Мы к морю примчались при первом же «проблеске Рая»
и на побережье застыли, восход ожидая,
Я жду, когда ты согласишься, пойдешь со мной,
Когда мою песню услышишь и скажешь: «Пой».
Я сделал ошибку?
Приди, объяснись.
Я странной жизни не ведал такой.
Восход ожидаю. Восход ожидаю.
Я солнца жду.
.
Июнь 1968
.
Перед тем, как отправиться на серию концертов на огромных аренах – и первой была бы «Голливуд Боул» – я получил два важных телефонных звонка: один хороший, другой плохой. Хороший был от нашего старого юриста Макса Финка, который рассказал мне, что тому «миролюбивому» офицеру, который доставал меня в Рино, объявлен выговор. Макс не знал, уволили его или понизили в должности, но ему определенно дали по рукам. Услуги адвоката встали мне в несколько сот баков, но я почувствовал себя реабилитированным.
Другой звонок был от моих родителей. Они сказали, что моего брата вернули в Камарильо. У себя в квартире он включил газовую духовку и не зажег огня. Я был шокирован. По дороге на установку звука в «Боуле» я возвращался в памяти к тому моменту, когда несколько лет назад родители взяли Джима с собой в командировку в Миннесоту, и там он отказался ходить в школу. Это было началом? Гадать можно было сколько угодно, если тут вообще можно что-то разгадать. Я прятал свои раздумья о брате.
При свете дня «Голливуд Боул» не выглядел столь выдающимся, как ночью, но, к сожалению, и ночные огни не спасли нашего выступления. Мы беспокоились за акустику открытого амфитеатра, где не было стен, отражавших звук. До сих пор мы с успехом давали концерты на открытом воздухе, но ты не мог слышать возвращенный звук, и было трудно удостовериться, как громко мы играем. Мы не хотели рисковать, и Винс – наш преданный и одержимый гастрольный менеджер – настроил дополнительные усилители, 52 динамика общей мощностью 7 тысяч ватт. Для ансамбля из четырех человек!
Я использовал четыре микрофона для усиления звучания своих барабанов и имел восемь динамиков на все про все. У Рэя и Робби было примерно по пятнадцать динамиков на каждого, а у Джима чуть поменьше, но его голос питался еще и от домашней ПА-системы.
Мы хотели достать задние ряды «Боула» и не хотели обкакаться. Как выяснилось, люди, жившие в домах поблизости от «Боула», с месяц тому назад пожаловались на шум, и «Боул» нанял звукоинженера, гулявшего вокруг театра во время представлений и записывавшего уровень звучания на портативный измеритель. Уровень звука не должен был превышать 80 децибел, иначе этот парень отключал музыкантам электропитание. Робби был страшно разочарован. Типично для гитариста. Мощность! А я так был весьма обрадован, потому что, как барабанщик, я всегда боролся за то, чтобы меня услышали. Когда Рэй и Робби просто подкручивали ручку потенциометра, мне приходилось напрягать мышцы.
К сожалению, восьмидесяти децибел было недостаточно, чтобы оправдать нашу надежду заполнить энергией 18 тысяч сидячих мест. Думая, что это выступление может стать важным, мы обзавелись кино-командой из старых друзей Рэя и Джима по УКЛА, вооруженных 16-миллиметровой цветной камерой и синхро-звуком. Эта маленькая команда сопровождала нас в турне для документирования наших деяний. Для «Боула» мы наняли двух дополнительных операторов. (Хотя я и не был гэйем, но заметил, как поразительно красив оказался один из них. И имечко у него было, что надо – Харрисон Форд.) Нам позвонил Джимми Миллер – продюсер Стоунз – и сказал, что они с Миком не прочь посетить «Боул». Мик Джэггер! Мы находились под впечатлением, пока они не подкатили к нашему офису, чтобы вместе отобедать. Робби сказал: «Джон, взгляни на машину, которой они управляют». Это был Кадиллак, и даже не из старых. Мик распродается? Я извинил их – машина, может быть, была просто арендована – но все же подумал: могли бы иметь вкус и получше. Наше окружение отправилось в китайский ресторан Му Линга на Сансэт бульваре и, к сожалению, поскольку в компании было слишком много народа, мы разместились за двумя отдельными столами. Мик сел не за мой стол. Джимми Миллер болтал без умолку, а мне хотелось слышать обмен данными между двумя ведущими певцами и, может быть, вставить словцо-другое. Когда мы подрулили назад к «Боулу», тот выглядел готовым к гигантскому бейсбольному матчу. Я занервничал, оглядев толпу, пока мы шли к гримерке. Потом достал лист бумаги, и мы договорились о первых трех или четырех песнях. Уголком глаза я отметил внимательно наблюдавшего Джэггера.
