Рубрика: Riders on the Storm

Худощава по моде

Только светскую жизнь ведет…

Никаких откровений

Может и угождать

Подростковых сомнений

Не приходится ждать…

Она зазря не тратит время свое  —

Двадцатого века красотка

%

Летом 1967-го мы колесили по стране от побережья до побережья, с одного выступления на другое, из одной студии в другую. Мы вновь постарались сломать сопротивление нью-йоркцев, появившись на «Сцене» в июне, когда в Калифорнии стартовал первый из монтерейских поп-фестивалей. Я сильно переживал, что мы сидим в этом унылом клубе на краю страны, тогда как все значительные группы шестидесятых – в Монтерее. Конечно, нас ведь даже не пригласили! Позже Дэрек Тэйлор – один из организаторов – оправдывался, что нас просто не заметили. Чушь собачья. Они знали о нас. Они боялись нас. Мы не вписывались в формат фестиваля: мир, любовь и власть цветов. Мы представляли теневую сторону. Моя цветочно-дитячья половина страстно жаждала танцевать и оттягиваться на фестивале, но я числился в составе демонических «Дверей».

Благодаря непрерывным выступлениям дни и недели слились в одну жирную кляксу. Меня начали ужасать поездки в аэропорт, чтобы залезть в очередной самолет. Особенно в компании с Джимом. Порой я чувствовал себя в одной авиа-ловушке с сумасшедшим. Думаю, если бы прочие пассажиры узнали, что творится у него в голове («Я в замешательстве, жизнь отдана в опалу, и мозг мой движется к развалу»), они бы бросились к выходу искать парашюты и выпрыгивать, поскольку он всегда норовил открыть аварийную дверь. Но сперва выжидал, пока мы взлетим. Однажды, во время того турне Джим был так громогласен и пьян, что стюардесса призвала капитана. Как только тот явился, Джим моментально сосредоточился, сказал «Да, сэр» и быстренько уселся на место. Интересно…

Мои ощущения после концертов были горько-сладкими. А был ли волшебный час на сцене дороже всех этих дорожных безумий и неприкаянности?

Джек Хольцмэн, который кроме всего был еще и президентом фолк-фирмы, позвал на обед Пола Саймона и сыграл ему несколько демонстрашек нашего второго альбома. Он поведал Полу, что «Двери» станут крупнейшей группой в Америке, и Пол не выразил сомнений. Саймон даже пошел на то, чтобы мы выступили вторым номером у них с Гарфанклем в Форест Хиллз. Десять тысяч народу!

Можете представить наше волнение, когда Пол перед выступлением зашел пожелать нам успеха. Он был очень дружелюбен. Не знаю, то ли от перевозбуждения, то ли из-за ненависти к фолк-музыке, но Джим крайне неприязненно отнесся к Саймону, брякнув: «Да пошел ты на хер из нашей гримерки». Парню, который пригласил нас! Потом мы двинули на сцену, и Джим никому не давал спуску. Он совершенно не старался установить контакт с аудиторией. В конце выступления во время отрывка «Отец, я хочу убить тебя» Джим вложил всю свою подавляемую ненависть, гнев и все, что его доставало, в сильнейший удар по микрофону и вопль. Который длился около минуты. Аудитория слегка очнулась и начала соображать, что, собственно, она лицезреет. После антракта Пол и Арти вышли на сцену под гром аплодисментов.

%

В июле «Запали мой огонь» вышел на первое место в чартах и держался там целый месяц. И оставался в чартах неслыханные 26 недель. По слухам, подобным лесному пожару, тем летом песня стала гимном расовых беспорядков в Детройте.

В июле мы направились в Нью-Йорке, для интервью и выступления на «Сцене». Все это было организовано звукозаписывающей компанией. Как только «Запали мой огонь» начала подниматься в чартах, мы принялись носиться туда-сюда по стране на самолетах. Собственно, это стало образом нашей жизни на последующие несколько лет. Аэропорты, стойка выдачи багажа и лимузины превратились в устойчивую среду обитания.

Тем временем в Нью-Йорке мы оказались маленькими знаменитостями, так как Ньюсуик, Воуг и Нью-Йорк Таймз разразились хвалебными рецензиями на наш альбом. Казалось, они старались превзойти друг друга в неумеренности описания. Таймз цитировал старые джимовы слова из биографии, распространенной Электрой: «Меня интересует всё, что соотносится с бунтом, беспорядком и хаосом».

Эту цитату я ненавидел с самого начала. Несмотря на всё внимание к ней, я озаботился чувством, подсказывавшим мне, что все это приведет Джима к гибели.

Говард Смит из Виллэдж Войс ужасающе описал нас, назвав Джима первым настоящим секс-символом со времен Джеймза Дина. «Если мои антенны в порядке,- писал он, — то Джим может стать крупнейшим притягателем массового либидо на долгое время».

Стив Хэррис – нью-йоркский промоутер Электры – разместил наши интервью в журнале 16. Попервоначалу я не мог уяснить, почему подростковая газетенка проявила к нам интерес, так как мы уже становились отъявленными радикалами. Вскоре все стало ясно.

Да… тут такая бродит детка.. Ты не слыхал?

Такой не детки, а нимфетки я не встречал.

Едва часы ударят полночь, она уж тут как тут,

И мой улет в ее объятьях необычайно крут.

Кружит она по улице моей

Подходит к дому.

Вот уж у дверей.

Влезает по моим ступенькам – раз, два, три,

И вот она — в моей квартирке.

Мой Бог! Ты только посмотри!

— «Глория», Ван Моррисон

Думается, до встречи с Глорией Стэйверз я был предателем католичества. 30-летняя экс-модель, глава 16, стала первой женщиной, которая, опираясь на свою сексуальность, шокировала меня и разрушила иллюзии о моем якобы либерализме. Обстановка в редакции ее журнала была очередным гвоздем в гроб моей невинности. Глория лично отбирала подростковых идолов, удостоившихся ее благосклонности, и Стив сказал, что если мы ей понравимся — подразумевая Джима — это сильно поможет нашей карьере. Ей понравилось. Когда Глория пригласила ансамбль к себе домой, то проинструктировала Стива передать нам, чтобы сматывались поскорее, так как у них с Джимом будет фото-сессия. Хмммм… Выглядело, как новая форма взяткодательства. Но Джим в этих условиях чувствовал себя, казалось, более чем комфортно. Да, Глория не была красавицей, зато была издателем.

А сколько лет тебе, милашка?

Как звать тебя?

Я вижу, ты не первоклашка,

А школа где твоя?

Раз мы уже знакомы чуть получше,

Поди ко мне

И сделай так, чтоб я забылся в волшебном сне.

Не то, чтобы непривлекательная, чуть немолодая женщина. Поговаривали, что, взглянув на ее старые фотографии в журнале 16, можно было легко вообразить себе ее завоевания.

Я до сих пор в недоумении, что же произошло тем вечером. Изображения с той фото-сессии были странными. Джим выглядел андрогеном. Меня удивило, что он согласился сфотографироваться в меховом пальто Глории. Снятие рубашки было не в новинку, но драпировка шеи собственным ремнем, украшенным раковинами? Позже это выглядело, как мягкое порно. Она снимала его в позах, заводивших ее, а потом, после сессии, представляю я, он имел ее в позах, заводивших его.

Я ж – через черный ход

Входящий баламут.

Мужчинки не в курсе,

Зато девчата поймут.

Очевидно, что Джим знал что-то, чего я тогда не понимал.

Его гортанные хрипы во вступлении к «Мужчине, заходящего с черного хода» принадлежали старому негру с болот (дельта Миссисипи – прим.перевод.), ветерану войны с женщинами.

Всю жизнь бекон с фасолькой

Рубает человек,

А я тех цыпочек «съел» столько,

Не снилось вам вовек.

Я ж – через черный ход,

Через тот самый вход

Входящий баламут.

Мужчинки не в курсе,

Зато девчата поймут

До меня не сразу дошло, что стишки эти о том, что пока другие мужчины спят только со своими женами, певец спит с ними всеми, но обязан сматываться посреди ночи. Может, так и подобает мужикам, но с Глорией у Джима нашла коса на камень. Робби предупредил Глорию насчет поведения Джима, но предупредил ли кто-нибудь Джима о ее особенностях?

Ты — королева, я — твой шут,  и я сражен тобой,

И после школы, как обычно, везу тебя домой.

Покуда папа на работе, а маму шопинг захватил,

Мне в твоей комнатке сдержаться едва хватает сил.

Свою ты штучку выставляешь напоказ —

(Вот это шоу для моих голодных глаз!)

Я был поражен, что Глория захотела рискнуть опубликовать снимки Джима, особенно в свете их кривлянья. Ведь только повстречавшись с ним, вы могли осознать весь потенциал его фиглярства. 16 был журналом для юных девочек, и я думал, что лицо с обложки едва ли имеет право их расстроить. Однако Джиму это удалось.

Своими ножками мне шею обхвати,

Ступни мои руками захвати,

И волосы рассыпь по мне скорей,

А я тебе… ух… хорошо, окей.

Думаю, Джим был достаточно смазлив, чтобы упускать такого. Глория могла бы поместить на обложку меня, но, уверен, лицо Джима продавалось бы лучше. Мое изображение, возможно, подошло бы к рекламе дробовиков с обложки Солдата фортуны (журнал для наемников – прим.перевод.).

Мне все труднее, детка,

Мы дьявольски спешим.

Мне все труднее, детка,

Давай-ка вместе завершим.

Я не могу остановиться,

Не опоздай!

Пусть наслажденье длится.

Его прочувствовать мне дай!

Глория-Г-л-о-р-и-я

Все хорошо! Глория-Г-л-о-р-и-я

Все хорошо! Окей, Глория-Г-л-о-р-и-я

%

Мы пребывали в унылом «Великом Северном» отеле на 57-й улице. Расположение неплохое, но все там пропахло старостью. Я проживал в номере, следующем за джимовым, который, как оказалось, был почище телевизора. Не то, чтобы я любил подслушивать, но однажды вечером ужасный шум из-за стенки было трудно не заметить. Джим притащил к себе Нико – знаменитую вамп-немочку из «Шелковой Подземки» — и подобного грохота я не слышал никогда. Звучало так, будто они месили друг друга в г….но. Я был обеспокоен, но не отважился узнать, что происходит. На следующий день Нико выглядела отлично, и я решил, да пусть их! Позже Нико заявила прессе: «Датушки, Джим – это самашедччий!»

%

На пресс-конференции, посвященной выходу нашего первого альбома, я заметил, как одна темноволосая девица усиленно пялится на меня. И, когда потом я разглядывал невероятную выставку гигантских полотен Сальвадора Дали, она подошла ко мне.

— Охрана сказала, что ребятам из ансамбля нравятся девушки, не надевающие лифчиков, ну я и сняла. — Вот такая хитроумная шутка. Я опустил взгляд на ее груди и убедился, что соски просто протыкают достаточно тонкую блузку.

— Мне надо принять ванну,- ответил я озорно.

— А можно посмотреть? — ответила она.

Весьма доходчиво.

— Конечно, конечно.

Так она и сделала, а потом стянула свою блузку. Я заметил сигаретный ожог поблизости от соска.

— Как это тебя угораздило?

— Да, мой бой-фрэнд привел это в качестве аргумента.

— Нелегкий парниша,- сказал я, — Он здесь?

— Нет, его нет в городе.

Едва ли нуждаясь, я получил детальный мастер-класс по фелляции, после чего она удалилась. Даже не оставив своего номера телефона.

На утро наш обозреватель Леон рассказал мне, что та же самая девица постучалась к нему в дверь в 2 часа ночи, вошла и проделала весь цикл смазочно-отсасывательных работ. Вот это сервис!

«Двери» не были типичными мачо-рок-н-ролльщиками, похвалявшимися друг другу своими победами. У Джима, Робби и меня случались обычные интрижки, связанные с музыкальной сценой. Мы все еще искали свою Единственную, но есть ли таковая для рок-н-ролльщика? Проблема общеизвестности заключается в том, что ты никогда не уверен: что именно вызывает интерес – твой имидж или твоя душа. У Рэя все еще была Дороти, но он обзавелся ею до того, как мы начали карабкаться наверх. Они были неразлучны. Фактически Дороти стала теперь неизменным инвентарем, присутствовавшим повсюду – от переговоров по звукозаписи до обедов и репетиций. Причем, молчаливым.

Робби был более деликатен, чем я, в деле подцепки девиц. Однако, откуда-то они у него всегда были.

Когда бы мы ни посещали Нью-Йорк, Джим встречался с маленькой весьма коммуникабельной пикси-подобной блондинкой (доброе маленькое существо в фольклоре юго-западной Англии, в которое воплощаются души младенцев, умерших до крещения – прим.перевод.). Ее звали Линн Верес, выросла в Нью-Джерси. Она перебралась на Манхэттэн и начинала в качестве танцовщицы в «Перечно-мятном Лаундже». Линн была полна веселых историй из своей роскошной и насыщенной событиями жизни в Нью-Йорке, типа, как у одной танцовщицы подкладные груди вывалились прямо на сцене.

%

В лимузине, везшем нас на первый настоящий (с местами, указанными в билете) концерт в «Виллэдж-театр» Нижнего Ист-сайда, Джим выглядел бледноватым. Автомашина не была тому причиной – мы все любили ее бархатную обивку и бесшумный, мягкий ход. Как не был причиной и черный водитель Джека Хольцмэна Джордж с его отличной улыбкой и большим ножевым шрамом на тыльной стороне шеи. («У нас тут увеселительная поездка»,- сказанул он, когда мы не смогли найти вход и дважды объехали квартал.)  Нет, Джим был бледен, потому что мы ехали на юбилейное шоу известной радио-станции, и это было нашим первым «концертным» концертом. Сколько я уже не отыграл, однако и мое сердце, пока стою в кулисах, ожидая выхода, отчаянно колотится. Наступал наш звездный час. Гигантский просцениум с длинным красным занавесом по бокам. И море лиц за ним.

Винс Тринор – наш новый «электронный гений» из Новой Англии – суетился, устанавливая аппаратуру. Винс был тощим и нервным работоголиком. Менеджмент театра велел мне играть не более 30 минут. Но, не успел я донести это послание до «ребят», как занавес начал подниматься. Винс все еще оставался на сцене, поэтому Джим вцепился в занавес, не давая ему ходу. Но он продолжал подниматься, а Джим не отцеплялся! Я опасался, что он поднимется до точки невозврата и покалечится, но он-то знал, что делает. На полпути Джим выпустил занавес, свалился на сцену, приземлившись на ноги, сграбастал микрофон и начал петь «Прорвись». Вот это шоу, так шоу! Аудитория подумала, что все это – часть представления, и проглотила его до конца. А я и не знал, что Джим дружен с акробатикой.

Спустя несколько номеров менеджер певички Джэнис Иэн стал кричать нам из кулис. Мы превышали лимит времени, а его клиентке, выступающей за нами, было всего 17, и утром полагалось шагать в школу.

Рэй, Робби и Джим не слышали этих стенаний, поскольку они располагались возле рампы и начинали «Конец», который обычно продолжался 15 или 20 минут. Знаю только, что в течение нескольких первых приглушенных минут они расслышали крики диск-жокея Мюррэя К «Мы погибли, мы погибли!»

Это — конец, прекрасный друг

Это – конец, мой лучший друг

Конец

Наш план обрел иной конец

Всему, что под луной конец

Хватит печься, удивлять

Мне глаз твоих не увидать…опять…

***

Меня о будущем уведоми,

Ты беспредельным нарисуй его, свободным,

Измучась ожиданием бесплодным

Чужой руки неведомой

Джим притворялся игроком, не замечающим происходящего за боковой линией. Песня широко базировалась на классических индийских рагах, так что две ее трети были весьма смягченными. Затем дважды ускорялась к вихревому финалу, где темп повышался до какого-то музыкального оргазма. И, если Вы позволяли монотонному звучанию первой части загипнотизировать себя, то в момент разрядки Ваше воображение буквально переполнялось дикими образами. Впрочем, на данном концерте я испытывал давление, побуждавшее сворачиваться. Я сидел повыше остальных и краем глаза мог видеть свекольную рожу Мюррэя и палец, указующий на часы. Он не собирался поддаваться трансу.

Мы сократились до 5 минут, но, когда закончили, то за кулисами продолжали ощущать плохие вибрации, исходившие от агентов и менеджеров.

%

Когда мы вернулись в ЭлЭй, Джим в «Виски» повстречал Пэм Курсон (сокращенное от Памела – прим.перевод.). Эта связь, как оказалось, продлилась до конца его жизни. Она была рыжей, невысокой, застенчивой, прямиком из Апельсинового округа (граничащего с Лос-Анджелесом – прим.перевод.), помешанной на том, что отец ребенка обязан иметь высшее образование. С рисинками веснушек и изумрудными глазами, Пэм обладала невинным личиком Снегурочки и мягким мелодичным голосом, валившим с ног. В ней был огонек, не уступавший джимову. Тому нравилось доминировать над женщинами либо обращаться с ними с большим уважением. В 19 лет Пэм двинула в Голливуд, чтобы найти себя; вместо этого она нашла Джима. Он разговорил ее в баре, где я тогда же клеил Донну Порт. Они быстро сошлись и сняли квартиру позади «Каньонной Сельской Лавки» (продуктовый магазин по адресу: 2108 Лорел каньон бульвар — прим.перевод.). Я очень надеялся, что это сможет несколько стабилизировать поведение Джима.

Вместе со своей подружкой Пегги Линн Верес перебралась на наше побережье, и Робби начал с ней встречаться! Хмммм…И не произошло никакого диалога меж ним и Джимом по поводу бывшей возлюбленной последнего.

Как я уже сказал, Робби вырос в достатке, но меня все же удивило, что на первый гонорар он купил себе Порш. А еще больше меня удивило, когда он купил старинный восточный ковер, разрезал его и использовал для обивки автомобиля! А почему, нет? Сингл «Запали мой огонь» совершал огромные скачки в чартах, и Электра прогнозировала, что группа вскоре доберется до вершины.

Рэй купил себе дом с бассейном.

А я? Я все еще мотался на своем Моргане и не имел постоянных привязанностей.

Мы к морю примчались при первом же «проблеске Рая»

и на побережье застыли, восход ожидая,

Я жду, когда ты согласишься, пойдешь со мной,

Когда мою песню услышишь и скажешь: «Пой».

Я сделал ошибку?

Приди, объяснись.

Я странной жизни не ведал такой.

Восход ожидаю. Восход ожидаю.

Я солнца жду.

.

Июнь 1968

.

Перед тем, как отправиться на серию концертов на огромных аренах – и первой была бы «Голливуд Боул» – я получил два важных телефонных звонка: один хороший, другой плохой. Хороший был от нашего старого юриста Макса Финка, который рассказал мне, что тому «миролюбивому» офицеру, который доставал меня в Рино, объявлен выговор. Макс не знал, уволили его или понизили в должности, но ему определенно дали по рукам. Услуги адвоката встали мне в несколько сот баков, но я почувствовал себя реабилитированным.

Другой звонок был от моих родителей. Они сказали, что моего брата вернули в Камарильо. У себя в квартире он включил газовую духовку и не зажег огня. Я был шокирован. По дороге на установку звука в «Боуле» я возвращался в памяти к тому моменту, когда несколько лет назад родители взяли Джима с собой в командировку в Миннесоту, и там он отказался ходить в школу. Это было началом? Гадать можно было сколько угодно, если тут вообще можно что-то разгадать. Я прятал свои раздумья о брате.

