы катапультировались около двух часов ночи. Испытав культурный шок, когда застал «Опыт» («Опыт Джими Хендрикса» — название группы – прим.перевод.) в «Виски-баре» сразу после их возвращения из Англии, я жутко хотел увидеть его вновь. Казалось, они прибыли с другой планеты, играя невероятно громко и используя фид-бэк, как инструмент.

Впрочем, мы слишком устали. (Завершая тему, скажу, что на следующее утро, около десяти часов, Джими закрыл фестиваль своей версией национального гимна, ставшей с тех пор легендарной.)

%

Вернувшись в ноябре 1969-го в Майами на суд, мы зарегистрировались в «Карильон» отеле. Он был самым типичным для Майами Бич, набитый принимающими солнечные ванны с картонными козырьками для получения равномерного и всеобщего загара. Средний класс на каникулах. Это подавляло меня.

Только подумал о суде, и паранойя вновь охватила меня. Мысль о том, что местная публика разузнает, где мы остановились, и доберется до этих «Грязных Дверей», как окрестил нас Майами Геральд, напугала меня. Местное общественное мнение суммировал Ларри Махони, один из журналистов Геральда, постаравшийся поднять против нас людей округа Дэйд: «Если б могли, они б его распяли».

Тем временем мэрия Майами постаралась прервать трехдневный музыкальный фестиваль с такой звездой, как «Благодарный Мертвец», говоря, что «это люди того же типа и играют такую же музыку, что и «Двери». На это я обиделся.

Между заседаниями суда мы поглощали обильные ланчи в компании с Максом Финком, адвокатом Джима, продолжавшим рассмотрение дела в ресторане. Джима, казалось, отрезвило суровое испытание. А меня – 50 000 долларов адвокатского вознаграждения.

После речи обвинителя, открывшей заседание, наш адвокат попытался указать на неправильность судебного разбирательства, утверждая, что обвинитель Терри МакУильямз поставил в вину Джиму подстрекание к мятежу, тогда как в ордере на арест об этом даже не упоминалось. МакУильямз сообщил заседателям, что Джим призывал зрителей к революции. Судья Мюррэй Гудмэн, поначалу назначенный для заполнения вакансии в составе суда и бывший только кандидатом, которому осенью предстояло первое избрание, отклонил ходатайство.

Когда подошла моя очередь давать показания, Рэй и Робби вынуждены были покинуть зал, поскольку следующими выступали они. Шагнув на место, отведенное для свидетелей, я почувствовал, будто судят меня. Я всегда боялся властей. Мой кроткий вместо негодующего голос ответил «нет» на вопрос, а не живу ли я тоже на Беверли Хиллз. Догадываюсь, что их натолкнул на него почтовый адрес Робби – типа, богатые музыканты, использующие ранимых подростков, и козыряющие словом на букву F (fuck – одно из семи матерщинных слов в английском языке – прим.перевод.). Ну, ну. Я чувствовал, как судья сверлит меня взглядом, и подумал, что посещение хипповой и аморальной берлоги Робби заставило бы их сменить тактику.

Быстрый взгляд на Джима и опять на обвинителя. Джим выглядел дерзко сидящим за столом и озабоченно делающим записи в блокноте. Но почему же как уж на сковородке кручусь я, а не он?

— Нет, Ваша честь, я не видел органа мистера Моррисона.- Недовольное ворчание из задних рядов с хиппарями.

— Но Вы – барабанщик, Вы сидите позади мистера Моррисона; Вы и не могли ничего видеть,- возразил обвинитель.

— Да, но это не означает, что Джим не перемещается по сцене туда-сюда!- Мой голос окреп.

— Свидетель свободен.

Уф-ф-ф-ф-ф-ф. С этим покончено. Следующий — Рэй. Он был вызван из коридора и принес клятву.

— Вы живете на Беверли Хиллз?

— Нет, не живу, Ваша честь, — ответил Рэй с сарказмом. (А сейчас-то живет!)

— Вы видели орган мистера Моррисона?

— Нет, не видел, Ваша честь, но я играю на органе!

Присутствовавшая в зале аудитория взорвалась громким смехом.

— К ПОРЯДКУ! К ПОРЯДКУ В ЗАЛЕ СУДА!

%

— Это было очень смешно, Рэй! До истерики!- сделал я  комплимент  нашему  «органисту», когда мы покинули зал суда и зашагали на обед.

«Минуточку, минуточку»,- завопила группа хиппи, сидевшая на заднем ряду. Ох, нет… не до автографов сейчас!

— Мы знаем, парни, что вы там выделывали. Когда врали с места дачи свидетельских показаний!

Рэй и я глянули друг на друга с изумлением.

— О чем вы говорите?! Я не видел никакого… обнажения!- резко возразил я.

— Может, кто-то из вас видел это?- осведомился Рэй.

— Моррисон всуе упомянул имя Господне пред очами наших женщин!- возопил тот, кто, кажется, был их оратором. Уклоняясь от ответа, он указал на пару девушек, скрывавшихся в засаде позади группы. Конфронтация нарастала, становилось жутковато. Все парни этой новорожденной христианской общины носили волосы до пояса, а две женщины выглядели, как носительницы заболеваний, передающихся контактным путем. Грязные хиппи.

— Ты видел, как Джим обнажался?- продолжал подстрекать меня Рэй, когда мы выходили в вестибюль. «Да, не выступай ты, Рэй,- подумал я про себя.- Эти люди – полные идиоты!»

Они начали преследовать нас и двигать головами сверху вниз, как бы говоря «да». Покорные деревянные марионетки доктора Павлова.

— Ну, увидимся позже,- сказал я, намекнув Рэю, что пора отчаливать. Мы поспешили вниз и, когда удалились на расстояние слышимости, я с настойчивостью спросил: — Что это за хрень была? По мне, так это какие-то кислотой увечные.

— Психоделические Христиане или что-то типа этого,- решил Рэй.

— Да-а, Психоделические Христиане. Они сказали, что видели Джимов х…й! Я видел, что он сбросил рубаху и натянул боксерские трусы поверх своих кожаных брюк, ну и все… я следил за ним. Ты хоть что-нибудь видел, а?- Рэй потряс головой из стороны в сторону.

— Все верно, ты почти все время держишь голову опущенной… Ну, я бы поклялся, что он не делал этого…да я уже и сделал так! В суде!

— Я думаю, у тех людей была массовая галлюцинация,- заключил Рэй.

— Боже, мы прельщаем фриков!