Джимми Миллер и Джэггер ускользнули в одну из зарезервированных лож, а мы вышли на сцену перед восемнадцатью тысячами вопящих людей. Мне хотелось показать ведущему певцу Стоунз, как хороши мы можем быть. Но… не в этот вечер. Черт побери! Как жаль, что мы не могли быть получше! Несколько близких друзей сидели справа на первых местах, а я не мог даже взглянуть на них. Джим будто тащил крест на Голгофу, и постоянно курил сигареты, что выглядело нехарактерно для него. Он так и не воскрес, и я впервые видел его курящим. Я обнаружил что-то типа застенчивого построения имиджа.
Когда мы играли «Запали мой огонь», публика зажгла зажигалки — тренд, который продолжается на нынешних рок-концертах,- но как бы красиво это не выглядело со сцены, ни одна искра не слетела от нашей музыки. Это было не плохое шоу, а просто низкосортное.
Я не мог осознать, что было не так. Прожектора били слишком ярко для видеозаписи, и я бы сказал, они повлияли на джимово выступление. У шоу не было нерва. Нам не хватало мощности, а джимовы паузы в некоторых песнях были слишком затянуты. Не помогло даже золотое джимово распятие. Я отметил Роджера Долтри из «Кто», обнажавшего крестик в теле-студии, и спросил Джима, почему он прикрывает его одеждой.
— Я ощутимо люблю этот символ, плюс это может смутить людей.
— Что пошло не так?- спросил я Робби, замкнуто шагая в гримерку.
— Джим принял кислоту прямо перед началом выступления.
— ЧЕРТ ПОДЕРИ! — Я швырнул свои палочки на пол. «Одно дело заниматься этим в свободное время, но в «Голливуд же Боуле»? А может, именно поэтому он и принял ее. Проклятье».
Позже Джэггер был очень добр, когда Мелодии Мэйкер – английский музыкальный журнал – спросил, как ему понравились «Двери». Он сказал: «Они выглядели славными малыми, но играли немножко длинновато».
%
Уже полтора часа я ехал на север в Камарильо, чтобы повидать своего брата. Видения «Терри и Сумеречников» — моего первого ансамбля – встали перед глазами. Обычно на Рождество мы бесплатно выступали в госпитале для ветеранов. Я видел себя, входящим в закрытые палаты полные ветеранов Второй Мировой, и играющим праздничные песенки. Мужик, что засел в моей памяти, трогательно старался удержать пятеро надетых штанов, которые норовили сползти с его ног. Работа была постоянной, но он весело справлялся с ней.
— А не сыграть бы вам рок «Звените, колокольчики»?- просил он снова, снова и снова. — Парни, а вы знаете рок «Звените, колокольчики»?
— Эй, ха-ха-ха…А как насчет рока «Звените, колокольчики»?
Поэтому по мере приближения к госпиталю меня посещали картины дальнейшей конфронтации с безумцами. Я не был Р.П.МакМёрфи (персонаж культового романа К.Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», устраивающий бунт в психбольнице – прим.перевод.). Мой большой страх базировался, может быть, на том, что, если узнают про мои нарко-опыты, то тоже запрут меня там.
Солнечный южно-калифорнийский день все тянулся, а я наслаждался одной из любимых частей побережья на северной границе округа Лос-Анджелес, пока не включил радио и не прослушал новости. Они прервали снедавший меня ужас раздумий о моем брате. Я хотел увидеться с ним, так как вскоре отправлялся в Европу. Желтые дикие цветы, свешивавшиеся со скал Пойнт Мугу, которые обычно напоминали мне о Большом Сёрфинге, не могли отвлечь мой мозг от раздумий о больницах для умалишенных. А вот радио-новости сковали меня так, что я остановился на обочине. Только что был застрелен Роберт Кеннеди, выигравший звание кандидата на пост президента от демократической партии. Царило безумие: Мартин Лютер Кинг младший, убит по политическим мотивам несколько месяцев тому назад… наш певец нестабилен… мой брат в беде… анархия в Соединенных Штатах. Роберта я любил даже больше чем его брата. Он казался толковее. Надежды не осталось.