При свете дня «Голливуд Боул» не выглядел столь выдающимся, как ночью, но, к сожалению, и ночные огни не спасли нашего выступления. Мы беспокоились за акустику открытого амфитеатра, где не было стен, отражавших звук. До сих пор мы с успехом давали концерты на открытом воздухе, но ты не мог слышать возвращенный звук, и было трудно удостовериться, как громко мы играем. Мы не хотели рисковать, и Винс – наш преданный и одержимый гастрольный менеджер – настроил дополнительные усилители, 52 динамика общей мощностью 7 тысяч ватт. Для ансамбля из четырех человек!

Я использовал четыре микрофона для усиления звучания своих барабанов и  имел восемь динамиков на все про все. У Рэя и Робби было примерно по пятнадцать динамиков на каждого, а у Джима чуть поменьше, но его голос питался еще и от домашней ПА-системы.

Мы хотели достать задние ряды «Боула» и не хотели обкакаться. Как выяснилось, люди, жившие в домах поблизости от «Боула», с месяц тому назад пожаловались на шум, и «Боул» нанял звукоинженера, гулявшего вокруг театра во время представлений и записывавшего уровень звучания на портативный измеритель. Уровень звука не должен был превышать 80 децибел, иначе этот парень отключал музыкантам электропитание. Робби был страшно разочарован. Типично для гитариста. Мощность! А я так был весьма обрадован, потому что, как барабанщик, я всегда боролся за то, чтобы меня услышали. Когда Рэй и Робби просто подкручивали ручку потенциометра, мне приходилось напрягать мышцы.

К сожалению, восьмидесяти децибел было недостаточно, чтобы оправдать нашу надежду заполнить энергией 18 тысяч сидячих мест. Думая, что это выступление может стать важным, мы обзавелись кино-командой из старых друзей Рэя и Джима по УКЛА, вооруженных 16-миллиметровой цветной камерой и синхро-звуком. Эта маленькая команда сопровождала нас в турне для документирования наших деяний. Для «Боула» мы наняли двух дополнительных операторов. (Хотя я и не был гэйем, но заметил, как поразительно красив оказался один из них. И имечко у него было, что надо – Харрисон Форд.) Нам позвонил Джимми Миллер – продюсер Стоунз – и сказал, что они с Миком не прочь посетить «Боул». Мик Джэггер! Мы находились под впечатлением, пока они не подкатили к нашему офису, чтобы вместе отобедать. Робби сказал: «Джон, взгляни на машину, которой они управляют». Это был Кадиллак, и даже не из старых. Мик распродается? Я извинил их – машина, может быть, была просто арендована – но все же подумал: могли бы иметь вкус и получше. Наше окружение отправилось в китайский ресторан Му Линга на Сансэт бульваре и, к сожалению, поскольку в компании было слишком много народа, мы разместились за двумя отдельными столами. Мик сел не за мой стол. Джимми Миллер болтал без умолку, а мне хотелось слышать обмен данными между двумя ведущими певцами и, может быть, вставить словцо-другое. Когда мы подрулили назад к «Боулу», тот выглядел готовым к гигантскому бейсбольному матчу. Я занервничал, оглядев толпу, пока мы шли к гримерке. Потом достал лист бумаги, и мы договорились о первых трех или четырех песнях. Уголком глаза я отметил внимательно наблюдавшего Джэггера.

Джимми Миллер и Джэггер ускользнули в одну из зарезервированных лож, а мы вышли на сцену перед восемнадцатью тысячами вопящих людей. Мне хотелось показать ведущему певцу Стоунз, как хороши мы можем быть. Но… не в этот вечер. Черт побери! Как жаль, что мы не могли быть получше! Несколько близких друзей сидели справа на первых местах, а я не мог даже взглянуть на них. Джим будто тащил крест на Голгофу, и постоянно курил сигареты, что выглядело нехарактерно для него. Он так и не воскрес, и я впервые видел его курящим. Я обнаружил что-то типа застенчивого построения имиджа.

Когда мы играли «Запали мой огонь», публика зажгла зажигалки — тренд, который продолжается на нынешних рок-концертах,- но как бы красиво это не выглядело со сцены, ни одна искра не слетела от нашей музыки. Это было не плохое шоу, а просто низкосортное.

Я не мог осознать, что было не так. Прожектора били слишком ярко для видеозаписи, и я бы сказал, они повлияли на джимово выступление. У шоу не было нерва. Нам не хватало мощности, а джимовы паузы в некоторых песнях были слишком затянуты. Не помогло даже золотое джимово распятие. Я отметил Роджера Долтри из «Кто», обнажавшего крестик в теле-студии, и спросил Джима, почему он прикрывает его одеждой.

— Я ощутимо люблю этот символ, плюс это может смутить людей.

— Что пошло не так?- спросил я Робби, замкнуто шагая в гримерку.

— Джим принял кислоту прямо перед началом выступления.

— ЧЕРТ ПОДЕРИ! — Я швырнул свои палочки на пол. «Одно дело заниматься этим в свободное время, но в «Голливуд же Боуле»? А может, именно поэтому он и принял ее. Проклятье».

Позже Джэггер был очень добр, когда Мелодии Мэйкер – английский музыкальный журнал – спросил, как ему понравились «Двери». Он сказал: «Они выглядели славными малыми, но играли немножко длинновато».

%

Уже полтора часа я ехал на север в Камарильо, чтобы повидать своего брата. Видения «Терри и Сумеречников» — моего первого ансамбля – встали перед глазами. Обычно на Рождество мы бесплатно выступали в госпитале для ветеранов. Я видел себя, входящим в закрытые палаты полные ветеранов Второй Мировой, и играющим праздничные песенки. Мужик, что засел в моей памяти, трогательно старался удержать пятеро надетых штанов, которые норовили сползти с его ног. Работа была постоянной, но он весело справлялся с ней.

— А не сыграть бы вам рок «Звените, колокольчики»?- просил он снова, снова и снова. — Парни, а вы знаете рок «Звените, колокольчики»?

— Эй, ха-ха-ха…А как насчет рока «Звените, колокольчики»?

Поэтому по мере приближения к госпиталю меня посещали картины дальнейшей конфронтации с безумцами. Я не был Р.П.МакМёрфи (персонаж культового романа К.Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», устраивающий бунт в психбольнице – прим.перевод.). Мой большой страх базировался, может быть, на том, что, если узнают про мои  нарко-опыты, то тоже запрут меня там.

Солнечный южно-калифорнийский день все тянулся, а я наслаждался одной из любимых частей побережья на северной границе округа Лос-Анджелес, пока не включил радио и не прослушал новости. Они прервали снедавший меня ужас раздумий о моем брате. Я хотел увидеться с ним, так как вскоре отправлялся в Европу. Желтые дикие цветы, свешивавшиеся со скал Пойнт Мугу, которые обычно напоминали мне о Большом Сёрфинге, не могли отвлечь мой мозг от раздумий о больницах для умалишенных. А вот радио-новости сковали меня так, что я остановился на обочине. Только что был застрелен Роберт Кеннеди, выигравший звание кандидата на пост президента от демократической партии. Царило безумие: Мартин Лютер Кинг младший, убит по политическим мотивам несколько месяцев тому назад… наш певец нестабилен… мой брат в беде… анархия в Соединенных Штатах. Роберта я любил даже больше чем его брата. Он казался толковее. Надежды не осталось.

Я заехал на институтские земли и нашел нужное мне здание. Покинув машину, я вошел в бежевый вестибюль с бежевыми виниловыми диванами и переговорил с сестрой. После 10-минутного просмотра ТВ вышел мой брат Джим с парочкой «парней». Он выглядел неплохо кроме разве что заспанок в уголках глаз, которые образуются от слишком долгого сна.

Он предложил выйти наружу и присесть на травку, с чем я с радостью согласился. Мне нужно было выбраться из этого дома депрессняка. Мелькнула мысль, что он мог бы уйти из этого места прямо сейчас, если бы захотел.

Отрешись от солнца,

Связь с землей порви,

Позабудь про все и

Беги, беги, беги.

Бежим,

Бежим.

— Они сказали, что убраться отсюда через пару недель было бы для меня самое то; ты смог бы меня отвезти?

— Ну, конечно.

Он выглядел объективно адекватным кроме разве что предрасположенности ко сну. Совершенно ясно — они давали ему транквилизаторы. Государственная больничная политика: Всем давать обезболивающее, и никакого горя. Типа невидимых смирительных рубашек для пациентов.

Поэтому, как это они предположительно разобрались, что происходит в мозгу моего брата, когда он спал по 14 часов в сутки?

Мы еще немного поболтали, и я уехал, обещая забрать его, как только он позвонит.

%

Ходил слух, что в Англии у нас репутация серьезной группы с политическими нотками, группы, которую нельзя не принимать во внимание. Первые наши записи были фаворитами андеграунда, а третий альбом под названием «Привет.Люблю» стал хитом по ту сторону Атлантики. Поэтому в августе 1968-го мы выкроили две недели на захват Англии и Европы. На протяжении 11-часового перелета мой разум блуждал между разглядыванием ледяных полярных шапок и мечтаниями. Я решил добавить к своим расширяющимся книзу бакенбардам бачки и отрастить усы. Хоть какое-то занятие для такого долгого перелета. Я взглянул на Робби; он воткнул наушники в свою электрогитару и великолепно играл себе. Безмолвно. Я встал, чтобы пройтись туда-сюда по проходам. Самолет был не заполнен, поэтому сопровождающие нас лица разбрелись кто куда. Джим дрыхнул на пяти центральных сиденьях, а Дороти сидела совсем одна в бизнес-классе и смотрела «Прощайте, мистер Чипс». Она плакала. Видно, фильм был слезливый.

В Лондоне мы играли в «Круглом Доме» – старом круглом сарае в северо-западном пригороде под названием «Меловой Хутор». Он вмещал несколько тысяч, и мы выступали там два вечера вместе с «Аэропланом Джефферсона». Кто-то сказал мне, что там побывал Пол МакКартни, но я его не видел. Зал был набит битком; звучание Западного Побережья шло в Европу. БиБиСи записывала нас для часовой телевизионной спец-программы, которая позже называлась бы «Двери Открыты». «Аэроплан» играл по два с половиной часа. Сан-францисские группы пользовались дурной славой из-за неспособности покинуть сцену, пока не отыграют целую вечность. Может быть, все дело было в наркотиках! Они-то думали, что играют как в замедленной съемке.

В тот вечер Джим был в ударе, и мы рвали свои ж…пы. Лучшее из записанных выступлений. Во время каждого выхода я чувствовал себя полностью сконцентрированным. Поскольку мы открывали первый вечер, то я настоял, чтобы второй заканчивали мы. Были споры, но я остался непреклонен. Предполагались равные условия. И мы пошли вторыми.

Примерно тогда я почувствовал, что развил в себе способность чувствовать по ходу концерта, в каком состоянии находится публика. Как будто бы у меня была антенна, экстра-чувствительная к впечатлению аудитории в целом – словно она была одним гигантом. Если публика скучала или хотела смены ритма, что являлось мгновенным откликом на твое выступление, то я не только сразу же чувствовал это, но и четко представлял, какая песня была бы хороша в качестве следующей, вместо запланированной, чтобы увлечь зрителей на другой уровень. В Копенгагене мы задрались перед аудиторией по вопросу, что играть дальше, но для меня это имело большое значение.

— Как насчет «Маленького Красного Петушка»?- сказал Джим.

Рэй и я тут же изобразили разочарование. Стоунз уже перепели эту песню, а наша версия не была так уж хороша. Джим всегда хотел исполнить ее сию же минуту. Робби вел себя уклончиво, и вдруг Рэй начал «Душевную Кухню». Выручил меня.

Казалось, никто не берет на себя инициативы взять лист бумаги и расписать, что мы будем играть, так что эта работа лежала на мне. Я логично полагал, что нам нужно драматическое вступление: «Прорвись» или «Мужчина, заходящий с черного хода»; потом некоторое снижение накала: «Когда песня смолкнет» или «Пять к одному»; а затем медленное выстраивание мощного апофеоза: «Запали мой огонь». «Конец» был в числе номеров, исполняемых на бис, который психически травмировал расходящуюся аудиторию.

На пресс-вечеринке в Лондоне Джим ослепил репортеров своей риторикой. Он держал беседу под контролем с помощью длинных пауз между предложениями, взвешивая свои ответы. Было видно, как в его голове крутятся шестеренки, отмеряя максимальное возможное время для ответа.

Мне нравилось пытаться вставить какой-нибудь юмор в свои ответы. Репортер спросил меня о смешении рока и джаза. Я сказал: «Оно и не могло появиться, но если бы смогло, то этим смешением были бы мы!» Посреди шумной лондонской пресс-вечеринки я выкрикнул: «дайте мне сказать-то об этом», насмехаясь над серьезностью всего этого дела. Рэй самоуверенно вещал в интервью подчас длинными иносказаниями. Обычно он тщательно работал над тем, чтобы ускользнуть от вопроса полностью и сказать то, что ему хотелось. Он дал короткий ответ на один вопрос.

— «Двери» оправдывают наркотики?

— Ну-у-у-у-у…,- ответил Рэй, улыбнувшись Джиму. Джим улыбнулся в ответ. Я почувствовал, что это был несерьезный, безответственный полу-ответ. Тогда я и решил отдать должное движению трансцендентальной медитации в надежде, что знакомство с ней не помешало бы молодым людям. Это движение помогло мне выжить на нарко-сцене; может, и другим оно сослужит службу.

Робби едва ли что-то промолвил. Он только крутил прядь своих вьющихся карих волос и уклончиво хранил молчание. Я знал, что у него было мнение по всем вопросам, но он был слишком застенчив.

%

— Фы аткроете зумку, я фзгляну! — проорал таможенник по-английски с немецким акцентом. Когда мы прибыли во Франкфурт – второй пункт нашего турне, – я подумал, что попал в старый фильм о Второй Мировой Войне. Хотя, когда однажды мы выбрались в сельскую местность, люди оказались очень дружелюбными, и я был удивлен зеленью ландшафта. Думал, он будет серым. Ведь я видел столько фильмов, создававших стереотип Германии.

Промоутерами были два молодых человека, которые вели себя очень сердечно и  старались удовлетворить все наши нужды. У них на буксире была оживленная блондинка, которая, казалось, находилась в распоряжении всех групп, приезжавших в город. К такому выводу мы пришли после того, как промоутеры рассказали нам, что слепой Хосе Филициано был удовлетворен прочтением ее груди по системе Брайля. (Нам всем нравилась его версия «Запали мой огонь», потому что он нашел способ интерпретации, а не просто копирования нашей аранжировки.) Другая прекрасная немка – Франческа – запала на Джима. Пэм Курсон поблизости не наблюдалось, и Джим начал иногда задерживаться в мотелях по дороге на базу. Думаю, он бывал доступен.

В тот вечер, когда занавес пополз вверх, я был настроен оптимистично относительно нашего выступления. Чувствовалось, что публика в предвкушении. Мы взревели «Прорвись» и блестяще финишировали. Молчание. Когда мы быстренько начали второй номер – «Мужчину, заходящего с черного хода» — я все еще ощущал это молчание. Может, они остолбенели от Джима. Песня закончилась, и отклик был все еще очень тихим. Любопытно.

Мы подумали, что «Виски-бар» смог бы возбудить их, поскольку был написан соотечественником, своим мюнхенцем Бертольдом Брехтом.

Ничего подобного. Еще более сдержанная реакция. Может, песня до-гитлеровской эпохи – это дурной вкус. Мы продолжили, и Джим начал бранить реакцию публики. Он вышагивал по сцене, неся микрофонную стойку как копье, притворяясь, что вот-вот метнет его в аудиторию. Со злым выражением лица он бегал из глубины сцены от моих барабанов к самому краю, угрожая проткнуть кого-нибудь из зрителей своей стойкой. Думаю, он зашел далеко. Аудитория даже не вздрагивала. Дыхание перехватывало каждый раз у меня.

Мы закончили выступление под тот же самый равнодушный отклик, и занавес опустился. За кулисами было очень тихо. Когда-то дружелюбные промоутеры прятали глаза.

— Что случилось, Рэй?- спросил я.

— Ума не приложу!

Я был взбешен враждебным джимовым поведением, но, оглядываясь назад, думаю, что он у всех нас играл на нервах. Тут был рок-певец, одетый в свои «кожи», топающий по сцене и угрожающий насилием. Он не изображал гусиный шаг, но молодые немцы получили мэссидж. Бунта и анархии. Именно того, что они старались после войны забыть.

По пути с концерта нас доставили в израильский клуб под названием «Дас Кинки». Там кипела жизнь. У меня создалось впечатление, что молодые люди стараются компенсировать результаты действий своих родителей. К Робби подкатилась блондиночка, сообразившая, что все остальные уже на крючке – Джим у Франчески, Рэй у Дороти, а я – у еврейской немочки из клуба, но безуспешно.

Линн должна была присоединиться к Робби через несколько дней, и он был предан ей, так что сбросил блондинку с хвоста. Казалось трогательным, что уже несколько лет Линн живет как в версию хита шестидесятых МакИнерни «Яркие огни, Большой Город» и теперь собиралась осесть с Робби.

Доставшаяся мне немочка, к сожалению, не знала ни слова по-английски.  Извиняюсь, но и я ни слова по-немецки. Немецкий близок английскому, поэтому изредка я четко понимал какое-нибудь из предложений, торчавших из ее речи. Я опасался заниматься любовью с тем, с кем не мог разговаривать, но в физическом плане у нас не оказалось проблемы коммуникации. Сидя на моей постели в отеле, она смотрелась очень экзотично со своими угольно-черными волосами, закрывавшими практически все лицо. Проблема заключалась в том, что на следующее утро я должен был улетать, но не мог поведать ей об этом. Когда наступило утро, и я начал паковаться, она все поняла. Выглядела очень удивленной и расстроенной. И мне было не лучше; единственное, что я смог сказать – «Ауфидерзейн».

Спустя неделю мы сидели в комнате амстердамского Концерт-холла, в старой его части, в окружении статуэток Моцарта, Шопена и прочих классических ребят. До выступления оставалось около получаса, а Джим и Робби болтались где-то по Концерт-холлу. Вдруг Джима пронесли на носилках, он был без сознания. Засунули в «скорую помощь» и увезли.

— Что за херня случилась, Леон?- закричал я пресс-агенту. – Ты, кажись, видел Джима в полдень!

— Мы были на улице, когда кто-то подошел и подал Джиму блок рубленого гашиша, и он тут же засунул в рот целый кусок,- с раздражением ответил Леон.

— Винс! Выйди и сделай объявление, что Джим заболел, и они могут получить свои деньги обратно. Или мы будем играть втроем, полагаю я. — Высказался Рэй не очень уверенно.

— Мы сможем сделать это,- вскочил я. И Винс побежал в своей модной зеленой куртке с блестками, которую он надевал специально для объявлений.

Я поднялся в гримерку «Аэроплана». Грэйс Слик сказала, что Джим выходил на сцену посреди их выступления и вел себя, как сумасшедший, но все подумали, что это было частью действа. «Аэроплан» был под кайфом. Марти Бэйлин в ступоре, а Грэйс и Пол Кантнор слишком уж дружелюбны.

Когда я спустился вниз, прибежал Винс и сказал, что аудитория жаждет «Дверей», с Джимом или без.

Пара членов «Аэроплана», включая Спенсера Драйдена, их ударника, спустилась за кулисы посмотреть, как мы справимся. Рэй заправлял вокалом объективно хорошо; я гиперболизировал свое выступление, а поскольку ведущего певца, загораживавшего меня публике, не было, то я оказался в фокусе. Мне понравилось. Похоже, мы понравились голландцам. Наши стихи были не на голландском, тем не менее толпа схватила настроение. Именно так я оцениваю любые новые записи. Если настроение зацепит, тогда уж слушаю заново, въезжая во все стихи.