Я заехал на институтские земли и нашел нужное мне здание. Покинув машину, я вошел в бежевый вестибюль с бежевыми виниловыми диванами и переговорил с сестрой. После 10-минутного просмотра ТВ вышел мой брат Джим с парочкой «парней». Он выглядел неплохо кроме разве что заспанок в уголках глаз, которые образуются от слишком долгого сна.
Он предложил выйти наружу и присесть на травку, с чем я с радостью согласился. Мне нужно было выбраться из этого дома депрессняка. Мелькнула мысль, что он мог бы уйти из этого места прямо сейчас, если бы захотел.
Отрешись от солнца,
Связь с землей порви,
Позабудь про все и
Беги, беги, беги.
Бежим,
Бежим.
— Они сказали, что убраться отсюда через пару недель было бы для меня самое то; ты смог бы меня отвезти?
— Ну, конечно.
Он выглядел объективно адекватным кроме разве что предрасположенности ко сну. Совершенно ясно — они давали ему транквилизаторы. Государственная больничная политика: Всем давать обезболивающее, и никакого горя. Типа невидимых смирительных рубашек для пациентов.
Поэтому, как это они предположительно разобрались, что происходит в мозгу моего брата, когда он спал по 14 часов в сутки?
Мы еще немного поболтали, и я уехал, обещая забрать его, как только он позвонит.
%
Ходил слух, что в Англии у нас репутация серьезной группы с политическими нотками, группы, которую нельзя не принимать во внимание. Первые наши записи были фаворитами андеграунда, а третий альбом под названием «Привет.Люблю» стал хитом по ту сторону Атлантики. Поэтому в августе 1968-го мы выкроили две недели на захват Англии и Европы. На протяжении 11-часового перелета мой разум блуждал между разглядыванием ледяных полярных шапок и мечтаниями. Я решил добавить к своим расширяющимся книзу бакенбардам бачки и отрастить усы. Хоть какое-то занятие для такого долгого перелета. Я взглянул на Робби; он воткнул наушники в свою электрогитару и великолепно играл себе. Безмолвно. Я встал, чтобы пройтись туда-сюда по проходам. Самолет был не заполнен, поэтому сопровождающие нас лица разбрелись кто куда. Джим дрыхнул на пяти центральных сиденьях, а Дороти сидела совсем одна в бизнес-классе и смотрела «Прощайте, мистер Чипс». Она плакала. Видно, фильм был слезливый.
В Лондоне мы играли в «Круглом Доме» – старом круглом сарае в северо-западном пригороде под названием «Меловой Хутор». Он вмещал несколько тысяч, и мы выступали там два вечера вместе с «Аэропланом Джефферсона». Кто-то сказал мне, что там побывал Пол МакКартни, но я его не видел. Зал был набит битком; звучание Западного Побережья шло в Европу. БиБиСи записывала нас для часовой телевизионной спец-программы, которая позже называлась бы «Двери Открыты». «Аэроплан» играл по два с половиной часа. Сан-францисские группы пользовались дурной славой из-за неспособности покинуть сцену, пока не отыграют целую вечность. Может быть, все дело было в наркотиках! Они-то думали, что играют как в замедленной съемке.
В тот вечер Джим был в ударе, и мы рвали свои ж…пы. Лучшее из записанных выступлений. Во время каждого выхода я чувствовал себя полностью сконцентрированным. Поскольку мы открывали первый вечер, то я настоял, чтобы второй заканчивали мы. Были споры, но я остался непреклонен. Предполагались равные условия. И мы пошли вторыми.
Примерно тогда я почувствовал, что развил в себе способность чувствовать по ходу концерта, в каком состоянии находится публика. Как будто бы у меня была антенна, экстра-чувствительная к впечатлению аудитории в целом – словно она была одним гигантом. Если публика скучала или хотела смены ритма, что являлось мгновенным откликом на твое выступление, то я не только сразу же чувствовал это, но и четко представлял, какая песня была бы хороша в качестве следующей, вместо запланированной, чтобы увлечь зрителей на другой уровень. В Копенгагене мы задрались перед аудиторией по вопросу, что играть дальше, но для меня это имело большое значение.
— Как насчет «Маленького Красного Петушка»?- сказал Джим.
Рэй и я тут же изобразили разочарование. Стоунз уже перепели эту песню, а наша версия не была так уж хороша. Джим всегда хотел исполнить ее сию же минуту. Робби вел себя уклончиво, и вдруг Рэй начал «Душевную Кухню». Выручил меня.
Казалось, никто не берет на себя инициативы взять лист бумаги и расписать, что мы будем играть, так что эта работа лежала на мне. Я логично полагал, что нам нужно драматическое вступление: «Прорвись» или «Мужчина, заходящий с черного хода»; потом некоторое снижение накала: «Когда песня смолкнет» или «Пять к одному»; а затем медленное выстраивание мощного апофеоза: «Запали мой огонь». «Конец» был в числе номеров, исполняемых на бис, который психически травмировал расходящуюся аудиторию.
На пресс-вечеринке в Лондоне Джим ослепил репортеров своей риторикой. Он держал беседу под контролем с помощью длинных пауз между предложениями, взвешивая свои ответы. Было видно, как в его голове крутятся шестеренки, отмеряя максимальное возможное время для ответа.
Мне нравилось пытаться вставить какой-нибудь юмор в свои ответы. Репортер спросил меня о смешении рока и джаза. Я сказал: «Оно и не могло появиться, но если бы смогло, то этим смешением были бы мы!» Посреди шумной лондонской пресс-вечеринки я выкрикнул: «дайте мне сказать-то об этом», насмехаясь над серьезностью всего этого дела. Рэй самоуверенно вещал в интервью подчас длинными иносказаниями. Обычно он тщательно работал над тем, чтобы ускользнуть от вопроса полностью и сказать то, что ему хотелось. Он дал короткий ответ на один вопрос.
— «Двери» оправдывают наркотики?
— Ну-у-у-у-у…,- ответил Рэй, улыбнувшись Джиму. Джим улыбнулся в ответ. Я почувствовал, что это был несерьезный, безответственный полу-ответ. Тогда я и решил отдать должное движению трансцендентальной медитации в надежде, что знакомство с ней не помешало бы молодым людям. Это движение помогло мне выжить на нарко-сцене; может, и другим оно сослужит службу.
Робби едва ли что-то промолвил. Он только крутил прядь своих вьющихся карих волос и уклончиво хранил молчание. Я знал, что у него было мнение по всем вопросам, но он был слишком застенчив.
%
— Фы аткроете зумку, я фзгляну! — проорал таможенник по-английски с немецким акцентом. Когда мы прибыли во Франкфурт – второй пункт нашего турне, – я подумал, что попал в старый фильм о Второй Мировой Войне. Хотя, когда однажды мы выбрались в сельскую местность, люди оказались очень дружелюбными, и я был удивлен зеленью ландшафта. Думал, он будет серым. Ведь я видел столько фильмов, создававших стереотип Германии.
Промоутерами были два молодых человека, которые вели себя очень сердечно и старались удовлетворить все наши нужды. У них на буксире была оживленная блондинка, которая, казалось, находилась в распоряжении всех групп, приезжавших в город. К такому выводу мы пришли после того, как промоутеры рассказали нам, что слепой Хосе Филициано был удовлетворен прочтением ее груди по системе Брайля. (Нам всем нравилась его версия «Запали мой огонь», потому что он нашел способ интерпретации, а не просто копирования нашей аранжировки.) Другая прекрасная немка – Франческа – запала на Джима. Пэм Курсон поблизости не наблюдалось, и Джим начал иногда задерживаться в мотелях по дороге на базу. Думаю, он бывал доступен.
В тот вечер, когда занавес пополз вверх, я был настроен оптимистично относительно нашего выступления. Чувствовалось, что публика в предвкушении. Мы взревели «Прорвись» и блестяще финишировали. Молчание. Когда мы быстренько начали второй номер – «Мужчину, заходящего с черного хода» — я все еще ощущал это молчание. Может, они остолбенели от Джима. Песня закончилась, и отклик был все еще очень тихим. Любопытно.