После концерта мы позвонили в госпиталь. Джим поправился после хорошенького сна.

Следующим утром, выйдя из отеля, мы заметили на первой полосе местной газеты мое фото! Переводчик перевел, что им понравилась моя игра и сценическая наружность. Я глянул на Джима; он никак не отреагировал. А я так очень гордился собой. Глянь-ка, Джим!

%

Возврат из успешного трехнедельного европейского турне расширил мое ощущение мира. Я знал, что в нем существует множество различных культур, но теперь ознакомился с ними напрямую. Европейцы, похоже, знали толк в расслаблении. Они подолгу обедали и не заморочивались гигантскими продажами грампластинок. Они вели практичную политику: торговцы записями должны были распродать то, что заказали. Ни возвратов. Ни вздутия цен.

%

Джулия и я вновь начали встречаться. Она пригласила меня на домашний обед – ее знаменитого палтуса под сметанным соусом – показалось, что Песня Юга (то есть, Грегг Олмэн) осталась в прошлом. Наши свидания переросли в теплые отношения, и тогда она выдвинула предложение жить вместе. Раньше я как-то не задумывался над этим, а теперь начал.

%

Осень 68-го мы потратили, стараясь рассортировать документальный материал «Пира друзей». Мы вбухали в это дело 30 тысяч долларов, но завершение все еще ускользало от нас. Имелся полный охват событий, но редактирование, похоже, было слабоватым. Я так разнюнился, что Джим предложил выкупить мою долю за шесть тысяч долларов. Я обдумывал предложение, пока мы не двинули в очередной тур.

Укрепленные теперь шестью черными телохранителями в костюмах в тоненькую полоску и изящные сутенерские дерби (американское название шляпы-котелка – прим.перевод.), мы открыли в Миннеаполисе отделение тяжелого блюза. Телохранители были идеей наших менеджеров. Нанять шестерых детективов из Филадельфийского Агентства Салливэна оказалось дешевле, чем парочку бодигардов из ЭлЭйя. (Кроме того, мы могли теперь узнать, кто кому изменяет!) Мистер Салливэн подходил к любому копу на выступлении и говорил: «Все под контролем, мы следим за парнями, спасибо вам, увидимся позже». Я чувствовал себя в безопасности. Защищенным от допроса с пристрастием, впрочем, как и от фанатов! Салливэнцы, похоже, забавлялись, надзирая за нами, но когда мы шли на сцену, они серьезно несли службу. Примерно по 250 фунтов каждый (113 кг – прим.перевод.) несколько телохранителей шли впереди нас и несколько позади. Такой выход впечатлял; будто мы — боксеры, идущие на ринг.

Джим выглядел очень подавленно, когда посреди выступления опустился на подставку моего барабана, обхватил голову руками и сидел, не поднимаясь. Через пять примерно минут я обошел установку и подсев к нему, спросил, что он хочет спеть. Аудитория сидела в неподвижности. Прошло еще пять минут. В конце концов, Джим поднялся и загудел медленный блюз «Качай меня», а мы последовали за этим процессом. Местный исполнитель на губной гармошке Тони Гловер вступил с нами в «Маленьком красном петушке», что еще больше приободрило Джима.

На следующий вечер в Коламбусе состоялся средненький концерт.

А потом отлив сменился приливом. В Мэдисоне Джим расколотил микрофон. В Фениксе электрики отключили нас после часового выступления. Подросткам явно хотелось продолжения, поэтому мы сказали, что выплатим сверхурочные союзу электриков или кто там нас обслуживал. Но они сказали: «Не пойдет». Джим вернулся на сцену и, освещенный всеми прожекторами возопил: «Вы хотите еще?» Толпа взревела, но промоутер твердил: «Не пойдет». Рэй, Робби и я принялись поддразнивать публику руками, хлопая себя по бедрам и щелкая пальцами, а Джим начал петь безо всякого микрофона. Фанатам понравилось. А промоутер все твердил: «Не пойдет». Кто-то оторвал сиденья, и они пустились в полет. Мы ретировались за кулисы, и толпа была рассеяна.

Музыкальный обозреватель из местной Газеты Феникса описал концерт, как будто его захлестнул политический мятеж:

По крайней мере, семь человек были задержаны после этого выступления «Дверей» в «Колизее», и Билл Фостер – капитан аризонского дорожного патруля – сказал, что он опасается, как бы инцидент не разросся до полномасштабного бунта.

Фотограф Газеты Феникса Брайан Лэнкер сказал: «Певец, опознанный как Джим Моррисон, призывал молодежь покинуть свои места и подойти к сцене. Та толклась в проходах, бросала на сцену разные предметы и перепихивалась с кольцом охраны, окружавшим сцену.

Свидетели сказали, что Моррисон совершил непристойные телодвижения с шарфом, а затем швырнул его в толпу вопящих подростков.

Как сообщают, певец прокомментировал президентскую гонку, сказав: «Еще четыре года посредственности, и п…дец! Если он (избранный президент Ричард Никсон) будет неподходящ, мы доберемся до него».

Дик Смит – вице-председатель Ярмарочной Комиссии штата – заявил, что группа «сюда не вернется. В нашем здании их определенно больше не будет».

Полиция Феникса говорит, что сегодня задержала четырех, включая одну девушку, за сквернословие; один человек обвиняется в нападении, а двое подростков в организации беспорядков.

Двадцать арестованных. Аресты, травмы и неповиновение на наших концертах в Чикаго, Кливленде и Сент-Луисе.

Позднее, в интервью Свободной Прессе Лос-Анджелеса Джим размышлял о феномене толпы:

В действительности «Двери» ни разу не устроили ни одного бунта. Несколько раз я пытался учинить нечто подобное лишь потому, что постоянно слышал о бунтах на концертах, и думал, пора бы и нам такое устроить. Так делал каждый. Ну, я и попытался простимулировать несколько маленьких мятежей, и, ты знаешь, скоро стал относиться к ним, как к шутке. Это никуда не ведет. Понимаешь, люди скоро дошли до точки зрения, что концерт не удался, если им всем не довелось немножко попрыгать и побегать. Думаю, лучше бы концерт шел себе, а все эти чувства оставались под спудом, чтобы, когда каждый уйдет, то понес бы эту энергию с собой на улицы, домой. Это лучше, чем просто бесполезно растрачивать ее на маленькое стадное воспламенение.

Нет, мы ни разу не устроили ни одного настоящего бунта. Я подразумеваю вышедшие из-под контроля массовые, сопряженные с насилием беспорядки. Мы никогда не заходили далеко по пути к тому, что я называю настоящим мятежом.

%

В декабре посреди репетиций четвертого альбома мы выступили в лос-анджелесском «Форуме» перед 18-тысячной аудиторией. Теперь у нас был вес, чтобы диктовать, кого мы желаем иметь на разогреве, посему мы указали на рок-н-роллера 50-х, который бы помог раскрутить все эти дела. Мы предложили Джонни Кэша с его «Я по улице шел», но промоутер сказал «Нет», потому что тот считался бывшим зэком. (Перед тем, как стать ведущим своего хитового ТВ-шоу, Джонни был просто нарасхват. Еще немного лет, и он бы стал героем-мятежником.)

Мы пришли в восторг от того, что оказался «доступен»  Джерри  Ли  Льюис.  Нам сказали, что он не очень-то тащится от этого предложения, но нам было наплевать. Нам сказали, что он теперь играет только кантри, но нам было наплевать.

Его банда нарисовалась перед концертом безо всяких инструментов.

— Могут мои ребята позаимствовать ваши барабаны?

— Конечно, Джерри Ли,- улыбнулся я.

Он повернулся к Робби. — А можем мы позаимствовать гитару?

— А какую вы хотите? У меня их несколько.

— Да любой Фендер времен старого рока!

Открывая концерт, Рэй попытался с помощью китайского музыканта мистера Чина зародить Мировую Музыку (обработка этнических мелодий в традициях западной поп- и рок-музыки – прим.перевод.) за 20 лет до ее появления.

— А сейчас я хочу, чтобы вы все напряглись, притихли и прослушали несколько древних китайских мелодий, сыгранных на пи-па,- попросил Рэй во вступлении.

Потом Джерри Ли угодил публике «Полной трясучкой» и «Огромными огненными шарами», от которых поднялось настроение, но на протяжение всего выступления его музыкантов доставал надоедливый «Дверной» хорал:

— Джим, Джим, Джим. «Двери», «Двери», «Двери»!

Я прокрался в публику вместе с басистом Харви Бруксом, нанятым на эту поездку. На четвертом альбоме мы экспериментировали со звуком и повлекли на сцену трубы, струнные и бас. Харви был веселым парнем, который играл с Диланом и «Электрическим Флагом». И он, и я жаждали послушать «убийцу» (имевшего судимость Джерри Ли Льюиса – прим.перевод.)

— Джим, Джим. «Двери», «Двери». — Аудитория превращалась в неугомонную толпу.

— Хоть бы они заткнулись,- прошептал я.

— А ему, кажется, наплевать,- засмеялся Харви.- Брось ты переживать.

Но я всё равно переживал. Ведь мы были те только ведущей группой концерта, а еще и продюсерами. И я беспокоился по любому поводу.

Причесавшись, сыграв на фоно ногами и сосредоточив все внимание, Джерри Ли в конце своего выступления громогласно заявил в микрофон. «ТЕХ, КОМУ Я НРАВЛЮСЬ, ЛЮБИТ БОГ. ОСТАВШИХСЯ, НАДЕЮСЬ, ХВАТИТ КОНДРАШКА!»

Мы вышли, аудитория искушала Джима, меча в него зажженные зажигалки и выкрикивая «Запали мой огонь». Они били Джима его же оружием. Они пришли не для того, чтобы слушать наши джазовые соло или джимовы змеинно-зеленые стихи.

— Эй, мужики,- сказал Джим, и его голос разнесся из потолочных динамиков. -Типа, харэ. — Толпа захихикала.

— А чего вы все тут делаете?- продолжил Джим. Без ответа.

— Вы хотите музыки? — Все нарастающее «Да-а-а-а-а-А-А!».

— Отлично, мы можем играть всю ночь, но это – не то чего вам действительно хочется, вам хочется больше, чем то, что вы когда либо получали, правда?

— Мы хотим Мика Джэггера,- крикнул кто-то.

Джим не снизошел до комментариев.

Через полчаса после окончания концерта я вернулся на сцену и сыграл на фоно несколько классических вещей для команды, нанятой убирать мусор и инструменты. Я порой использовал такой способ вернуться в расслабленное состояние после всей этой кутерьмы. К тому же пробивался барьер между мной и аудиторией, поскольку всегда оставалось несколько страдальцев, обсуждавших услышанное.

В тот раз за кулисами Форум-клуба состоялась вечеринка. Джим сидел в красном углу на фоне юлиански-оранжевого декора и давал интервью Майклу Лайдону из Нью-Йорк Таймз:

После шоу Моррисон сказал, что оно было «довольно забавным», но закулисная вечеринка носила похоронный оттенок. Это был их крупнейший концерт перед еще более крупным выступлением в Мэдисон Сквер Гардэне в следующую пятницу, а пацаны из публики посмеивались, и даже над Моррисоном. Не сильно, но уже начали.

Ведущий певец «Дверей» признал, что их первый энерго-порыв иссяк. «Успех,- сказал он, выглядя донельзя утомленным в своем оранжевом кресле,- был прекрасен. Когда нам приходилось повсюду таскать свое оборудование, то было не до творчества. Вот теперь мы уж сфокусируемся».

Он немного смутился. «По-настоящему проблема в том, что мы больше не видимся так часто, как раньше. У нас есть успех, а поэтому – турне, пластинки, но свободное время каждый проводит по-своему. Перед записью мы должны запастись всяческими идеями, а не вынашивать их, как раньше, в клубных выступлениях. Творить в студии как-то неестественно.

Я не знаю, что произойдет. Думаю, мы протянем еще немного. А потом, чтобы возобновить жизнеспособность, мы все, может быть, поедем одни на остров и снова начнем творить».

Аудитория рванулась на причудливое шоу, и началась «Тоска шамана»:

Никогда такой не будет, как ты,

Никогда такой не будет

Заменить тебя, кто сможет?

Дашь ли ты мне новый шанс?

Постараешься немножко?

Тормозни и ты припомнишь

Мы были вместе всегда… Вот так!

Что ж тут думать и гадать:

Мне каково,

Если я в лугах,

А ты в полях?

Без тебя я весь в слезах.

Лос-Анджелес, 1978

.

Я заносчиво мерил шагами сцену, косметическая пенка удерживала мои коротко стриженые и зачесанные назад волосы. Пегги мягко посоветовала, и я постригся. Она называла музыкантов людьми «сокровенными», прячущимися за свою музыку. Актеры же направлены вовне. Их тела – это инструменты, и, если ты действительно хочешь быть актером, говорила она, может быть, тебе следует убрать волосы с чела.

Я так и сделал. Для Пегги Фьюри — да; а для отца годами раньше – нет. Я случайно наткнулся на лучшую в округе учительшу по актерскому мастерству и доверился ее природному чутью.

Было довольно весело носить костюм-тройку, плащ и перчатки, притворяясь, что ты – кто-то другой. К тому же было довольно жутко думать о собственном сердце, собравшемся сорвать пуговички с жилетки.

Сейчас я испытываю определенно больший страх сцены перед 12 людьми в классе, чем перед 21000 зрителей в Мэдисон Сквер Гардене в составе «Дверей».

Вечерний класс по четвергам. Продвинутый класс. Сцена первая. Мне вроде бы не об чем волноваться, ведь я полтора года проделывал это же в дневных классах и, думаю, что имею определенную сноровку. Но среди прочих тут сидят Аннет О’Тул и Джэфф Голдблум, может появиться Шон Пенн, а я отчаянно хочу произвести на них впечатление, поскольку обожаю их талант.

Мой выход. Партнер по сцене произносит свой длинный монолог, я снисходительно слушаю, сидя на оттоманке.

Я подаю свои первые реплики, встаю, отхожу к левой кулисе и пристально вглядываюсь в портрет на мольберте. Партнер реагирует смиренно, что позволяет моему персонажу развернуться.

— Вы, должно быть, рассказали ей несколько реальных ужастиков,- нагло выпаливаю я.

Класс хохочет! Они смеются со мной, а не надо мной. Я на верном пути. Такое ощущение, что я импровизирую на правом барабане вслед за вокалом Джима. Слова Стриндберга представляют собой череду аккордов, за которой ты следуешь, не нарушая границ.

Мы заканчиваем сцену, и могу сказать, она прошла хорошо. Пегги замахала нам, приглашая в свой угол, и сказала, что на сцене я вел себя удивительно. Меня пучит от гордости. Всего лишь третий раз, как я ощутил себя по-настоящему в образе, но я знал его уже так хорошо, что мог совершать что угодно, не выходя из него, и оставаясь свободным. Долог путь в эти классы через весь ЭлЭй, но, так же как и с барабанами, годы ученичества являются необходимым залогом успеха. И где найти учителя лучше, чем бывший член правления Страсбергского театрального института в Нью-Йорке.

Я откидываюсь в складном кресле у стены и наблюдаю продолжение репетиции. Мне всегда хотелось подняться над своими барабанами, и наконец-то я сделал это. Критика Пегги коротка, что обычно означает успех. Вот если ты не справился, ее критика длится вечность.

Что напоминает случай, когда мы делали Шоу Джонатана Уинтерза. Когда же это было – во всяком случае, в 68-м? Черт, а Моррисон-то не справился?….

Джим, что мучило тебя прямо перед записью Шоу Джонатана Уинтерза? Выглядел хуже некуда. Сал и Эш даже пытались поговорить с тобой. Я нечаянно слышал: они твердили тебе, что это очень важное шоу, и тебе нужно быть драматичным и закатить хорошее представление. Мы тщательно относились к нашим теле-записям, поскольку стерильные условия работы могли низвести любые выступления до посредственности. «Работа на телевидении была ненастоящей»,- заявил недавно Робби.

Странные дни нас настигли,

Попросту выследили

И собрались уничтожить

Дни, что весельем цвели,

Нам нужно петь и играть,

Либо искать новый город.

Но разве мы не были согласны в том, что нам нужно чаще мелькать на разных шоу, кроме уж совсем вшивых? Мы снялись у Эда Салливэна, так как там побывали битлы, Стоунз и Элвис. Помнишь, когда Эд появился на нашей репетиции и увидел Робби, крутившегося змеей на полу, изображая «Трех Бездельников»? (амер.теле-сериал – прим.перевод.) Мы все смеялись, а Эд сказал: «Вы, парни, отлично выглядите, когда улыбаетесь. Вот это от вас и потребуется сегодня вечером. А то вы слишком серьезны». Разве мы не отвергли множество предложений, прежде, чем согласились на «Братьев Душителей» — крутых и склонных к полемике – и на Уинтерза, поскольку нам нравилось его эксцентричное чувство юмора? Но ты продемонстрировал нам свое полное равнодушие в «Запали мой огонь», не так ли? То было консервативное, жесткое вокальное исполнение, и я почувствовал, что ты третируешь ансамбль, поскольку приближается окончание песни, а ты ничего не добавляешь в эмоциональности. Когда твой голос стал глохнуть на последнем припеве, я встревожился. Потом, когда ты скакнул в эту жуткую веревочную загородку, мы не могли поверить. Выпутываясь из веревок, ты хоть расслышал сдавленный смех? И наверняка заметил всеобщее тяжелое молчание после того, как мы закончили песню. Я тревожился, всё ли с тобой в порядке. Черт с ней, с карьерой, может, тебе нужна была помощь? Казалось, мы только что стали свидетелями краткого приступа шизофрении… А тебе было каково? Конечно, никто не спросил тебя об этом, правда? Несколько минут мы все избегали общаться с тобой, а потом повели себя обычным образом — как ни в чем не бывало. Никто не осмелился бросить тебе вызов, Джим. Казалось, ты вышел из-под контроля, стал одержимым или чем-то в этом роде. Может, это наше давление понужало тебя всякий раз быть великим, или ты устал от всего этого и занемог от необходимости петь одни и те же песни вновь и вновь? Может, ты почувствовал, что теперь, когда у нас завелись бизнес-менеджеры и пресс-агенты, мы превратились в нечто, живущее по собственным законам, в машину,  которая не допускает провалов в карьере, только пики. Креативность против Бизнеса… Мы чувствовали, что приближающаяся вспышка нашего гнева окончательно испортит отношения с тобой. Казалось, что открывать крышку котла не нужно – это Ящик Пандоры со всеми демонами, рвущимися на свободу. Мы так и не открыли его – а вели с тобой диалог о подспудных движениях души – так что нам приходилось иметь дело с твоими демонами, лезущими из всех щелей. Безнадежная ситуация. Мне до сих пор стыдно, что я ничего не сделал, чтобы помочь тебе, остановить тебя, но мне было всего 23 года. Пора бы простить себя… Но, ох, придется признать, что мне было очень любопытно и волнительно увидеть, как твой «гнев» выглядит на национальном телевидении. Помнишь, так случилось, что мы играли в «Уинтэлэнде» — новом танцзале Грэма – в те часы, когда транслировали запись нашего шоу в Сан-Франциско? Ты не знал, что это я настоял, чтобы мы включили в «райдер» (дополнение к контракту на выступление, учитывающее особые пожелания артистов – прим.перевод.) телевизор в гримерке, чтобы можно было посмотреть шоу? Ты бы не поверил, сколько групп доставали промоутеров в те дни детальными требованиями поставок еды и питья в своих райдерах. Если помнишь, мы сидели в гримерке и смотрели часовое теле-шоу Джонатана Уинтерза, как прямо посередине объявили наш выход – буквально за секунды до начала нашей части теле-выступления. Тогда мы потащили телевизор с собой на сцену! Установив его на большой усилитель, я настроил правильный канал и выключил звук. Помнишь, мы поручили Робби коситься на экран в ожидании нашего выхода, потому что у него был лучший угол обзора? Мы начали с нашей обычной «Прорвись», а потом посередине второй песни – «Мужчины, заходящего с черного хода» — мы появились на теле-экране в Шоу Джонатана Уинтерза! Я тут же вскочил, обошел барабаны, включил звук на телеке и уселся на пол сцены лицом к экрану. Поскольку живое исполнение пошло прахом, ты с Рэем и Робби присоединился ко мне, и мы расселись на полу, повернувшись спинами к нескольким тысячам человек. Наше телевыступление до самого конца было весьма подавленным, вплоть до твоей выходки. Выглядела она так, как будто ты находился в трансе. Очень прикольно. Наш растущий образ странной группы был усилен национальным телевидением. Реакция публики в зале театра была забавной. Кто-то смеялся; кто-то, должно быть, думал, что мы столь заносчивы, что принесли собственную видео-запись – ведь не могло же тогда быть теле-трансляции, которая так точно совпала бы по времени. А кто-то из аудитории, может, подумал, что мы приняли слишком много кислоты! Мы выключили телевизор, вернулись к нашим инструментам и начали играть «Мужчину, заходящего с черного хода» с того места, на котором остановились! Уверен, что большинство зрителей «Уинтэлэнда» сочли, что мы посходили с ума. Это было чертовски весело. Местами. Тебя не слишком колбасило в тот вечер; мы были ансамблем, а когда мы бывали сплочены, все прочее было простительно.

Ну, почти все…

%

Ом. Аум. Оууууммммм. Ауууууууммммм.

В начале 68-го наша с Робби очарованность индийской культурой побудила записаться в члены только что открытой Рави Шанкаром Кинара-школы индийской музыки в Лос-Анджелесе. Робби изучал ситар, а я – таблу – наиболее трудный ударный инструмент в мире. В классической индийской традиции ты должен научиться выпевать ноты перед тем, как их исполнить – тита-гита-тита-нана, тита-гита-тита-да. Барабанщики должны петь про себя, исполняя свою партию, либо прекратить дальнейшие штудии.

Как-то вечером Рави прочел лекцию всей группе, состоявшей из 40 примерно студентов. При жене, сидевшей справа от него, он заявил, что порой человек, испытывающий внутреннее напряжение, может сублимировать свое сексуальное влечение в музыкальный инструмент. Боже мой! Рави был столь узкоспециализирован, что практиковался в музыке, когда у него стоял! Я слышал о йогах, посылавших свою сексуальную энергию вверх по позвоночнику, по периметру лба, но знал, что этот жизненный путь – не для меня. Я слишком хорошо ощущал эту всепоглощающую пульсацию в штанах.

Когда мы с Робби перешли к медитационному уединению перед поездкой в Европу, я заметил, что мое сексуальное напряжение несколько снизилось, возможно, по причине уменьшения обычной стимуляции телевизора, кино и журналов. Помнится, на половине медитационного курса я почувствовал себя прекрасно оттого, что, оказывается, можно взять свои плотские желания под некий контроль. Я также знал, по словам индийских учителей, что иду по пути «домохозяина», а не «отшельника». Пропустив слова Рави сквозь свой старый католический фильтр, я осознал вину вместо идеи контактёрства (оккультная практика, основанная на вере в то, что человек может входить в контакт с «духами-наставниками» — представителями внеземных цивилизаций, древними богами, душами умерших — прим.перевод.) или превращения. Потребовалось долгое время, чтобы переступить пределы старых, укоренившихся способов мышления – например, что секс — это плохо.

А тут еще я играл «дьявольскую музыку», именно что кружащуюся вокруг секса. В пятидесятые группа южных фанатиков вывела, что ритм новой «ниггерской» музыки греховен и приведет к прелюбодейству, мятежам и оргиям. «Рок-н-ролл и другие безобразия… загрязняют радиоволны. Нынешний климат на радио и телевидении делает возможным появление Элвиса Пресли с его животными телодвижениями…» Так говорил продюсер Билл Роуз в 1956 году анти-трастовскому подкомитету законодательного собрания.

Затем в шестидесятые они стали ломать пластинки с рок-н-роллом прямо в эфире, круша их перед микрофонами. И сжигая на больших кострах. Позднее в семидесятые лицемерные святоши Христианского ТВ обвинили битлов в развращении молодежи нации с помощью стихов, содержавших сатанинские подтексты.

А я был ударником такой группы, которая копалась в темной, теневой стороне человеческой натуры. Вовлекая слушателей в одержимость!

Или, как писал Джон Стинкни: «Группа не угождает безымянным лицам за пределами рампы… «Двери» вовсе не милы, развлекая хиппи предложением улыбок и цветов; они орудуют ножом с холодным и ужасным лезвием. «Двери» тесно близки национальному чувству насилия…»

%

Февраль 1968

Синдром третьего альбома.

— Обычно в репертуаре группы бывает достаточно песен для первого, а то и второго альбома,- объяснял позднее Робби,- а затем происходит вот что: они мотаются по турам и не имеют времени для написания дополнительного материала, так что к третьему альбому ты обнаруживаешь, что пишешь наспех в студии, и это показательно.

Спустя два месяца после фиаско в Нью-Хэйвене мы полагали приняться за репетиции. Наступало время сессий звукозаписи, и давление этого процесса подгоняло нас. Мы приходили в студию на запись, но не имели достаточного количества песен, чтобы заполнить целый альбом. А времени на то, чтобы написать песни и привести их в порядок, как мы это обычно делали, не было. «Двери» наконец получили гигантскую работающую бизнес-машину юристов и менеджеров, она набирала ход, стараясь достичь собственного безудержного количества движения. Никакого времени для написания песен, как раньше. Успех начал ощущаться как уходящий поезд – и мы не могли его притормозить.

Как-то вечером в голливудской студии «ТТ и Дж», где мы писались за 100 долларов в час, Пол Ротчайлд сгреб нас всех и утащил из контрольной комнаты в студию на одну из своих кратеньких бесед. Он сказал, что нам срочно нужен хит и «Привет. Люблю» в крепкой аранжировке мог бы сыграть эту роль. Песню мы написали год назад, но не облекли в плоть аранжировки.

Она превратилась в необычную песню с кучей гитарных искажений, привнесенных новомодной электронной игрушкой – фузз-боксом. Робби также предложил запоминающийся ход в изменении ритма а-ля кримовская «Радость твоей любви». Поскольку стихи мне очень нравились, то новая аранжировка казалась надуманной. Выползание песни на первое место окончательно сбило меня с толку.

%

Получив выходной, я отправился посмотреть «2001: Космическая Одиссея». Действие развивалось медленно, но ожидание того стоило – что-то типа раги. В конце у меня мурашки побежали по спине, не знаю, почему. Наверное, из-за того, что я как бы уже знал то, что увижу. Реинкарнация или, типа, того. Дежа-вю.

%

В другой раз в студии после того, как мы с Робби завершили наш 15-минутный медитационный отдых – практика, которую мы использовали на протяжении нескольких лет – Джим начал доставать меня просьбой сыграть на барабанах что-нибудь очень фундаментальное, очень примитивное. Раньше я сопротивлялся его предложению, потому что хотел играть более притязательные ритмические рисунки. Зря я что ли годы учился играть джаз? Наконец я сдался и начал играть глупейший из 4-четвертных размеров, которые знал, а Джим начал пение. «Пять к одному, один к пяти, живым отсюда не уйти». Робби нашел, куда добавить немного гитары, Рэй въехал на органе, и у нас получилось нечто действительно мощное.

— А что означает «пять к одному», Джим?- спросил я.

— Мне – знать, тебе – разузнать,- сказал Джим с озорной улыбкой. И пошел в душевую.

Я повернулся к Ротчайлду. — Пол?

— Ну, я думаю, это означает, что к 1975 году будет пятеро молодых на одного старика, и раздел будет приходиться на 25 лет.

— Здорово.

Роуди группы Винс Тринор засвидетельствовал: «Наш первый альбом был сколочен в считанные дни; Пол выполнил прекрасную работу. То же и со вторым. Потом Пол въехал в «Ожидая солнца», который потребовал стократных усилий. Он мучил и мучил их, пока материал не был выжат досуха. Технически прекрасный альбом, каждая партия звучит чисто, отчетливо, Вы могли услышать Робби, его дыхание. Но что касается впечатляющего исполнения, это – нет».

— Давайте, попробуем еще разок, парни… мы почти у цели,- говаривал Пол осторожно. Мы подчинялись ему первые двадцать или тридцать раз, но на пятьдесят девятом прогоне «Неизвестного солдата» боеприпасы иссякали. И это была только первая половина песни! (Мы делали ее частями.) Пол так же жестко подталкивал нас к завершающей части песни. Чтобы разыграть сцену казни в середине песни, мы маршировали вокруг студии и стреляли из винтовки холостыми патронами. Было весело, но думаю, мы тратили пару часов на один выстрел. Это казалось абсурдом. Спонтанность была утеряна.

Может быть, это имело отношение к «У.Т.». У Пола была небольшая банка из под кинопленки, где он держал свою травку, и на ней была наклейка «У.Т.»: Убойная Травка! Внизу его рукодельной наклейки читалось: «Находясь под воздействием не рулить». У меня был позыв добавить «Находясь под воздействием не записывать!» Эксперименту – да. Репетиции – отлично. Но исполнению – нет.

Звукозапись стала надоедать. Толпа, с которой начал тусоваться Джим, вызывала у меня тошноту. Том Бэйкер по крайней мере разок блеснувший талантом в одном из фильмов Уорхола. Сейчас он мертв. Порой я воображал, как Джим и Том прямо сейчас заряжаются Курвуазье вместе с подоспевшим Джимми Ридом. А те два тошнотика  — Фредди-самец-пиявка группы и блондинчик с повадками Чарльза Мэнсона — были просто отвратительны. Фредди, похоже, все время торчал, кое-как бацая на фоно. И, когда Рэй, Робби и я отказались от новой песни Джима «Сюита Апельсинового Округа» после нескольких раз безуспешной работы над ней, Джим обратился к Фредди. Или Фредди дал Джиму наклюкаться и…

Как-то вечером, после того, как моррисоновская свита удалилась, я спросил Пола, что мы будем делать с Джимом. Он сказал, что ночью покумекает над этим. На следующий день Ротчайлд попросил ансамбль собраться в комнате записи.

— Джим… тебе, похоже, не особенно интересно принимать участие в записи этого альбома. Что ты делаешь? Ты уже не выглядишь рок-звездой.

Джим зачесал назад свои сальные волосы и отвесил пощечину собственной щетине. Он не ответил вербально, и обычное молчаливое напряжение в комнате только усилилось.

— Хорошо, я собираюсь вернуться к работе,- сказал Пол, направляясь в контрольную комнату. Джим встал и вышел в коридор, я вскинул руки, жестикулируя Рэю и Робби. Рэй издал тяжкий вздох, а Робби только тряхнул головой в расстройстве.

Мы в самом деле немного поработали в тот  вечер,  но  на  следующий  день  Джим

пришел и потряс всех нас. Он был чисто выбрит и пострижен самым глупейшим из виденных мною образов. Очевидно, он собрал на затылок все волосы в виде хвоста, и, взяв ножницы, отмахнул его единым свирепым порывом. При ходьбе короткие концы волос свешивались по обеим сторонам лица, лезли в глаза. Он выглядел мальчиком из рекламы «Голландских раскрасок». Тогда я впервые заметил маленький двойной подбородок, растущий на этом прекрасном эллинском лице. И подумал, о Боже, вырасти снова бороду, а то станешь выглядеть «пекаренком Пиллсбери» (улыбающийся подмастерье пекаря в поварском колпаке – реклам.персонаж компании «Пиллсбери» – прим.перевод.).

На следующий день мы прибыли в студию на запись «Ожидая солнца» опоздав на час или два, что теперь стало нормой. Предполагаю, никто из нас не стремился бы туда, когда бы не любовь к записи пластинок. Джим всегда прибывал на час или два позже нас всех. Около пяти вечера он прибрел со своей новой «семьей» — Фредди, блондинистым парнем, и женской версией Чарльза Мэнсона. Было забавно, когда джимовы дружки в вокальной кабине задрали юбку миссис Мэнсон и игриво подстрекали каждого входящего разрядиться ей в задницу, — это вызывало омерзение и презрение. Она находилась в крайней степени опьянения.

Что за херня произошла? Мы создали такую отличную вещь, но все пошло наперекосяк. Я сказал Полу Ротчайлду, что ухожу. Он усадил меня и разъяснил, что я являюсь членом одной из самых завидных и уважаемых групп в мире. Я держал в памяти то, что сказал Пол о Джиме несколько вечеров тому назад после одного из его кутежей. Он растолковал Рэю, Робби и мне, что мы являемся свидетелями особого психологического эксперимента, и нам надлежит побыстрее записать с Джимом как можно больше пленок, т.к. он думает, что тот скоро сойдет со сцены.

— Существуют Битлз, Стоунз и «Двери»,- говорил мне Пол, усевшись со мной в холле студии. Но этого было недостаточно. Я предпочел бы путь страданий и жертвования карьерой, чем двигаться в нынешнем направлении. Боже, какой депрессняк. В интервью, размышляя над нашим третьим альбомом, Робби сказал: «Много раз Джим напивался, приводил пьяных друзей в студию, и Пол вышвыривал их. Скандалы, прием сильнодействующих препаратов и прочая чепуха. То был рок-н-ролл во всей его полноте». А я ощущал нечто большее. Саму Смерть.

Было невыносимо видеть, как Рэй и Робби подставляли другую щеку. Я знал, что в Робби отдавалась боль Джима, но он был слишком робок, чтобы что-то предпринять. Знал, что ему нравился успех и не нравились конфронтации. Хотелось, чтобы Рэй попытался, а там, глядишь, и смог бы остановить безумие. Он был тем, кто собрал эту группу вместе. По крайней мере, именно так высказывалась пресса последние несколько лет.

А потому я не стал дожидаться, пока кто-то другой остановит Джима. Вернувшись в  студию,  я бросил взгляд на Джима и его друзей и сказал: «Я ухожу!» Потом швырнул на пол свои барабанные палочки и бурей вылетел за дверь. Таково было мое заявление против этого безумия.

На следующее утро я не знал, что делать. Проснувшись, я заварил немного травяного чаю, поупражнялся в йоге и постриг ногти. Их укорачивание помогало мне противостоять вновь обострившейся потнице. К полудню я решил вернуться в студию, меня тянуло назад, поскольку я не знал никакого иного жизненного пути. Я не хотел бросать ту единственную вещь, что была консистенцией моей жизни на протяжении многих лет, — музыку.

Едучи из дома в Лорел каньоне в студию звукозаписи «ТТ и Дж» на углу Сансэт бульвара и Хайлэнда, я чувствовал себя полным идиотом. Кроме того, я ощутил висевшее над входом черное облако джимова присутствия, но, слава Богу, я получил то же, что и Джим после его долбаных выходок: молчание. Насмешек по поводу своего возвращения я бы не вынес.

Я сделал глубокий вдох, вошел в контрольную комнату и сказал: «Над какой песней мы сегодня работаем?»

— Брюс и я заняты техническими проблемами студии,- сказал Ротчайлд.- Возможно, это займет несколько часов… но тем временем тебя может заинтересовать свидание с теми двумя девушками в коридоре. Они – Пластолитейщицы!

— Это еще что за чертовщина?

— Вот ты и проверь, Джон.

Подстрекаемые Фрэнком Заппой, эти две усердные групи устроили шоу в арт-галерее. Была ли их работа искусством? Они снимали гипсовые модели х…ёв рок-звезд! Одна дева была мозгом – она выдумывала идею – другая была «жестянщицей». Жестянщицей? Что это за чертова жестянщица? Она возбуждала клиента, пока другая заканчивала приготовление гипсового полуфабриката в кофейной чашке. Момент совпадения был необходимейшим. Они не хотели, чтобы клиент засовывал член в слишком быстро твердеющий цемент. К тому же им не хотелось налеплять цемент на лобковые волосы. Я решил не участвовать в этом. Никто из остальных членов ансамбля тоже не подписался, кроме нашего помощника инженера Фритца Ричмонда из старой «Тюремной группы Джима Квескина», который рискнул попробовать.

Я видел выставку пластолитейщицкой работы: отливку очень большого Джими Хендрикса, искривленного члена какого-то клавишника и барабанщика «Расфасованного тепла» Фрэнка Кука.

%

«Неизвестный солдат» был выпущен как второй сингл с третьего альбома – «Ожидая солнца» — вслед за огромным успехом «Привет. Люблю». Из-за политизирован-ности стихов шансов у него было не много. Я гордился первым очевидным политическим заявлением Джима и звукозаписывающей компанией, имевшей мужество поддержать его.

Завтрак с чтеньем новостей.

Телик вскормит нам детей.

Родился, теперь убит.

Пулей меткой шлем пробит.

Тогда я и не представлял, что «Неизвестный солдат» был прямым вызовом джимову отцу – адмиралу флота. Стихи не говорили напрямую о вьетнамской войне, но, думал я, они были более мощны своей универсальной образностью. Вот так подарочек от Джима.

Для Неизвестного Солдата рой могилу,

Он на плече твоем гнездится хилом —

Солдат Неизвестный

Так для парня, старина,

И закончилась война.

Наша «антивоенная филиппика», как назвал ее журнал Тайм, достигла 24 места в чартах. Околомузыкальные люди говорили, что нам вообще повезло, что она звучала по радио на протяжении тех «вьетнамских» лет.

Несомненно, мы были одной из наиболее популярных групп во Вьете.

Не было камеры у нас, чтобы заснять ландшафт,

крутили записи «Дверей» под трубку гашиша,

и тьма была кругом, но мы держались

за друга друг, за брата брат,

Мы обещали матерям писать…

И МЫ ПОТЕРПИМ НЕУДАЧУ ВМЕСТЕ

СКАЗАЛИ МЫ, ЧТО МЫ ПОТОНЕМ ТОЛЬКО ВМЕСТЕ

ДА, ВОТ БЫ ВМЕСТЕ ВСЕМ ПОЙТИ КО ДНУ.

-«Доброй ночи, Сайгон», Билли Джоэл

Для некоторых наша музыка олицетворяла страстную тоску по дому, отдушину, утолявшую жажду немедленного побега, и способ почувствовать связь с тем,  что  проис-

ходит дома в Штатах.

Для других мы были мрачным звуковым сопровождением, бушевавшим в головах, находившихся под обстрелом. Самые упёртые пехотинцы, побывавшие в долине Ах Шау, где ежевечерний фейерверк не уступал празднованию 4 июля (День Независимости в США – прим.перевод.), обвязывали свои отросшие волосы банданой, принимали кислоту, для «разогрева», отрезали уши и головы мертвым вьетконговцам, набираясь мужества в деле отнятия жизни, и крошили врага из пулеметов, пока Джим пел, что «это – конец». При возвращении на базу выражение их лиц вызывало «медвежью» болезнь у «правильных» солдат.

Несколько лет назад в одном из ток-шоу на радио Джон Милиус – сосценарист «Апокалипсиса сию минуту» — рассказал о том, как он использовал активное воображение, слушая наши песни.