Мы подумали, что «Виски-бар» смог бы возбудить их, поскольку был написан соотечественником, своим мюнхенцем Бертольдом Брехтом.
Ничего подобного. Еще более сдержанная реакция. Может, песня до-гитлеровской эпохи – это дурной вкус. Мы продолжили, и Джим начал бранить реакцию публики. Он вышагивал по сцене, неся микрофонную стойку как копье, притворяясь, что вот-вот метнет его в аудиторию. Со злым выражением лица он бегал из глубины сцены от моих барабанов к самому краю, угрожая проткнуть кого-нибудь из зрителей своей стойкой. Думаю, он зашел далеко. Аудитория даже не вздрагивала. Дыхание перехватывало каждый раз у меня.
Мы закончили выступление под тот же самый равнодушный отклик, и занавес опустился. За кулисами было очень тихо. Когда-то дружелюбные промоутеры прятали глаза.
— Что случилось, Рэй?- спросил я.
— Ума не приложу!
Я был взбешен враждебным джимовым поведением, но, оглядываясь назад, думаю, что он у всех нас играл на нервах. Тут был рок-певец, одетый в свои «кожи», топающий по сцене и угрожающий насилием. Он не изображал гусиный шаг, но молодые немцы получили мэссидж. Бунта и анархии. Именно того, что они старались после войны забыть.
По пути с концерта нас доставили в израильский клуб под названием «Дас Кинки». Там кипела жизнь. У меня создалось впечатление, что молодые люди стараются компенсировать результаты действий своих родителей. К Робби подкатилась блондиночка, сообразившая, что все остальные уже на крючке – Джим у Франчески, Рэй у Дороти, а я – у еврейской немочки из клуба, но безуспешно.
Линн должна была присоединиться к Робби через несколько дней, и он был предан ей, так что сбросил блондинку с хвоста. Казалось трогательным, что уже несколько лет Линн живет как в версию хита шестидесятых МакИнерни «Яркие огни, Большой Город» и теперь собиралась осесть с Робби.
Доставшаяся мне немочка, к сожалению, не знала ни слова по-английски. Извиняюсь, но и я ни слова по-немецки. Немецкий близок английскому, поэтому изредка я четко понимал какое-нибудь из предложений, торчавших из ее речи. Я опасался заниматься любовью с тем, с кем не мог разговаривать, но в физическом плане у нас не оказалось проблемы коммуникации. Сидя на моей постели в отеле, она смотрелась очень экзотично со своими угольно-черными волосами, закрывавшими практически все лицо. Проблема заключалась в том, что на следующее утро я должен был улетать, но не мог поведать ей об этом. Когда наступило утро, и я начал паковаться, она все поняла. Выглядела очень удивленной и расстроенной. И мне было не лучше; единственное, что я смог сказать – «Ауфидерзейн».
Спустя неделю мы сидели в комнате амстердамского Концерт-холла, в старой его части, в окружении статуэток Моцарта, Шопена и прочих классических ребят. До выступления оставалось около получаса, а Джим и Робби болтались где-то по Концерт-холлу. Вдруг Джима пронесли на носилках, он был без сознания. Засунули в «скорую помощь» и увезли.
— Что за херня случилась, Леон?- закричал я пресс-агенту. – Ты, кажись, видел Джима в полдень!
— Мы были на улице, когда кто-то подошел и подал Джиму блок рубленого гашиша, и он тут же засунул в рот целый кусок,- с раздражением ответил Леон.
— Винс! Выйди и сделай объявление, что Джим заболел, и они могут получить свои деньги обратно. Или мы будем играть втроем, полагаю я. — Высказался Рэй не очень уверенно.
— Мы сможем сделать это,- вскочил я. И Винс побежал в своей модной зеленой куртке с блестками, которую он надевал специально для объявлений.
Я поднялся в гримерку «Аэроплана». Грэйс Слик сказала, что Джим выходил на сцену посреди их выступления и вел себя, как сумасшедший, но все подумали, что это было частью действа. «Аэроплан» был под кайфом. Марти Бэйлин в ступоре, а Грэйс и Пол Кантнор слишком уж дружелюбны.