— Когда я слышу «Запали мой огонь», то представляю себе убийц-придурков из моего коптера (сокр. от геликоптер – прим.перевод.) во Вьете… или танк, прущий сквозь деревню. — Милиус никогда не служил; из-за астмы он получил статью 4Ф. Спустя годы я услышал личные истории про «Запали мой огонь» — под нее люди впервые занимались любовью; впервые курили анашу; покупали свою первую в жизни пластинку – а вот рассказ Милиуса расстроил меня. Когда я поговорил с несколькими ветеранами, то узнал, что армия программировала парней деперсонифицировать врага, чтобы их психика допускала убийство. Поэтому термины типа «придурки» были оправданы.

Милиус сказал, что он использовал нашу музыку в качестве фона для мотивации актеров в своих гладиаторских фильмах. Барабаны всегда были инструментом, побуждавшим мужчин к войне,  но я не играл так, чтобы помочь Арнольду Шварценеггеру обезглавить «врага».

Сегодня мне досаждает, что рок-н-ролл эксплуатируется в качестве «батальной» музыки в военно-патриотических лентах. Вербовка в армию пошла резко вверх после «Совершенного орудия», приукрасившего ВВС. Вьетнам назван «рок-н-ролльной войной», поскольку солдаты выбирали то, что может помочь им выжить, а это сильно отличается от мнения постановщиков сегодняшнего кино (генералов современности), использующих рок для вербовки сторонников патриотической грезы.

— Когда мне хочется какой-нибудь хорошей резни язычников, я включаю «Дверей», — сказал Милиус.

Оххай, 1977

Солнце садилось на западе, и знаменитый оххаевский «розовый миг» вот-вот собирался вспыхнуть на восточном склоне долины напротив холма Топа-Топа за моей конюшней. Это послесвечение потрясающе. Насколько хватает глаз, апельсиновые рощи; акры и акры апельсиновых рощ. Я слез с лошадки – Метчен – и вел ее по краю поля Тэтчеровой Школы. Сорок лет назад в классической киноленте «Потерянный горизонт» таким же туманным вечером Рональд Колмэн притащился к такому же обрыву и увидал внизу свою Шангри-Ла. Было вполне понятно, почему киношники облюбовали именно мою долину. Я-то влюбился в нее с первого взгляда, когда подыскивал дом для двух своих лошадок.

Метчен волочила копыта по земле, громким ржанием оповещая сокамерников по стойлу. Она закисла в своей конюшне; всегда торопится домой, но я бился с ней на протяжении почти 10 лет, и она слушается-таки меня.

Прошло десять лет с тех пор, как Джек Хольцмэн – президент Электра Рекордз — вручил ее мне в качестве подарка за шокирующий успех песни «Запали мой огонь».

Джим выбрал машину – Мустанг Кобра, Рэй и Робби – магнитофоны, а я попросил лошадь. Потом мы много шутили над этим. Потоп только начинался.

%

Стоял июль 65-го. Три часа звукозаписи задолжал Рэю его дружок Дик Бок – владелец «Голливудской ЗвукоСтудии Тихоокеанского Мира» – и Рэй решил в конце-то концов заполучить несколько песен на пленке, чтобы услышать, как мы все-таки звучим.

В студию я заявился за полчаса, чтобы отрегулировать свою «Грету» — трехчастную ударную установку. Мой подъем все нарастал, пока я не увидел, что в большой комнате звукозаписи упаковывается группа Рави Шанкара, тут мой пульс просто зачастил. Странным образом, у меня тогда голова пошла кругом. Вот он – я, в том же самом месте, где и боготворимые мною музыканты.

Я наблюдал, как Алла Ракха, барабанщик Рави, упаковывает свои маленькие индийские барабаны. По сравнению с моими они выглядели просто смехотворно, но я-то знал, что играть на них весьма непросто.

Дик Бок попрощался с индийскими музыкантами, покидавшими студию в своих разноцветных сари, и спросил, чем он может мне помочь.

— Мне бы хотелось расположиться поближе к пианино,- с  легким  трепетом  попросил я. Это была моя первая в жизни сессия звукозаписи. Кто я был такой, чтобы говорить продюсеру, где кому сидеть?

Он пожал плечами, типа «нет проблем», и указал на кривую, очерчивавшую местоположение рояля. Как бы у него в кармане. Таким образом, я разложился поближе к Рэю. Я был приятно удивлен, узнав, что у нас с Рэем масса одних и тех же любимых джазовых музыкантов, и он был единственным, с кем мне хотелось бы контактировать во время записи.

Возясь со своей установкой, я обозрел акустические ширмы, расставленные по комнате, напоминавшей офис. Акустические плитки содержали миллионы дырочек для звукопоглощения. В комнате звукозаписи эхо не приветствовалось. Вы могли добавить его потом. Уж об этом-то я знал хорошо.

Рэй и Дороти прибыли вместе с Джимом, а вскоре пришли Рик и Джим Манцзареки. Через несколько часов за один или два присеста мы записали шесть вещей: «Проезд Лунного Света», «Ночи конец», «Скоро лето пройдет», «Привет. Люблю», «Безумной стань», «Показалась ты мне».

Это произошло очень быстро. И все вживую. Бок был некрутым продюсером джаза Западного Побережья; никому не указывал, как играть, и едва ли говорил вообще что-нибудь. Не успели мы оглянуться, как сессия закончилась, и мы очутились на улице.

У нас была «ацетатка» с шестью нашими песнями. Рэй, держа ее под мышкой, вместе с Дороти и Джимом скользнул в их желтый Фольксваген. И прокричал через окошко, что в течение нескольких дней начнет рыскать по компаниям звукозаписи. Джим, впервые услышавший свой голос с пленки, лучился счастьем с заднего сиденья.

Реакция компаний звукозаписи была забавна. Позже Рэй комментировал: «Это было смешно; мы прочесывали улицы Лос-Анджелеса с этими демо-записями и говорили: «Тут у нас шесть песен, а вообще-то у нас много больше; послушайте хоть эти». И все, да, все отвечали «Нет! Это невозможно – это ужасно – мне не нравится – нет, нет». Особенно мне запомнился парень с Либерти. Он послушал и сказал: «Да вы не имеете права, не имеете права исполнять такую чушь!» Он просто вышвырнул нас из офиса!»

Позднее, услышав эту историю, я был разочарован, но и несколько удивлен тем, что, после того, как все отвергали наши менее опасные песенки, Рэй доигрывал даже «Маленькую игру»: «Однажды я играл в игру, Бродил впотьмах в своем мозгу. В игре нет тайны для тебя. Названье ей — «уйди в себя».

Я поверил и в такой его анекдот. По всей видимости, Лу Адлер – продюсер «Мамас Энд Папас» – буквально перебрасывавший иглу на другую дорожку после первых же нот голосил: «Пока ничего, ничего, что я мог бы использовать!»

Невероятно, думал я себе. Они же просто не воспринимают нашего вИдения. Не воспринимают!

%

Когда наши демо-записи были отвергнуты, мы безо всякого энтузиазма возобновили репетиции. Через час после начала репетиции Моррисон исчез на перерыв. Джим и Рик Манцзареки воспользовались обстоятельством, чтобы сказать мне и Рэю, что они покидают ансамбль и возвращаются в колледж.

Я знал, что Рик и Джим Манцзареки, как и Рэй, играли в большом количестве клубных банд, и им было в лом трудиться с такими непрофессионалами, как Моррисон. Но я считал, что они глубоко заблуждаются.

Моррисон вернулся в гараж – сама невинность.

Окружающие чувствовали себя некомфортно, и я предложил слабать пару песен. Бесполезно. Нам не хватало решительности, и я почувствовал, что братья Манцзареки уже не с нами. Рэй имел унылый вид, однако парой взглядов я постарался убедить его, что, может быть, это и к лучшему. Я надеялся, что мы заменим их гитаристом, способным солировать.

%

Моя личная жизнь в то время практически отсутствовала. Спустя восемь месяцев я отважился навестить Хэйди в доме ее родителей на Биверли Хиллз. Но после моих упражнений в медитации и контркультуре она смотрелась слишком наивной. Я догадывался, что ей нужен муж, двое детишек и домик. И опрометью бросился домой, где включил любимого Боба Дилана:

Чеши домой-ка, детка, да скорость подбери,

Ведь я не тот, кто тебе нужен, так что не дури.

Ты говоришь, что ищешь

Того, кто завсегда не слаб, а крут,

Чтоб защитил тебя он там, где прочие-то ссут,

Пусть ты права иль нет —  он двери отворит,

достанет пищи.

Но он – не я, бэйби, нет, нет, нет, нет, он —  не я, бэйби,

Нет, я не тот, кого ты ищешь…

В прошлом – Хэйди; в будущем – фантазии о домогающихся меня групи (молодые женщины, преследующие гастролирующий ансамбль в поисках романтических приключений с его членами — прим.перевод.), а в настоящем – со мной в постель идет только моя Верная Левая Рука. Колеся по городу, я влюблялся по нескольку раз в день. Типа, как в течку. А вообще-то, женщины меня так пугали, что я редко отваживался даже заговорить с ними.

Я знал, что достаточно мил и могу быть «чутким» по отношению к девушке, но страх получить отказ был столь велик, что я ограничивался фантазиями. Вот, когда группа чего-нибудь добьется, представлял я себе, эти девки будут просто ползать по нам!

А пока оставалась надежда на то, что наши песни  не  так  уж  плохи,  и  для  этого

стоило жить.

%

Я откинулся на спинку стула из родительской гостиной и побалансировал на задних ножках. Этот номер я отрабатывал с детства; в тринадцать лет, сломав стул, получил хорошую взбучку. И вот опять принялся за старое. Поскольку нервничал, а этот цирк меня успокаивал. Я испытывал облегчение от того, что кормление ансамбля мамочкиным спагетти прошло гладко. Ведь я беспокоился, как поведет себя Джим в семейной атмосфере. Но он вел себя как южный джентльмен, достаточно выдержанно в такой ситуации. Думаю, его желудок насладился. Высоко ценя домашнюю кухню, каждый из нас выглядел изголодавшимся; «дом» для Рэя был в Чикаго, а для Джима – во Флориде.

Дороти – подружка Рэя – вела себя, как всегда, тихо, а вот Рэй устроил таки перепалку с моей матерью. Уж эти вечные оптимисты! Мой младший 12-летний брат Джим был увлечен наворачиванием спагетти на вилку и отправкой всего этого в рот. Папочка витал, конечно, в своем собственном мирке, и тогда я решился сломать лед наших отношений.

— Думаю, если наш альбом станет хитовым, золотым, так же как и сингл, то мы вырвемся в лидеры. Когда ты продаешь миллион синглов, деньги текут рекой. Правда, компания звукозаписи дерет гигантские проценты на производство и собственную прибыль, а артисты довольствуются пятью процентами, поэтому ты должен сделать альбом хитов, а уж тогда-то все пойдет, как надо.

— По мне, так звучит неплохо,- откликнулся папочка. — А название у вас есть?

— Пока нет.

— Еще спагетти? — встряла мамочка. — У нас их завались!

— Я бы не прочь,- ответил Рэй. Он взглянул на Дороти, и та протянула ему свою тарелку, которую он и вручил моей мамочке.

Отличный вечер. Каждый унес домой желудок с запасом еды на несколько дней.

Когда Рик и Джим Манцзареки ушли, я притащил на прослушивание Билла Вулфа. Он был хорошим соло-гитаристом, но Рэй не думал, что он подойдет в музыкальном или визуальном плане. Джиму особо было нечего сказать; казалось, музыкальные решения он препоручил Рэю и мне.

Рэй не знал других гитаристов, поэтому снисходительно позволил мне привести еще одного члена-основателя «Психоделических Рэйнджеров» – Робби Кригера. Он сомневался насчет застенчивости Робби и его стиля игры, противоположного громкому электро-гитарному, ставшему клеймом рок-н-ролла. Впрочем, у него был уникальный способ звукоизвлечения. Вместо щипка Робби действовал своими длинными ногтями; так же он играл и фолк, и фламенко.

Робби к тому же имел фундаментальное представление о структуре аккордов, которое, я надеялся, поможет нам в будущем. И еще одно: Робби играл на своей электро-гитаре бутылочным горлышком, имитируя старые блюзовые записи. Традиционно блюзовый гитарист отбивал горлышко от винной бутылки и вставлял в него мизинец. Затем строил аккорд и скользил горлышком по грифу, воспроизводя обалденно жуткое завывание. Я слышал такое на нескольких пластинках, которые ставил мне Робби, но не на электро-же-гитаре.

У меня просто крыша ехала. Я был абсолютно уверен, что жидкий, скользящий саунд Робби вышибет из седла и Рэя, и Джима.

— Думаю, ты прошел прослушивание,- трещал я Робби, когда мы катили к дому его родителей в Палисадах. — Я нервничал до тех пор, пока ты не взял горлышко для «Проезда Лунного Света». Черт, показалось, Рэй увидел Бога, слушая тебя!

Робби перестал нервно теребить свою кудрю и поправил очки. «Ой, ну, пожалуй, это было неплохо. А вспомни-ка ту песню Роберта Джонсона, которую я играл тебе: «Жми мои лимоны, пока сок не побежит – бииииииррррвввуууууууууууу» — вот это горлышко!»

— Однако, не так уж много электро-гитаристов умеют это,- сказал я.

— Майк Блумфилд иногда играет так с Баттерфилдом. — Он улыбнулся и уставился в окно. Мы приближались к его дому. — А как это вам удалось найти такое местечко для репетиций?

— Да, дружбан Рэя и Джима по кино-школе арендовал его. Зовут Хэнк. Он говорит, что репетиции в полдень – это круто. Фантастично, да? Маленький домик позади всех этих лавок Санта-Моники.

— Да, здорово. Но Джим… который певец. Он слишком напряжен. Как заорал-то на своего дружка, который вошел и уселся за кухонный стол с курганом травки мастерить свои козьи ножки – Феликса? Так, кажется, его зовут? Да уж, странная толпа.

— А то? И нас бы могли быстренько под зад коленом за весь этот шум. Я тут месяц назад болтался с Джимом, и забрели мы в «Кафе Западной Венеции», где он начал доставать одного реально загруженного парня. Он позвал его к Рэю слушать пластинки, а когда мы добрались, начал включать и выключать свет, чтобы этот парень окончательно обалдел. Мы поставили диск Чета Бэйкера – единственный, на котором он поет – а этот братан тут же подымается и говорит, что он сваливает. Моррисон выглядел совершенно довольным собой.  Говорил, что он всего лишь хотел его испытать.

— Ничего удивительного,- невозмутимо отозвался Робби.

«Испытать,- подумал я.- Это что, школа, что ли? А что мы изучаем – страх?»

— Да-а-а, никогда бы я не стал принимать кислоту вместе с ним,- проворчал я.- Вот что я тебе скажу. Думаешь, он совсем ненормальный?

— Точно… а еще он мог бы стать звездой. Подчас эти два качества мирно уживаются. Не так ли?

— Ха, думаю, ты прав.

Я свернул на подъездную дорожку. Перед выходом Робби помедлил.

— Так тебе понравился ансамбль?- вкрадчиво спросил я.

— Да, и я бы не прочь в него вступить. Надо посмотреть, что из этого получится, в общем… да, я согласен. — Он открыл дверь, захлопнул ее и наклонился к окошку. — Эй, подожди-ка. Но я уже почти вступил в один ансамбль, а ты – пока еще член двух других.

— Ну, и что?-  Начав разворачивать машину, я прокричал в окошко пассажира: — Ты бросишь свой ансамбль, а я оба своих.

Позже в тот вечер я вернулся к своим родителям и позвонил Рэю. «Привет, это Джон. Ну, и что ты думаешь о Робби?»

— Игра бутылочным горлышком мне жутко понравилась,- ответил он.. — Может, он сможет так играть на каждой песне?!.- Рэй был в восторге.

— Ну, давай будем посдержаннее.

— Но он недостаточно агрессивен. Я беспокоюсь, кем он будет на сцене. Он не эксплуатирует на полную катушку каждую ноту. Гитарист должен быть наполовину шоуменом.

— Ну, не могут же все быть выпендрежниками, типа меня,- возразил я.

— Хорошо, давай устроим с ним еще одно прослушивание и посмотрим, как оно пойдет.

Рэй был в своем лучшем репертуаре. Но я уже почувствовал, что ансамбль собирается.

%

Теперь репетиции превратились в удовольствие. Уважительное отношение к работе друг друга способствовало демократизму свободного волеизъявления. Мы все уже годами играли на наших инструментах, Джим запоем поглощал литературу, и каждый только и ждал, чтобы внести свою лепту в рождение новой идеи.

Обретение басиста оказалось на практике даже более трудным, чем поиски гитариста. Нужно было найти не просто хорошего, а такого, чтобы нам подходил. Однажды к нам завернула такая девица (думалось, что ее присутствие внесет какое-то разнообразие); мы сыграли «Несчастную девушку», «Прорвись» и еще парочку собственных вещей. Попробовали и блюзы – нашу версию «Мужчины, заходящего с черного хода», навеянную Джоном Хэммондом, и недавно отработанного «Маленького красного петушка» в версии Хоулина Вулфа. Но мы по-прежнему звучали слишком традиционно. Добавив бас, мы зазвучали как любая другая рок-н-ролльная банда. Даже слишком похожая на Роллингов. Хотя они нам  нравились,  и  мы  бесконечно  обсуждали

их новую запись «Последствия», но мы были готовы на всё, чтобы добиться иного звучания.

А мне нравилось репетировать всего лишь с двумя другими инструментами и голосом Джима. Звучание было таким открытым. Перво-наперво, я держал темп, не позволяя никому ускоряться или тормозить, но и для остальных хватало места, – что позволяло выражать свою индивидуальность, и в результате, кажется, складывалось уникальное звучание нашей группы. С моим джазом, рэевским классическим тренингом, расширившимся до блюза; фолком и фламенко Робби и джимовым страстным увлечением старыми черными блюзовыми певцами мы постепенно формировали саунд «Дверей».

В конце концов, Рэй нашел клавишный бас фирмы Фендер Рэудз, так что мы больше не нуждались в басисте. Это завершило формирование саунда. Поскольку Рэй и так играл партию басового ключа левой рукой, а мелодию – правой, то ему пришлось играть левой на Фендер-басе, пока правая концентрировалась на органе. Рэудз звучал немного расплывчато, но все же формировал ту основу, в которой мы нуждались, и сделал нас еще более особенными.

Отсутствие басиста предоставляло мне свободу маневра, и я кайфовал, добавляя свое сопровождение к пению Джима. Почему-то порой в по-настоящему тихом музыкальном отрывке, таком, допустим, который позже вошел в «Конец», я взрывался одной или двумя барабанными дробями, срывая напряжение. Понимаю, как ужасно они звучали в тех тихих местах, но я хотел сделать их еще более ужасными.

— Мы никогда не сомневались, что добьемся своего, — вспоминает теперь Робби. -Мы сразу знали, что наш материал лучше, чем у любой группы; а наш певец выглядит лучше всех остальных. С чего бы нам облажаться? —  Мы ощущали свое совершенство.

Теперь нам не хватало только названия. В то время большинство американских групп имело длинные психоделические названия, как «Клубничный будильник», «Аэроплан Джефферсона» или «Бархатная подземка».

Тем летом 1965-го цвели апельсины, погода предполагала футболки, и я сидел на заднем сиденье желтого Рэевского Жука-Фольксвагена, который держал путь на юг по автостраде Сан-Диего. Джим восседал на месте пассажира одетый в джинсы, футболку и с босыми ногами. Казалось, обуви он не носил никогда. Джим засмолил косячок.

— А что ты думаешь о названии «Двери»?- спросил  он, поворачиваясь ко мне и протягивая самокрутку.

— Хммм…коротко и ясно,- ответил я, принимая бычок. — А ты не ошизел — курить ЭТО в машине?

Джим пожал плечами. Я сделал короткую затяжку и поспешно вернул ему косяк.

— Держите бычок пониже, вы что – дети? — подал голос Рэй. — И дайте-ка мою дозу.- Моррисон поднес  самокрутку  к  губам  Рэя,  и  тот  сделал  огромную  затяжку. –

Джим почерпнул идею названия из книги Хаксли «Двери восприятия».

«Двери» — крутилось у меня в голове. «Мне нравится. Ни на что не похоже. И звучит странно. Хаксли, думал я себе, да, я слышал о нем. Надо бы прочитать эту книжку».

Моррисон объяснил, что Хаксли позаимствовал это выражение у Вильяма Блейка. «Когда бы двери восприятия были чисты, все представало бы пред человеком таким, каким оно и есть,- безграничным». Услышав это, я убедился в том, что в нашей банде есть истинный поэт.

«Двери». Мне нравилась грубоватая прямота.

— А как, ты думаешь, нам надо будет одеваться?- продолжал Джим с искренним лицом. — Как насчет костюмов?

— Не знаю…посмотрим, как оно пойдет,- пробормотал я, думая, что предложение Джима хуже некуда.

«Подчас он такой наивный»,- думал я.- «Так и торчат эти джексонвилльские корни. Штат Флорида. Не слишком-то стильно. Скорей, провинциально».

%

Последнее, что заслоняло нам путь, был призыв в армию. От одной мысли научиться убивать я делался больным. Как и от назойливого страха, что группа развалится, если кого-нибудь из нас призовут. Дела во Вьетнаме быстро набирали оборот. Нескольким друзьям уже пришли повестки. Я не мог врубиться, почему правительство решило, что нашей национальной безопасности угрожают коммунисты, пришедшие к власти в одной из дальневосточных стран на другой стороне Земли.

Рэй уже отслужил свое несколькими годами ранее. Ему уже не надо было париться об этом. Я помнил историю из его студенческого фильма «Пролог» отчетливо автобиографичную. Депрессуя по поводу разрыва с последней девицей, Рэй записался в армию. (Очевидно, был в полном ауте. Должно быть, девица была что надо!) Через год, впервые попробовав «травку» и курение Тайских благовоний в Азии, Рэй захотел обратно.

Он проглотил маленький шарик из алюминиевой фольги, который на рентгене выглядел как язва. Кроме того, поведал им, что является гомосексуалистом, после чего они сказали: «Отправляйся-ка ты, парень, домой».

Тем летом Джим, Робби и я получили повестки на медкомиссию. Состоятельная семейка Робби наняла психиатра подготовить заключение, что он не годится для службы. Затем они послали его на призывной пункт в Тусон, штат Аризона, где местное анти-призывное движение пока еще не сделало вояк равнодушными к врачебным отпискам.

Мне надлежало явиться на призывной пункт Лос-Анджелеса; Джиму – через неделю.

Физподготовка всегда была моим слабым местом. Заголовки Лос-Анджелес Таймз кричали о первом уклонисте, посаженном в тюрьму. Он был другом друга, с которым я как-то встречался. Держа это в голове, я валялся целыми днями, поглощая заботливо припасенный Робби бензедрин и читая для воодушевления «Дневник Альбионского лунного света» Кеннета Пэтчена. Подпоясанный пацифистской риторикой на фоне тоскливой губной гармошки Боба Дилана, выводящей «Бог на нашей стороне», я пытался убедить себя, что бесстрашен, как квакер. Когда родители дотащили меня наконец до призывного пункта, нервы мои были полностью расстроены. Одетый в полосатую голубо-розовую рубашку и коричневые не стиранные несколько недель вельветовые брюки, я толкнул дверь в большой и шумный военный штаб, где меня ждала судьба. Одежка моя воняла невыносимо.

— Давайте-ка, парни,- орали на нас вербовщики, как будто мы уже находились на службе. — Заполняйте эти анкеты и шагом марш наверх на медкомиссию.

Я заполнил анкетную форму неряшливей некуда, обеспокоенный тем, что сойду с ума, если не получу отсрочки. С кислотой я нашел бы исцеление в этом безумном мире. С армией я уже чувствовал себя на грани безумия. Казалось, моя музыкальная карьера загибается прямо на глазах.

Когда я заполнил анкеты, старый школьный приятель Эд Вёкмэн самоуверенно протопал ко мне через рекрутский зал. «Блин!- подумал я. — Он может снести всю мою защиту». Я постарался спрятать лицо.

— Эй, Джон! Ты еще не в курсях? Будь спок, мужчина, встретимся во Вьете.

Меня не развлек его грубый юмор. Я гримасничал, стараясь даже не глядеть на него, а то бы он понял, как я растерялся. К счастью, он бросил лишь один взгляд на мой искаженный несчастьем облик, тряхнул головой и зашагал прочь.

Когда он ушел, я поскакал наверх — к следующим испытаниям. Направляясь на анализ мочи, я понял, что мог бы сфальсифицировать результаты, принеся с собой что-нибудь эдакое.

Кабинеты шли за кабинетами. Я окончательно ошалел, когда меня пристроили в очередь на собеседование с армейским психиатром. Времени оставалось в обрез, и я принялся с бешеной скоростью соображать. Если бы они прямо сейчас просто пощупали мой пульс, меня по справедливости пришлось бы списать.

Пока мы ожидали своей очереди к психиатру, прямо перед собой я заметил одного женоподобного черного пижона. Он вел себя шумно, невежливо и отчетливо гомосексуально. Я бы поспорил на сотню долларов, что он получит свою отсрочку.

Он стал тем вдохновением, которого мне так не хватало.

Войдя в кабинет врача, я окаменел. С головокружением, надорванным сердцем и желеобразными коленями я просеменил к столу психиатра. Избегая любого зрительного контакта с ним, схватил стоявший перед его столом стул и протащил его в дальний угол комнаты прямо под фотки президента Джонсона и Б-52.

Затем уселся лицом к стене.

— ЭЙ ТЫ, ЖОПА С РУЧКОЙ, ВЕРНИСЬ-КА СЮДА!!! — заорал психиатр.

Трепеща от страха, но, решившись все-таки исполнить свой импровизированный план, я насколько возможно элегантно притащил стул назад. Затем наклонился над его невротично аккуратным столом так, что между нашими лицами осталось всего несколько дюймов. Моим дыханием можно было сбить один из бомбардировщиков на фото. К тому же я неделю не мылся.

— Ты хочешь в армию?- осведомился он, отклоняясь от меня и сдерживая дыхание.

— Нет, сэр, честно говоря, думаю, не потяну, — убедительно ответил я, источая искренность. Мои глаза зафонтанировали крокодиловыми слезами. Впервые в жизни я проходил настоящий кастинг и даже не подозревал об этом.

— Армия тебе поможет! — сказал он, с отвращением тряся головой. Проштамповал мои бумаги, не обращая внимания на сценическое искусство, достойное Лоренса Оливье.

Вернул мои бумажки и направил в следующий кабинет. Пошатнувшись, я удалился в глубоком отчаянии.

Вскоре я обнаружил себя перед длинным столом, за которым собирали заполненные справки. Черная вольнонаемная выпростала руку и начала подшивать мои бумажки. Лет около пятидесяти, униформа трещит по швам, но это было первое участливое лицо, которое повстречалось мне за весь день. Обрабатывая анкеты, она почувствовала мое уныние и отвела меня в сторону. Многозначительно указав на квадратик в анкете напротив «гомосексуальных наклонностей», она спросила: «Ты больше ничего не хочешь отметить?»

Я взглянул на нее, сначала испуганно, потом с надеждой; а она кивнула на бумаги, как бы говоря: «Отмечай». Не знаю, решила ли она, что я слишком хрупок для армии, или и вправду гэй. Ее материнский взгляд убеждал, что отметка в этом квадратике переведет меня в запас.

Спустя несколько часов я получил свою статью – 1Г. Клерк пояснил мне, что с такой статьей я должен буду явиться к ним через год, а пока я СВОБОДЕН! Вообще-то я хотел 4С, которая давала постоянную отсрочку, но не собирался долее торчать там и спорить с ними.

Мать подобрала меня на углу парка МакАртур. Садясь в машину, я был смущен своей вонью, но когда наконец рассказал ей о своей уловке, она тоже обрадовалась, что я признан непригодным.

Папа не подал виду о своих чувствах.

Еще один удачливый уклонист от армии, и «Двери» были бы ничем не обременены.

%

14 июля – в День взятия Бастилии – я повез Джима в центр на  медкомиссию.  Перед  входом на призывной пункт собралась длинная очередь, и Джим бесстрастно порекомендовал мне подъехать за ним через пару часов. Типа, к тому времени он с этим покончит. Я попытался рассказать ему, что мои мытарства длились целый день, но он лишь одарил меня волчьим оскалом, так что я предпочел перекусить и, во всяком случае, вернуться проверить. Мне не хотелось тут слоняться. Я нервничал, даже просто находясь в зоне действия вооруженных сил.

К полудню я вернулся и убедился, что Джим, равнодушный как всегда, подпирает стену, согнув одну ногу, и расчесывает руками свои патлы.

Я припарковался к обочине и вышел из машины, когда он почапал ко мне. «Порядок? Что произошло? — заорал я через дорогу.- Выкрутился? Давай выкладывай».

Моррисон пожал плечами и сказал: «Не волнуйся. Все закончилось. Они дали мне статью Зэд». Он скользнул в машину.

Я тряхнул головой в растерянности и уселся на место водителя. «А что это за чертовщина – статья Зэд?»

— Да не знаю я,- ответил он, поддразнивая меня.

Я завел Газель, установил первую скорость и двинулся по направлению к Голливуду. — Колись, Джим, что ты там заделал?

Он только сверкнул озорной улыбкой. «Етит-твою мать,- подумал я. — Ну, это уж слишком. Он даже не травмировался тем, что чуть не довело меня до инфаркта». Кружа по городу, я побуждал его раскрыться, но он продолжал наслаждаться таинственностью. Как же он выкрутился из этого?…Я терялся в догадках.

Когда вывернули на запад на автостраду Санта-Моники, направляясь в «Эллоуетт Кофи-шоп» Венеции, в моем стареньком приемнике начала потрескивать стоунзовская версия «Короля пчел».

Джим тут же встрепенулся и принялся отбивать неверный ритм, молотя по приборной доске.

— Знашь, я люблю эту песню, но меня смущает, когда Рэй – старый блюзмэн – ее поет,- сказал он со странным выражением.

— Почему? — спросил я. — Тут другой размер, кроме того, Робби играет бутылочным горлышком. — Джим изобразил легкое недоумение и постарался попасть в такт на моей приборной доске.

— Ну, не знаю….Мне нравится, как Рэй ее делает,- добавил я.

Без ответа.

— Слишком старомодно,- наконец выдавил Джим.

Я сменил тему. «Ты не поверишь, но в последние выходные, приняв кислоту, я подумал, что я – Бог!»

— Харэ шутить-то,- отозвался Джим с сарказмом.

— А вот. Я отправился на Малибу с Биллом Вулфом, этой девицей Джоджи, которая отирается возле Робби, и моим дружком пианистом Грантом. Мы потащились по высохшему руслу. Я взобрался на холмец, пока Грант и Билл шарили туда-сюда. Джоджи приспичило добраться до ближайшего монастыря Горы Уединения, и мы увидели, как вдалеке она вскарабкивается на огромный деревянный крест, возвышающийся над океаном!

— Ха-ха-ха!

— Так или иначе, но, топча сухой мох, я отчетливо видел путь, по которому катятся бурные воды, чувствовал, что природа будет вечна, пока мы не уничтожим сами себя ядерным оружием. И я воскричал Гранту и Биллу, находящимся внизу: «Продолжайте, продолжайте делать всё необходимое, всему свое место». Они засмеялись, поскольку я как бы заправлял их хором. А я, на самом деле, ощущал себя Богом, управляющим Вселенной.

— Неслабо. Как будто супер-эго наехало!

— Ну уж! Я чувствовал совсем не это. Я ощущал свое великодушие!

— А вот Рэй на прошлой неделе имел прямо противоположный опыт.

— Вы, ребята, принимали кислоту?

— Да, и у Рэя был настоящий шубняк.

— Правда? А что произошло?

— Да ничего… просто он все время жаловался.

— Не понял, почему?

— Я не знаю, но это было очень стремно, так как нам пришлось сконцентрироваться на помощи ему, а не наслаждаться собственным улетом.

— Да уж, я понимаю, о чем ты.

— Эй, Джон, а как ты думаешь, могли бы мы стать такими же известными, как Стоунз?- спросил Джим, в своей излюбленной манере резко меняя тему.

Я приподнял брови, как бы говоря: «Конечно!»

Джим кивал головой в такт «Королю пчел» и притоптывал.

Когда мы прибыли на аллею позади Венецианского променада, я почувствовал, что удавка военного призыва ослабла, уксусный ангидрид под рукой, музыка формирует в ансамбле настоящее братство, и нас ничто не остановит.

Джим так никогда и не объяснил мне, что означает эта чертова «статья Зэд».

На протяжении зимних репетиций Джим начал петь с большей компетентностью. Почти каждую неделю он приносил несколько обрывков бумаги или салфеток с пятнами от кофе, содержавших самые невероятные стихи, которые когда-либо на них писались; он напоминал мне Дилана Томаса с его спичечно-этикеточными поэмами.

Джим был парнем с врожденным инстинктом мелодии, но не знал ни одного аккорда, чтобы зафиксировать ее.

«Иногда я подбираю слова, чтобы запомнить мелодию, которую услышал». У него был дар слышать мелодии в голове, а уж нашей задачей было помочь ему извлечь их оттуда, подсказывая, какие ноты в действительности он должен петь.

— Джим не был так уж музыкален, но мог молотить по фоно довольно мило,- комментировал Робби в одном интервью. — Но это всё, что он мог. На самом деле он не был музыкален. Ты не мог сказать: «Хорошо, Джим, а возьми-ка си-бемоль». Это был не Фрэнк Синатра, который мог читать с листа и петь. Его вклад в аранжировку был не так уж велик.

— Звучит как соль мажор,- догадывался обычно Рэй, пока Джим исполнял запев. Робби подбирал на гитаре пару нот, потом – аккорд, а потом вступал и я со своим ритм-комментарием. — По мне, так это звучит на четыре четверти. Типа шаффла. (Танец или танцевальное движение, характеризующееся волочащимся движением ступней – прим.перевод.) Затем мы побуждали Джима спеть второй куплет или припев на фоне трех инструментов.

Эти групповые репетиции, где мы оттачивали наш стиль, были для меня большим наслаждением. Комбинация из Робби, Рэя и меня была идеальной для оркестровки слов Джима.

Небеса такими заселены,

Чья осанка прямо за сердце берет.

Ее руки клевы, ноги длинны,

От походки мой мозг эту песню орет.

Привет. Люблю. Свое имя открой.

Привет. Люблю. Дай сыграть мне с тобой

Тротуар – знаток любых путей —

Словно пес, по-рабски служит ей.

Как ее внимание привлечь?

Лоху смуглый алмазик не завлечь.

Привет, привет, привет…

— А ты бы не мог подбросить меня до квартиры Розанны на Биверли Хиллз? Хочу убраться отсюда на пару дней,- попросил Джим.

— А кто эта Розанна?, — спросил я, когда мы зашагали к машине.

— Девушка такая. Студентка художественного факультета УКЛА.

— Ну и ну!- поддразнил я.

Свернув налево на Океанское авеню, мы отчалили от меблирашки Рэя и Дороти.

— Это возле Чарливилля, (район Лос-Анджелеса – прим.перевод.) в одном из тех испанских двух-квартирников.

— Хорошо.

Джим позвонил в дверь.

— О, это ты, входи. — Привлекательная длинноволосая блондинка была удивлена. Видимо, тем, что Джим ей не позвонил.

— Это – Джон.

— Здорово.

— Здорово.

Джим прошел прямо к кухонному столу, достал сумку с травкой и принялся крутить козьи ножки. Он вел себя так, как будто жил здесь.

Розана отреагировала с очевидным сарказмом. «Не стесняйся, Джим». Может, Джим повстречал себе ровню? Казалось, она забавляется, подтрунивая над ним.

— Скоро вернусь,- сказал я, чувствуя стеснение от растущего напряжения.

Я объехал торговый район и остановился у винного магазина прикупить яблочного сока. Джим собирается там ночевать? Я решил проверить это по дороге домой.

Когда я постучал, дверь, будучи совершенно незапертой, отворилась. Я распахнул ее и увидел стоящего в гостиной Джима, который держал огромный кухонный нож у живота Розаны. Пара пуговиц ее блузки с треском отскочили, так как Джим скручивал ей руки за спиной.

Мой пульс утроился.

— Что тут у нас?- воскликнул я, стараясь разрядить ситуацию. — Джим, полегче с  такими нетрадиционными способами соблазнения.

Джим взглянул на меня с удивлением и отпустил Розану. — Да, мы просто шутили.

Реакция Розанны со страха и гнева сменилась на облегчение. Джим положил нож.

Я в ансамбле с психбольным. Я В АНСАМБЛЕ С ПСИХБОЛЬНЫМ!

Я в комнате с психбольным.

— Ну, мне надо ехать… Ты со мной?

— Нетушки.

Я сделал ноги. Я беспокоился о Розанне, но о себе беспокоился еще больше. В комнате определенно ощущалась напряженность, как сексуальная, так и насильственная. Вот поэтому я и предпочел покинуть их. В состоянии шока доехал до родительского дома. Почему я оказался в ансамбле с сумасшедшим? Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, с родителями, да хоть с кем… но я знал, что не смогу. «Двери» были моим единственным билетом в самостоятельный мир и возможную карьеру в любимом мной деле, а если тот, кому я поведаю об инциденте, скажет, что я должен уйти, то у меня не будет выбора. Вот школа не давала мне выбора, поэтому-то я ничем и не интересовался. Я постарался забыть этот инцидент с ножом. Но если проблемы не решать, они в том или ином виде возвращаются. Например, в виде нервных мурашек, которые постоянно бегают по моим ногам.

Метился в счастье, да все недолет.

Волнуй меня, бэйби, ночь напролет.

«Нам нужно больше материала,- сказал Джим на репетиции в декабре 1965 года. — Каждый пойдет домой и напишет сегодня по песне. Используйте универсальные образы вместо специфических. Землю, воздух, огонь, воду».

На следующей репетиции ничего эдакого не произошло; все случилось сразу после встречи Нового Года, когда мы собрались в доме родителей Робби в Тихоокеанском Палисаде. В тот полдень мы не смогли задействовать апартаменты Хэнка, вот и собрались тут.

Прямо у двери Робби поприветствовал нас с особым энтузиазмом. «А у меня новая песня, моя первая песня, и я думаю, это – хит»,- сказал он, проводя нас в гостиную-репетиционную.

Джим сказал: «У меня тоже одна имеется». Рэй и я хранили молчание.

Взяв гитару, Робби выдал несколько запоминающихся аккордов и пропел начальные строки. По мне, дак именно так должен был звучать хит-сингл. Он явно цеплял. Застревал в памяти с первого раза.

Все закивали. «Да, да, мило, мило, Робби».

Потом Джим спел а-капелла свою новинку.

Это — конец, прекрасный друг

Это – конец, мой лучший друг

Конец.

Наш план обрел иной

Конец.

Всему, что под луной

Конец.

Хватит печься, удивлять.

Мне глаз твоих не увидать…опять…

Холодок пробежал по моей спине. Это была не лирика, это была эпитафия. Может быть, он и поэт, подумал я, но уж слишком зацикленный на смерти. Прекрасные стихи… но я от них загрустил.