Когда я спустился вниз, прибежал Винс и сказал, что аудитория жаждет «Дверей», с Джимом или без.
Пара членов «Аэроплана», включая Спенсера Драйдена, их ударника, спустилась за кулисы посмотреть, как мы справимся. Рэй заправлял вокалом объективно хорошо; я гиперболизировал свое выступление, а поскольку ведущего певца, загораживавшего меня публике, не было, то я оказался в фокусе. Мне понравилось. Похоже, мы понравились голландцам. Наши стихи были не на голландском, тем не менее толпа схватила настроение. Именно так я оцениваю любые новые записи. Если настроение зацепит, тогда уж слушаю заново, въезжая во все стихи.
После концерта мы позвонили в госпиталь. Джим поправился после хорошенького сна.
Следующим утром, выйдя из отеля, мы заметили на первой полосе местной газеты мое фото! Переводчик перевел, что им понравилась моя игра и сценическая наружность. Я глянул на Джима; он никак не отреагировал. А я так очень гордился собой. Глянь-ка, Джим!
%
Возврат из успешного трехнедельного европейского турне расширил мое ощущение мира. Я знал, что в нем существует множество различных культур, но теперь ознакомился с ними напрямую. Европейцы, похоже, знали толк в расслаблении. Они подолгу обедали и не заморочивались гигантскими продажами грампластинок. Они вели практичную политику: торговцы записями должны были распродать то, что заказали. Ни возвратов. Ни вздутия цен.
%
Джулия и я вновь начали встречаться. Она пригласила меня на домашний обед – ее знаменитого палтуса под сметанным соусом – показалось, что Песня Юга (то есть, Грегг Олмэн) осталась в прошлом. Наши свидания переросли в теплые отношения, и тогда она выдвинула предложение жить вместе. Раньше я как-то не задумывался над этим, а теперь начал.
%
Осень 68-го мы потратили, стараясь рассортировать документальный материал «Пира друзей». Мы вбухали в это дело 30 тысяч долларов, но завершение все еще ускользало от нас. Имелся полный охват событий, но редактирование, похоже, было слабоватым. Я так разнюнился, что Джим предложил выкупить мою долю за шесть тысяч долларов. Я обдумывал предложение, пока мы не двинули в очередной тур.
Укрепленные теперь шестью черными телохранителями в костюмах в тоненькую полоску и изящные сутенерские дерби (американское название шляпы-котелка – прим.перевод.), мы открыли в Миннеаполисе отделение тяжелого блюза. Телохранители были идеей наших менеджеров. Нанять шестерых детективов из Филадельфийского Агентства Салливэна оказалось дешевле, чем парочку бодигардов из ЭлЭйя. (Кроме того, мы могли теперь узнать, кто кому изменяет!) Мистер Салливэн подходил к любому копу на выступлении и говорил: «Все под контролем, мы следим за парнями, спасибо вам, увидимся позже». Я чувствовал себя в безопасности. Защищенным от допроса с пристрастием, впрочем, как и от фанатов! Салливэнцы, похоже, забавлялись, надзирая за нами, но когда мы шли на сцену, они серьезно несли службу. Примерно по 250 фунтов каждый (113 кг – прим.перевод.) несколько телохранителей шли впереди нас и несколько позади. Такой выход впечатлял; будто мы — боксеры, идущие на ринг.
Джим выглядел очень подавленно, когда посреди выступления опустился на подставку моего барабана, обхватил голову руками и сидел, не поднимаясь. Через пять примерно минут я обошел установку и подсев к нему, спросил, что он хочет спеть. Аудитория сидела в неподвижности. Прошло еще пять минут. В конце концов, Джим поднялся и загудел медленный блюз «Качай меня», а мы последовали за этим процессом. Местный исполнитель на губной гармошке Тони Гловер вступил с нами в «Маленьком красном петушке», что еще больше приободрило Джима.
На следующий вечер в Коламбусе состоялся средненький концерт.
А потом отлив сменился приливом. В Мэдисоне Джим расколотил микрофон. В Фениксе электрики отключили нас после часового выступления. Подросткам явно хотелось продолжения, поэтому мы сказали, что выплатим сверхурочные союзу электриков или кто там нас обслуживал. Но они сказали: «Не пойдет». Джим вернулся на сцену и, освещенный всеми прожекторами возопил: «Вы хотите еще?» Толпа взревела, но промоутер твердил: «Не пойдет». Рэй, Робби и я принялись поддразнивать публику руками, хлопая себя по бедрам и щелкая пальцами, а Джим начал петь безо всякого микрофона. Фанатам понравилось. А промоутер все твердил: «Не пойдет». Кто-то оторвал сиденья, и они пустились в полет. Мы ретировались за кулисы, и толпа была рассеяна.
Музыкальный обозреватель из местной Газеты Феникса описал концерт, как будто его захлестнул политический мятеж:
По крайней мере, семь человек были задержаны после этого выступления «Дверей» в «Колизее», и Билл Фостер – капитан аризонского дорожного патруля – сказал, что он опасается, как бы инцидент не разросся до полномасштабного бунта.
Фотограф Газеты Феникса Брайан Лэнкер сказал: «Певец, опознанный как Джим Моррисон, призывал молодежь покинуть свои места и подойти к сцене. Та толклась в проходах, бросала на сцену разные предметы и перепихивалась с кольцом охраны, окружавшим сцену.
Свидетели сказали, что Моррисон совершил непристойные телодвижения с шарфом, а затем швырнул его в толпу вопящих подростков.
Как сообщают, певец прокомментировал президентскую гонку, сказав: «Еще четыре года посредственности, и п…дец! Если он (избранный президент Ричард Никсон) будет неподходящ, мы доберемся до него».
Дик Смит – вице-председатель Ярмарочной Комиссии штата – заявил, что группа «сюда не вернется. В нашем здании их определенно больше не будет».
Полиция Феникса говорит, что сегодня задержала четырех, включая одну девушку, за сквернословие; один человек обвиняется в нападении, а двое подростков в организации беспорядков.
Двадцать арестованных. Аресты, травмы и неповиновение на наших концертах в Чикаго, Кливленде и Сент-Луисе.
Позднее, в интервью Свободной Прессе Лос-Анджелеса Джим размышлял о феномене толпы:
В действительности «Двери» ни разу не устроили ни одного бунта. Несколько раз я пытался учинить нечто подобное лишь потому, что постоянно слышал о бунтах на концертах, и думал, пора бы и нам такое устроить. Так делал каждый. Ну, я и попытался простимулировать несколько маленьких мятежей, и, ты знаешь, скоро стал относиться к ним, как к шутке. Это никуда не ведет. Понимаешь, люди скоро дошли до точки зрения, что концерт не удался, если им всем не довелось немножко попрыгать и побегать. Думаю, лучше бы концерт шел себе, а все эти чувства оставались под спудом, чтобы, когда каждый уйдет, то понес бы эту энергию с собой на улицы, домой. Это лучше, чем просто бесполезно растрачивать ее на маленькое стадное воспламенение.
Нет, мы ни разу не устроили ни одного настоящего бунта. Я подразумеваю вышедшие из-под контроля массовые, сопряженные с насилием беспорядки. Мы никогда не заходили далеко по пути к тому, что я называю настоящим мятежом.
%
В декабре посреди репетиций четвертого альбома мы выступили в лос-анджелесском «Форуме» перед 18-тысячной аудиторией. Теперь у нас был вес, чтобы диктовать, кого мы желаем иметь на разогреве, посему мы указали на рок-н-роллера 50-х, который бы помог раскрутить все эти дела. Мы предложили Джонни Кэша с его «Я по улице шел», но промоутер сказал «Нет», потому что тот считался бывшим зэком. (Перед тем, как стать ведущим своего хитового ТВ-шоу, Джонни был просто нарасхват. Еще немного лет, и он бы стал героем-мятежником.)
Мы пришли в восторг от того, что оказался «доступен» Джерри Ли Льюис. Нам сказали, что он не очень-то тащится от этого предложения, но нам было наплевать. Нам сказали, что он теперь играет только кантри, но нам было наплевать.
Его банда нарисовалась перед концертом безо всяких инструментов.
— Могут мои ребята позаимствовать ваши барабаны?
— Конечно, Джерри Ли,- улыбнулся я.