Робби попытался было подыграть Джиму, но потом затряс головой. «Мне придется перенастроить гитару,- сказал он.- Давно хотел попробовать восточный строй, который слышал у ситара».

«Давай-ка сначала поработаем над твоими делами,- предложил Рэй Робби. — А уж потом сможешь перестроиться».

Комната вновь наполнилась энергией. Я начал наигрывать какой-то латиноамериканский бит. «А не подмешать ли сюда джазу?», — предложил я.

Рэй и Робби согласно кивнули. Рэй тут же склонился над своим органом, отрабатывая вступление.

«Да-дада-да-да- Дерьмо. Да-дада-да-да-да- Дерьмо. Да-дада-да-да-да-да- Проклятье.»

Следующие десять минут Рэй отрабатывал вступление, а мы все отдыхали. Я пошел на кухню и, убедившись, что поблизости никого нет, стащил пригоршню печенюшек марки «Бордо с фермы на Перечном Холме», лежавших в буфете. Мать Робби знала, что я без ума от них, и не была слишком сурова ко мне.

— Мой папа сказал, что «Двери» — это наихудшее название ансамбля, которое он когда-либо слышал,- выпалил я, усаживаясь на свою барабанную табуретку.- А я ответил ему, что такая реакция означает, что мы на верном пути!

Я так и остался с крошками на губах, и мы опять навалились на новую песню. Припев, казалось, оправдывал более тяжелое роковое звучание, тогда как запеву скорее подходила джазовая окраска. Проклятье, думал я себе, этот припев такой въедливый, что я смог бы играть его весь день.

Мы прозанимались не меньше часа, прежде чем прервались хлебнуть пивка.

Джим с треском открыл Дос Эквис (сорт мексиканского пива – прим.перевод.) и плюхнулся на диван, обтянутый темно-зеленой кожей. «Я думаю, нам нужно будет делить все деньги поровну, включая авторские гонорары»,- ни с того, ни с сего сказал он. Мы удивились. Это было не только благородное предложение, но и прозорливое на предмет сохранения мира в рядах нашего ансамбля. Оно вытекало из того, что, хотя большинство песен писали Джим и Робби, но аранжировали-то их мы все вместе. О себе я думал тогда, что я – всего лишь барабанщик, но вдруг оказалось, что Джим по-настоящему уважает наши с Рэем таланты. С того момента, когда Робби начал приносить свои собственные песни, его талант стал очевиден. Насчет себя я не был так уж уверен.

— Да, все правильно,- согласился Робби. Рэй и я выразили единодушную поддержку. Теперь, когда денежный вопрос был решен, мы больше, чем когда бы то ни было, почувствовали себя одной семьей.

— А ты помнишь, как нарезает Кэннонболл на «Ругайся здесь»? — спросил я Рэя.

— Да уж, весьма лаконично.

— А то! Там три доли в такте. Давайте-ка сыграем что-нибудь на три четверти… ну как «Все блюзы». — И я щеточками обозначил джазовый 3/4-ной размер. Рэй и Робби вступили в свою очередь, и мы залабали «Все блюзы» Майлза. На последней репетиции Рэй научил Робби как закольцовывать тему, и теперь тот старался вовсю. Джим осторожно вползал в общее дело, тряся единственным маракасом, и я отметил, что делает он это все лучше и лучше. На этих старых джазовых мелодиях каждый из нас раскрывался в музыкальном плане, и это было хорошо.

С усердием взявшись за новую песню, я сделал отсчет и издал громкий треск прямо перед вступлением Рэя. Джим загудел первый куплет в предельно низкой для себя тональности:

Детка, я б тебе солгал,

Вся бы ложь наружу вышла,

если б я тебе сказал:

«Нам не заторчать повыше…»

Робби нашел отличный гитарный ритм, я управлялся с размером, а Джим орал во всю глотку:

Медлить – грех, бегом на бал…

Вдруг он оторвался от листочка, по которому пел: «Эй, Робби, а где окончание?»

— Да, я чего-то застрял на втором куплете.

Джим закатил глаза, поразмыслил секунду, пока мы с Рэем продолжали проигрыш, и выдал:

из трясины слов банальных …?

Джим глянул на Робби, который кивнул: «Да, это подходит»,- и пока Джим носился со стихотворной концовкой, Робби дописывал:

чтоб костер любви не стал…

ей кострищем погребальным…

А потом все это слилось в припеве:

Запали-ка мой огонь,

Запали-ка мой огонь,

Ночь с огнем моей любви знакомь!

Ты следи за дорогой и крепче за руль держись.

Ты следи за дорогой и крепче за руль держись.

В придорожном трактире нас ждет отвязная жизнь.

***

Я этим утром проснулся, пивко – вот это да.

Я этим утром проснулся, пивко – вот это да.

Хоть будущность туманна, конец-то близок всегда.

%

Мы никогда не обсуждали этого, но наше сценическое присутствие, особенно джимово, доразвивалось до того, чтобы сойтись в схватке с размером растущей аудитории. Сначала мы играли в клубах, потом в качестве разогрева в маленьких двухтысячных залах с креслами, типа «Гепарда».

— О-го… вот это психотроп!

— Вот так так!

Я не мог поверить своим глазам. Кто-то превратил танцзал «Арагон» Лоренса Велка на пирсе Санта-Моники в имитацию космического корабля под названием «Гепард». У Рэя от изумления отпала челюсть. Он настроил свои очки без оправы на отражение серебристо-зеркальных стен.

— Кто бы ни декорировал это местечко, он, должно быть, крепко загрузился наркотой!- сказал я.

— Ха-ха-ха,- рассмеялся Рэй.

По мерцающему полу из твердой древесины медленным легким шагом Джим взошел на островок сцены трехметровой высоты. Дерзкая улыбка сверкнула на его лице. Он понял: это — его местечко.

Вернувшись сюда вечером, я прошел коридором мимо совместного постера «Аэроплан Джефферсона – Двери» и порадовался, что зал явно заполнен.

— Оттуда все еще идет эхо,- сказал мне Робби, когда я шел в гримерку,- но с публикой оно будет не таким ужасным, как на сегодняшней постановке звука.

— Двигая сюда, я слушал «Прорвись»! Ее передавала КРЛА,- сказал я так громко, чтобы все слышали. Зашибись: слушать одну из своих собственных песен по радио, едучи в машине! Остановившись на перекрестке, я опустил стекло, чтобы узнать, не слушают ли ту же станцию в соседней машине. Они не слушали, поэтому я как следует добавил громкости.

«ЭТО ЖЕ Я!!» хотелось мне крикнуть миру. Меня распирало  от  гордости.  «Двери» стали дорожной музыкой. Музыкой на дороге. Свободой на фривэйе (автостраде; дословный перевод – «свободный путь» — прим.перевод.).

Я не мог поверить, что наше звучание несется по радиоволнам. Мы нашли таки наше звучание. Оригинальное. Без басиста и  подпевок: звучание необузданной энергии.

— Надеюсь, это сработает,- прокомментировал Рэй. Он имел в виду сегодняшний концерт, спонсированный радиостанцией КХД, одной из двадцати или больше коротковолновых радиостанций, передававших по всей стране программы Билла Дрэйка. Мистер Дрэйк держал список исполнителей мертвой хваткой. Если ему не нравилась твоя песня, у нее не было шансов попасть в список, а если ты не мог вклиниться в него, ты не мог сделать хит. Вот почему мы играли тут за гроши – пару сотен долларов – в надежде, что они включат в свой список «Все – чужаки» раньше, чем этот сингл сгинет, хотя и ходили слухи, что Биллу песня не поканала. Если «Главному» диск-жокею Хамблу Харву, который вел сегодняшний конферанс, песня понравится, он, может быть, повлияет на ее включение в СПИСОК. Никто из диск-жокеев не имел права менять список и крутить своих любимчиков. Но Хамбл Харв, чей голос звучал антитезисом имени (скромный, робкий – прим.перевод.), был наиболее влиятельным диск-жокеем в Лос-Анджелесе. Может, он смог бы помочь. Это был первый из множества необходимых компромиссов. Я не понимал, как кто-то делает свой небольшой гешефт на концерте в «Гепарде» (2 тысячи зрителей по 3,50 USD с каждого), зато я бы сделал все, что угодно, для продвижения нашего второго сингла. Это была круглосуточная одержимость. Мы варились в этом уже почти полтора года, и что-то подгоняло меня, побуждая добиться этого поскорее. Я не очень-то задумывался, где было ЭТО самое.

%

Свет потускнел. Мы вскарабкались по крутой лестничке сзади сцены и заняли наши места. Я подтянул верхнюю кожу своего малого барабана в том месте, куда будет бить левая палочка. Удар всегда ослабляет натяжение. Взглянув вокруг, я увидел согнувшегося Робби, который распутывал свои шнуры. Дважды воровато оглянувшись, Джим проверил, как мы там, и обвился вокруг микрофонной стойки. Рэй навис над своей клавиатурой, взглянул на меня и – «ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ, ЭТО ХАМБЛ ХАРВ С КХД-ГЛАВНОГО РАДИО. ВОТ ОНИ…ДВЕРИ.»

Руки Рэя обрушились на клавиши его Вокс-органа и первые аккорды «Когда песня смолкнет» пронзили меня насквозь, а у всей толпы, казалось, перехватило дыхание. В подозрительной тишине я начал наносить удары по басовому, малому барабану и двойным тарелкам: бум, снэп-ба рэп бэп-хсст бум… брэп! Каждым ударом я увеличивал напряжение в зале.

Затем я подошел к внезапной остановке. И ждал. И ждал. Это был один из моих моментов. Я оставался безмолвным, пока напряжение не доросло до  максимума  и  нако-

нец выпустил чародея:

РЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ                  ТРАХ!

И, как только Робби взял воющую, мучительную басовую ноту, Джим, как изнемогающее от боли животное, разразился своим воплем. Он выкрикнул:

Ддддд-аааааааааааааааааа,

Когда песня смолкнет

Когда песня смолкнет

Даа-а-а-а

Когда песня смолкнет

Выключи свет

Затем наступила лишенная света тишина. Я покрутил палочками над головой и принялся крушить тарелки, пока Робби ревел в своем гитарном соло так, как будто душили дракона.

«ДДДДДААААААААА!» раздался очередной душераздирающий вопль, потом яростный скэт (манера джазового пения, когда певец выпевает бессмысленный набор слогов, подражая муз.инструменту – прим.перевод.), нечетко произносимые сквернословия.

Бунтарский клич Джима спровоцировал ансамбль. Гитара Робби взорвалась риффами; Рэй впал в свой гипнотический головокачательный транс, а я вел солиста, подталкивая его к краю. Всегда к краю.

Акустика наполненного зала звучала ненамного лучше, но толпа, казалось, поклонялась нам. Тащилась ли она от чувства опасности, исходившего от нас? Или оттого, что сцена была абсурдно высока?

Как бы там ни было, но наблюдая, как Джим дразнит толпу, я осознал, что вот оно, все свершается! Мы выбирались из притонов на концертные подмостки. Мне хотелось всего этого.

Мы закончили первую песню под отличный взрыв аплодисментов и, судя по публике, уставившейся на нас, а особенно на Джима, я понял, что мы произвели долговременное впечатление. Это было написано на их лицах.

Робби начал «Мужчину, заходящего с черного хода» этаким низким, вульгарным порывом, я вступил со своей колотушкой.

Было заметно, что Джим любил петь блюз, тот деревенский блюз. Это был наиболее драматический способ справиться со своей болью и наиболее эффективный выпуск пара сдерживаемого гнева.

ГОСПОДИ ИСУСЕ!!! Джим свалился со сцены!

Публика не позволила ему разбиться и решительно постаралась выпихнуть его назад! Но сцена так высока, что им это не удается. Мы продолжаем импровизировать, и Джим вскарабкивается наконец на край сцены и сгребает микрофон. Аудитория издает одобрительные возгласы, а я смеюсь так, что затягиваю темп.

Мы закончили свой пяти-песенный кусок (от 10 до 15 минут на песню), а на пути в гримерку я спародировал Эда Салливэна.

— Вот эт паказ!… Туфлю вам в глаз! Звук, как в эхо-камере, но аудиторию растащило!

— Довольно похоже, неплохо,- согласился Джим.

%

Наши представления становились рок-театром. Как рассказал Джим репортеру журнала Тайм, они имели «структуру поэтической драмы… типа электро-бракосочетания».

Популярность «Дверей» со временем доросла до того, чтобы заполнять десяти- и двадцатитысячные арены, построенные для спортивных состязаний, а вовсе не для музыки. Мы никогда не садились и не планировали, как собираемся контактировать с еще большей аудиторией, но если уж так случалось, то наша интуиция – особенно джимова и моя – подсказывала, как нам усилиться, чтобы добраться до последнего ряда.

Рэй играл, склонив голову над клавишами, его стиль не слишком-то изменился. Если Робби хотел немножко выпендриться, он никогда не притворялся. Ротчайлд разъясняет: «Если Вы понаблюдаете за игрой Робби, то даже, когда он играет очень быстро, то выглядит, как будто бы играет медленно». Робби по-прежнему бродил по сцене, и выглядел так, будто забрел невесть куда, да и тусклый взгляд его светло-карих глаз было легко истолковать неправильно. Снова Ротчайлд: «Лицо Робби – взгляните – выглядит так, будто кто-то только что задал ему вопрос, и он очень серьезно раздумывает, каким бы мог быть ответ». Робби не знал, как сорвать у публики аплодисмент, зато четко представлял, куда двигать со своими импровизациями. Однажды я спросил его, о чем он думает, когда играет соло, поскольку выглядел он уж очень отстраненным. Позже он сказал, что думает о «рыбке в своем аквариуме», когда играет. Но, где бы ни блуждал разум, его соло воспаряли с плавным волшебством. Робби начал исполнять мелодию из «Элинор Ригби» (песня битлов, вып. в США 08.08.66 — прим.перевод.) посреди своего соло в «Запали мой огонь». В этой части возникал коротенький взаимообмен между гитарой и ударными, который забавлял нас с Робби. После его окончания мы обменивались небольшими кивками. Как атлеты на арене; мы были братанами.

Что касается меня, то в некоторых песнях я был весьма драматичен со своими палочками. Руки становились их продолжением, и я угрожающе вздымал их над головой в паузах «Когда песня смолкнет» и «Запали мой огонь». Не знаю, почему именно эти песни побуждали производить эффект, скорее потому, что они заводили меня самого. Эти эффекты выглядели натурально, и я чувствовал, что и в самой большой аудитории мои эмоции наряду с громкостью звучания достают до последнего ряда. Чтобы палочки не выскальзывали, я налеплял на пальцы пластырь, а на последнем аккорде нашего сэта начинал вставать, продолжая дробь на тарелках, чтобы, пропустив по очереди Рэя и Робби, вместе с ними врезать с громким треском последнюю ноту на малом барабане. Палочки обычно ломались, и я швырял их обломки в толпу. От использования более толстых палочек я отказался — они могли бы застопорить рост моей техники. Порой фанаты приходили за кулисы с обломками палочек и просили надписать их. Как-то я заметил кровь на дереве. Перевел взгляд на кончики пальцев – красное сочилось сквозь белые бинты.

— У меня уже волдыри на пальцах! (знаменитый выкрик Р.Старра – ударника битлов – в конце записи песни Helter Skelter — прим.перевод.)

Догадываюсь, что во время этих шоу я был еще где-то.

К концу 1967-го Джим определенно стал заправским исполнителем. Он начал больше двигаться по сцене, разгуливая из стороны в сторону, беседуя с людьми из бельэтажа или, спрыгнув со сцены, направлялся по центральному проходу. «Порой он падал наземь и корчился как змей,- вспоминает Робби,.- Я знал, что Джим занимался этой чепухой не всерьез, но он слишком входил в образ, который толкал его все более и более потакать чаяниям публики, в то время как ее становилось всё больше и больше. Мне было неловко за него».

Он принимался тыкать микрофоном во рты разных зрителей, побуждая их спеть, выкрикнуть или сделать, что угодно. Кто-то стеснялся микрофона; большинство вопило, что есть силы. Джиму нравилось получать отклик публики, не столько на массовом уровне, сколько на индивидуальном. Мы обычно наяривали инструментал, ожидая когда же Джим вернется к пению; аудитория, наслушавшись пластинок, знала, где ему вступать, а Джим нарочно тянул, пока каждый, и особенно я, не возбуждался до предела.

Прелюдия бывала максимальной. Сходной с рагами Рави Шанкара. Хорошей кульминации нужно было ждать довольно долго. Мне не нравился наш новый ярлык «Королей Оргастического Рока». Так же и Рави Шанкару не нравилось, что его музыка, став достаточно популярной, использовалась в качестве саундтрэков к порнушке. Он судился! То, что сам Шанкар описывал, как «звук Божий» стало сопровождением к сексу.

На наших концертах несколько зрителей, как привило, становились непрошенными советчиками Джима. Обычно он быстро возражал, стараясь получить расширенный отклик.

— Ну, хорошо, хорошо, а что вам хочца послушать дальше?

«Хрустальный корабль»! «Люби меня дважды»!» «Все – чужаки»!

Они одновременно выкрикивали названия разных песен.

— Нет, нет, одну за раз!- дурачился Джим.

«Прорвись»! «Запали мой огонь»! «Мужчину, заходящего c черного хода»!

В конце концов, снимая всем нам напряжение, Джим продолжал петь.

— Джим был типа электрического шамана,- высказался Рэй о наших концертах,- а мы составляли ансамбль шамана, месивший за его спиной. Порой он забывал о нас, но мы наяривали, как могли, и мало помалу это возвращало его к нам. Боже, я мог использовать свой орган в качестве элеткро-шокера. А Джон – свой барабанный бой. Да Вы могли убедиться, как каждый раз, когда я ударял по клавишам, Джима пронзала конвульсия. И он опять был где-то далеко. Порой бывал невероятен. Просто изумителен. И аудитория тоже чувствовала это!

%

Наряду с положением звезд мы имели дело с нудными деталями перелетов. Баловаться и вести себя, как дети, было легко, поскольку ты ни за что не отвечал. На посадку мы шли первыми – специальной группой. «Клуб Дверей» раньше «Клуба Оптимистов». Все эти правильные ребята стояли в очереди на перелет из Питсбурга в Нью-Йорк, а тут какие-то патлатые чудики загружались раньше всех, да еще и первым классом! На лицах пассажиров я читал: «Куда катится эта долбаная страна?»

Постоянные турне смазались в памяти. Иногда я не знал, в каком городе мы находимся. Кливленд? Нет. Питсбург? Нет. Коннектикут? Да-а. Нью-Хэйвэн, штат Коннектикут. А где я проживал? Лос-Анджелес. Правильно.

%

Нью-Хэйвэн, штат Коннектикут

5 декабря 1967 г.

Перед тем, как выйти на сцену в тот вечер, я поручил Винсу передвинуть свои барабаны назад, чтобы мои уши оказались позади линии действия усилителей. Я не собирался терять слух даже в угоду «этим подонкам», как я в шутку назвал Джима, Рэя и Робби в первой биографии для Электра Рекордз.

Передвинув барабаны, Винс рассказал мне, что полицейский брызнул в Джима из газового баллончика в одной из раздевалок. Видимо, Джим «клеил» фанатку в боковой комнатушке, а тут вошел коп и решил, что они, как и все люди, должны присоединиться к аудитории. В изысканной манере мистера Хайда Джим послал копа куда подальше. В ответ полицейский брызнул Джиму баллончиком в глаза.

Когда Моррисон вышел на сцену, я почувствовал, что произойдет какая-то конфронтация. Глаза его были красными, он выглядел сумасшедшим. Посреди «Мужчины, заходящего с черного хода» Джим поведал о закулисном инциденте и начал дразнить полицейских, стоявших прямо перед сценой и предположительно охранявших нас от публики. Копы стали оборачиваться и неодобрительно поглядывать на Джима. Тот продолжал искушать толпу и – раньше я не слышал такого – подбивал каждого что-нибудь сделать.

Два или три полицейских вышли на сцену из-за кулис. Мой пульс удвоился. Джим сунул микрофон одному из офицеров под нос и сказал: «Толкни свою речь, чувак!» Они принялись стаскивать Джима со сцены, я ретировался за кулисы. Настроение аудитории становилось истеричным, задиристым, даже яростным. Стоя сбоку, я подумал, что, должно быть, нечто подобное свойственно войне. В воздухе носилось ощущение настоящей паники.

Вдруг Винс схватил меня за руку, напугав до полусмерти.

— Что они собираются делать с Джимом?- спросил он.

Я расслышал, что толпа начала скандировать «Все в полицейский участок! В полицейский участок! В полицейский участок!»

Рэй сходил в задние ряды и вдохновил нескольких фанатов отправиться в участок. Я бросил на него взволнованный взгляд, а он ответил, что «Все в порядке, сегодня здесь репортер из журнала Лайф. Я подумал – а что будет с Джимом? Они собрались вышибить из него все дерьмо? Я был напуган. Группа пошла вразнос. Джим обезумел. И мне захотелось сбежать от растущего чувства страха за то, что все только начинается.

Позже Рэй сказал, что он тоже тогда был расстроен Нью-Хэйвэном, как началом эрозии всего, к чему мы стремились.

%

К моему удивлению Король Ящериц, проведя ночь в тюрьме, выглядел весьма неплохо, и мы отбыли в Филадельфию, несмотря на некоторую пост-нью-хэйвэновскую паранойю. Как обычно, каждый старался замести ее под ковер, так уж у нас повелось. В Филадельфии мы побывали на крупной радио-станции, поцеловали их в задницу методом рукопожатия с диджэйями, а на выходе один ведущий сказал: «Люблю выпущенный вами сингл «Запали мой огонь». Он и не слышал «Все – чужаки», вышедший три месяца назад. Я демонстративно утратил к нему всякий интерес и уселся в лимузин.

В тот вечер, когда мы ехали в лимузине на свое выступление, шел дождь. Я мог бы поклясться, что водитель смотрелся настоящим агентом по борьбе с наркотиками. Выбритый череп и предельная неприязнь. Во время концерта мы обнаружили в зале представителей полиции нравов. Они планировали сделать аудио- или видеозапись нашего возможного нарушения законов.

Перед нашим выходом Билл Сиддонз – еще один роуди – умолял Джима не сквернословить на сцене. Ну, естественно, Джим начал браниться, как только добрался до микрофона. Поразительно, но офицеры не смогли зарегистрировать это посреди всеобщего шума.

Такая атмосфера не располагала к креативности. Наше выступление тем вечером было, по крайней мере, неуверенным. Я опасался, что Джим может что-нибудь ляпнуть посреди исполнения, а его напрягало присутствие цензоров.

Следуя потом на фанатскую вечеринку, мы попросили шофера обождать нас, и вскарабкались по лестничному полу-пролету в краснокирпичный особняк. Это было обычное для 60-х сборище с сидящими в кружок на полу людьми, передающими друг другу косячок, слушающими музыку и не общающимися между собой иными словами, кроме как «клево» и «круто, мужики».

Примерно через час, памятуя о нашем суровом водителе, мы вернулись в лимузин, хладнокровные и сплоченные. Он без осложнений доставил нас в отель. Его отъезд вызвал облегчение.

Я скинул одежки, пропитанные потом еще пару часов назад, но сейчас сухие. И почувствовал жжение на тыльной стороне колен. Потащился в ванную. Я знал, что вода, особенно теплая, усиливает потницу, но надо было смыть высохший пот и, сидя в ванне, я мог хотя бы расслабить мозги. А коже уделить внимание попозже.

Я уселся и мысленно прошелся по всему нашему сегодняшнему выступлению, смакуя хорошие моменты – хотя их было немного в тот вечер – и, пытаясь понять, как избегать провальных. Мне нравилось перебирать все, что произошло на сцене, но сегодняшний вечер выдался бедноватым.  Все шло несколько не так, как предполагалось, признался я себе. Предполагалось-то расслабляться и радоваться своему присутствию в знаменитом рок-ансамбле.

%

— Я болен… так что не смогу выступить в конце недели на Северо-Западе,- соврал я Салу.

— Ты должен, все билеты проданы!

— А что это вы, парни, сами-то никогда не ходите на наши концерты, кроме как в веселых городах типа Нью-Йорка? И, несмотря на это имеете свои 15 %, не так ли?

— Мы найдем другого барабанщика!

— Отлично!

Мне ужасно не нравилось поступать так, но я просто не мог загружаться в очередной самолет. И надеялся, что Рэй, Робби и Джим не слишком рассердятся.

— Ты не собираешься?- спросил Робби по телефону.

— Я болен,- пробормотал я.

— Ты не болен, ты просто устал нянчиться с Джимом!

Я не ответил. Мы, конечно, не нянчились с Джимом. Мы постоянно переживали за него. Особенно я. Ясно было, что Робби тоже устал, но он еще не был готов что-либо предпринять по этому поводу.

По прошествии всего Робби говорит, что наступил момент – примерно в конце 67-го, начале 68-го – когда Джим ему резко разонравился, а будущее ансамбля показалось тягомотной рутиной.

%

«Я не буду пытаться и не соглашусь стать кандидатом от моей партии на следующий президентский срок». Сводки радио-новостей разносят шокирующее заявление президента Джонсона. Протестующие вытеснили таки ЭлБиДжэйя (молодежная аббревиатура Линдона Бейнса Джонсона — 36-го президента США – прим.перевод.) из его конторы, и я чувствую себя в какой-то мере причастным. Горделиво причастным. Запасным свидетелем на защите Чикагской Семерки.

Этот парень стареет прямо на Вашем телеэкране. Ничего личного, но я ненавижу его политические установки. Кандидаты на его пост обещают закончить войну. Это обнадеживает.

%

Рэй был прав. Нью-Хэйвэн стал началом эрозии всего, к чему мы стремились. Наш следующий сингл со второго альбома «Люби меня дважды» быстро пошел вверх в чартах, как вдруг был запрещен в связи с инцидентом в Нью-Хэйвэне. Мы стали слишком сомнительны. Блин!

Бранились по поводу того, что Джон Кайлор – ударник из «Ежедневного кайфа» — который заменял меня в Сиэтле и Портленде, сработал не очень-то. Мне это понравилось. Во мне нуждались. А я и не ожидал. Джон весьма компетентный барабанщик, но, полагаю, мои фенечки уникальны и едва ли копируемы.

Я встречался с Джулией Броуз, и чувства наши были достаточно естественны, пока старая привязанность не нагрянула к ней из Джорджии, и интуиция подсказала мне, что у них опять все закрутилось. Так как-то вечером я доехал до Лорел каньона, свернул с нашего Панорамного налево в Стэнли Хиллз проезд и медленно проследовал мимо ее уютных апартаментов, располагавшихся в двух домах от перекрестка по правой стороне. У нее горел свет, так что я развернулся и припарковался на противоположной стороне, уперев колеса в бордюр. Тихонько пересек крутую улочку и поднялся на крыльцо. Взглянув в окно, я понял, что Джулия находится с кем-то в спальне. Но вместо того, чтобы ретироваться, я постучал в дверь.

Отсюда как будто бы выход один, его я  ищу и теряю.

Мужик там какой-то, должно быть твой, уж я теперь и не знаю.

Моя ревность удивила меня самого. Видимо, эта девушка действительно мне нравилась. Они взяли себя в руки и впустили меня. Я постарался притвориться, что ничего не видел, но, на удивление, повел себя весьма холодно и враждебно, когда Джулия знакомила меня с парнем. Он выглядел серфером, и звали его Грэгг Оллмэн. Я пару раз извинился и довольно скоро ушел. Махариши говорит: не перетряхивайте грязь прошлого. Оно того не стоит. Я согласен. Вскоре я отправлялся в Европу, так что, может быть, там встречу кого.

%

До того как нам отправиться в Европу, мы с Робби прошли месячный курс медитации. Его проводил Махариши на землях племени Скво возле озера Тахо в северной Калифорнии, и я захотел усовершенствоваться в вибрациях любви, как описывал Букминстер Фуллер (знаменитый амер.архитектор – прим.перевод.): «Любовь грядет в западный мир посредством манифеста Махариши. Вы не встретитесь с Махариши без мгновенного осознания его целостности. Вы глянете в его глаза, а в них – чистота».

Бизнес-локомотив «Дверей» еще не набрал неудержимый ход, поэтому агенты и менеджеры не прессовали нас по поводу этой отлучки. И Рэй с Джимом тоже. Очень плохо, что Джим не искал альтернативных путей для расслабления и забвения крысиных бегов.

Ты ходишь на бега собачьи,

На скачки лошадиные,

Ох, люди, люди, грубо говоря,

Ведь все это – бега крысиные.                                                   «Крысиные бега» — Боб Марли

Мы с Робби арендовали большую хижину на северном берегу озера вместе с Полом Хорном, джазовым флейтистом, Эмилом Ричардзом, вибрафонистом Пола и популярным студийным перкуссионистом, и Джорданом, моим другом-фокусником. Местечко называлось Лунной Дюной, Махариши жил тут год назад. И Пол настоял, чтобы мы устроились в этой самой хижине.

Между лекциями Махариши большую часть дня мы медитировали, а вечером читали или общались. Как-то после полудня, окончив лекцию, Махариши покидал аудиторию, и моя склоненная голова привлекла его внимание. «Через несколько лет ты расцветешь»,- сказал он.

Позже тем вечером несколько медитирующих музыкантов настроили свою аппаратуру, и у нас задался отличный джэм. В паре номеров я сыграл с Эмилом, Полом и Робби. Я играл с парнями, которых считал своими идолами из «Дыры Шили Мэнн»! Квинтет Пола Хорна я видел там несколько раз, поэтому начал быстрый джаз-вальс в их стиле. Поскольку Робби обычно не обращался к идиомам, ему пришлось поспешать, чтобы быть наравне со всеми, но Эмил оборачивался и показывал мне большой палец, побуждавший с еще большим усердием прожигать дыру в барабанах. На обратном пути Пол и Эмил осыпали мою игру комплиментами. Было очень приятно.

На следующий день была пройдена половина курса, и я вызвался отвезти подругу Джордана в аэропорт Рино. Робби дал мне свой Порш, а сопровождение осуществлял Джордан.

Покинув аэропорт, мы возвращались по улочкам Рино. Для нас это был шок. После двух недель медитации и зависания на вибрациях любви Махариши трафик любого города покажется перенасыщенным. Я чувствовал мощное тепло, спровоцированное небольшой дозой Тигрового Бальзама (ментоловая мазь, широко используемая в качестве универсального средства – прим.перевод.) и исходившее из третьего глаза; короче, преобладало полное ощущение благоденствия. Легкого одурения. (Mellow Yellow — культовая песня Л.Донована, вып.13.01.67 – прим.перевод.)

Кроме того, я уставился на придорожную стойку с гамбургерами и испытывал жгучее желание набить свой желудок мясом. Махариши ничего не говорил о диете, но многие из нас – медитирующих – были вегетарианцами или полу-вегетарианцами.

— Осмелимся на бургер, Джордан?- спросил я, поднимая брови.

— Я бы не прочь.

— А как насчет наших диет? Я даже цыпленка ем с трудом, не говоря уж о красном мясе.

— Да-а, но при всей этой чистоте нам не помешало бы немножко смазки!

Я рассмеялся и стал истекать слюной.

— Да, давай уж!- воскликнул я и завернул во «Фростерз Фриз» (сеть закусочных – прим.перевод.). Мы обожрались чизбургерами со всякой всячиной. Включая красный жгучий перец. Удовлетворившись, но, чувствуя приближение заворота кишок, я запрыгнул назад в машину. Джордан последовал за мной. А когда мы делали правый поворот, выезжая на шоссе, коп включил сирену и остановил нас.

— ВЫХОДИТЕ ИЗ МАШИНЫ!

«Что за хрень мы нарушили? Может, у меня изо рта все еще текла перечная приправа?»- Я отважился на вопрос.

— А что мы сделали?

— НЫНЕШНИМ УТРОМ ВЫ ЗАБЫЛИ ПРИНЯТЬ ВАННУ… А МОЖЕТ ВЫ ОБА ВООБЩЕ НЕ МОЕТЕСЬ МЕСЯЦАМИ!

Ох-хох. Оскорбление.

— РУКИ ЗА ГОЛОВУ, РАЗВЕРНУТЬСЯ И НАКЛОНИТЬСЯ К ПАТРУЛЬНОЙ МАШИНЕ.

Ну, прямо как в «Беспечном ездоке»! (Easy Rider – культовый фильм рок-революционеров 60-х – прим.перевод.) Они что, собирались трахать нас в зад своими дубинками?

Они обыскали нас, с особым усердием прохлопав промежности.

— Думаю, нам придется задержать вас, девки, за бродяжничество.

«Бродяжничество! А как насчет машины Робби? Могли ли мы бродяжить на Порше стоимостью в восемь тысяч долларов?»

— РУКИ ЗА СПИНУ!

Они выкрутили нам руки и предельно тесно затянули наручники. У меня стали неметь запястья, и я подумал, что моя карьера барабанщика укорачивается. Ведь в запястьях была вся моя сила. Я мог играть так же мощно, как Бадди Майлз – 250-фунтовый (113 кг) черный ударник – как раз за счет своих запястьев.

Я зафиксировал промелькнувший передо мной медальон с фамилией наиболее агрессивного копа, который заталкивал меня на заднее сиденье патрульной машины. Переведя глаза на Джордана, которого запихивали с противоположной стороны, я одарил его испуганным взглядом. Он обошелся слабой улыбкой.

Они бросили машину Робби прямо на улице! В полицейском участке с нас сняли наручники, оставившие глубокие отпечатки на коже. Мои запястья, казалось, были в норме, если не считать окоченения.

Свалив все наше имущество на стойку, они дали каждому из нас по бедному десятицентовику и указали на телефон на стене.

Находясь на грани слез и ярости, я позвонил старому юристу ансамбля Максу Финку.

— Макс, я заплачу любую кучу денег, какая потребуется, только чтобы этот коп получил выговор!

После предельного унижения – съемки фото, снятия отпечатков и проверки задниц на предмет наличия смазки – нас поместили в вытрезвитель, где мы вволю посмеялись. Все было так душераздирающе, что становилось смешным. Я занялся йогой, встал на голову, что было нетрудно, поскольку пол был резиновым во избежание авто-травм алкашей. Периодически кто-то из наших сокамерников вскакивал и бросался в туалет, выделявшийся на фоне стены.

— А почему бы тебе не показать охране пару фокусов, и может быть, нас выпустят раньше из этого  резинового отстойника?

— Э-э… эй… Я – волшебник… Есть у кого-нибудь монетка?

Вошел охранник и навалился на стойку. — Ну?… правда… ух ты… да-а-а.

Он всучил Джордану четвертак. Тот исчез, а потом материализовался у него же за ухом.

— Как ты это сделал? Потрясающе!

Я наблюдал работу Джордана на протяжении лет и знал, как делается большинство трюков, но оставался высокого мнения о его таланте. Фокусы крупным планом – настоящее искусство; а вот для распиливания людей надвое достаточно зайти в магазин принадлежностей иллюзиониста.

— Да вы в порядке, ребята. Вас занесло сюда ошибочно. Я посмотрю, что можно сделать.

Это был первый дружеский голос, который мы услышали за всю ночь. Они выпустили нас в 6 утра. Мы забрали машину Робби со штрафной стоянки за 60 долбаных долларов и поехали назад в Сэторивилль. Расстроенные донельзя.

СОДЕРЖАНИЕ

стр. 7 ПОКЛОН ПОЛУ РОТЧАЙЛДУ

стр. 8 ПРЕДИСЛОВИЕ

стр. 10 ВВЕДЕНИЕ

стр. 22 ДВЕРИ «Прорвись (на другую сторону)», «Душевная кухня», «Хрустальный корабль», «Двадцатого века красотка», «Виски-бар (Алабамская песня)», «Запали мой огонь», «Мужчина, заходящий с черного хода», «Я взглянул на тебя», «Ночи конец», «Смотри на вещи проще», «Конец»

стр. 40 СТРАННЫЕ ДНИ «Странные дни», «Ты потерялась, девчушка», «Люби меня дважды», «Несчастная девушка», «Конские широты», «Проезд Лунного Света», «Все — чужаки», «Показалась ты мне», «Я не могу лицо твое припомнить», «Когда песня смолкнет»

стр. 58 ОЖИДАЯ СОЛНЦЕ «Привет. Люблю», «Улица Любви», «Не касайся земли», «Скоро лето пройдет», «Зимняя любовь», «Неизвестный солдат», «Испанский караван», «Моя любовь — дикарка», «Вместе б нам чудесно было», «Да, знает река», «Пять к одному»

стр. 74 ВЯЛЫЙ ПАРАД «Скажи всем людям», «Коснись меня», «Тоска шамана», «Делай это», «Беспечная поездка», «Дикорастущее дитя», «Бегущий блюз», «Желанная, греховная», «Вялый парад»

стр. 90 МОРРИСОН ОТЕЛЬ «Блюз придорожного трактира», «Ожидая солнце», «Ты делаешь меня настоящим», «Пацифист», «Тоскливое воскресенье», «Корабль дураков», «Эй, земля!», «Шпион», «Королева автострады», «Бабье лето», «Мэгги МакГилл»

стр.110 АБСОЛЮТНО ЖИВОЙ «Где прячется любовь», «Создай мне женщину», «Вселенский разум», «Прорвись № 2 (Дохлые кошки, дохлые крысы)», «Празднество ящерицы»

стр.120 ЖЕНЩИНА ЛОС-АНДЖЕЛЕСА «Подменыш», «Люби ее безумно», «Было хреново так долго», «Машины шипят под окном», «Женщина Лос-Анджелеса», «Латинская Америка», «Гиацинтовый дом», «Белая кость (Радио Техас и биг-бит)», «Оседлавшие бурю»

стр.138 ДРУГИЕ ГОЛОСА «У солнца в глазу», «Перемены придают жизни остроту», «Корабли под парусами», «Прогулка по канату», «На ферму», «Я сексуально озабочен, я в отрубе», «Бродячий музыкант», «Держись за жизнь»

стр.146 ПОЛНЫЙ ЦИКЛ «Вставайте и танцуйте», «Четыре миллиарда душ», «Вердилак», «Твердый деревянный пол», «Москит», «Фортепьянная птичка», «Вылетело из головы», «Король Пекина и Нью-Йорка Королева»

стр.154 АМЕРИКАНСКАЯ МОЛИТВА «Очнись» («Песнь призрака», «Рассветное шоссе», «Пробуждение новорожденных»); «Зрелости достичь» («Черный полированный хром / Хром выходца из Латинской Америки», «Ангелы и моряки», «Безупречный «торчок»); «Мечты поэта» («Кинокартина», «Проклятья, заклинанья»); «Весь мир в огне» («Американская ночь», «Блюз придорожного трактира», «Скорбная песнь», «Голосующий на дороге»); «Американская молитва»

стр.170 ХРОНОЛОГИЯ

(постраничное указание условно – прим.перевод.)