Он повернулся к Робби. — А можем мы позаимствовать гитару?
— А какую вы хотите? У меня их несколько.
— Да любой Фендер времен старого рока!
Открывая концерт, Рэй попытался с помощью китайского музыканта мистера Чина зародить Мировую Музыку (обработка этнических мелодий в традициях западной поп- и рок-музыки – прим.перевод.) за 20 лет до ее появления.
— А сейчас я хочу, чтобы вы все напряглись, притихли и прослушали несколько древних китайских мелодий, сыгранных на пи-па,- попросил Рэй во вступлении.
Потом Джерри Ли угодил публике «Полной трясучкой» и «Огромными огненными шарами», от которых поднялось настроение, но на протяжение всего выступления его музыкантов доставал надоедливый «Дверной» хорал:
— Джим, Джим, Джим. «Двери», «Двери», «Двери»!
Я прокрался в публику вместе с басистом Харви Бруксом, нанятым на эту поездку. На четвертом альбоме мы экспериментировали со звуком и повлекли на сцену трубы, струнные и бас. Харви был веселым парнем, который играл с Диланом и «Электрическим Флагом». И он, и я жаждали послушать «убийцу» (имевшего судимость Джерри Ли Льюиса – прим.перевод.)
— Джим, Джим. «Двери», «Двери». — Аудитория превращалась в неугомонную толпу.
— Хоть бы они заткнулись,- прошептал я.
— А ему, кажется, наплевать,- засмеялся Харви.- Брось ты переживать.
Но я всё равно переживал. Ведь мы были те только ведущей группой концерта, а еще и продюсерами. И я беспокоился по любому поводу.
Причесавшись, сыграв на фоно ногами и сосредоточив все внимание, Джерри Ли в конце своего выступления громогласно заявил в микрофон. «ТЕХ, КОМУ Я НРАВЛЮСЬ, ЛЮБИТ БОГ. ОСТАВШИХСЯ, НАДЕЮСЬ, ХВАТИТ КОНДРАШКА!»
Мы вышли, аудитория искушала Джима, меча в него зажженные зажигалки и выкрикивая «Запали мой огонь». Они били Джима его же оружием. Они пришли не для того, чтобы слушать наши джазовые соло или джимовы змеинно-зеленые стихи.
— Эй, мужики,- сказал Джим, и его голос разнесся из потолочных динамиков. -Типа, харэ. — Толпа захихикала.
— А чего вы все тут делаете?- продолжил Джим. Без ответа.
— Вы хотите музыки? — Все нарастающее «Да-а-а-а-а-А-А!».
— Отлично, мы можем играть всю ночь, но это – не то чего вам действительно хочется, вам хочется больше, чем то, что вы когда либо получали, правда?
— Мы хотим Мика Джэггера,- крикнул кто-то.
Джим не снизошел до комментариев.
Через полчаса после окончания концерта я вернулся на сцену и сыграл на фоно несколько классических вещей для команды, нанятой убирать мусор и инструменты. Я порой использовал такой способ вернуться в расслабленное состояние после всей этой кутерьмы. К тому же пробивался барьер между мной и аудиторией, поскольку всегда оставалось несколько страдальцев, обсуждавших услышанное.
В тот раз за кулисами Форум-клуба состоялась вечеринка. Джим сидел в красном углу на фоне юлиански-оранжевого декора и давал интервью Майклу Лайдону из Нью-Йорк Таймз:
После шоу Моррисон сказал, что оно было «довольно забавным», но закулисная вечеринка носила похоронный оттенок. Это был их крупнейший концерт перед еще более крупным выступлением в Мэдисон Сквер Гардэне в следующую пятницу, а пацаны из публики посмеивались, и даже над Моррисоном. Не сильно, но уже начали.
Ведущий певец «Дверей» признал, что их первый энерго-порыв иссяк. «Успех,- сказал он, выглядя донельзя утомленным в своем оранжевом кресле,- был прекрасен. Когда нам приходилось повсюду таскать свое оборудование, то было не до творчества. Вот теперь мы уж сфокусируемся».
Он немного смутился. «По-настоящему проблема в том, что мы больше не видимся так часто, как раньше. У нас есть успех, а поэтому – турне, пластинки, но свободное время каждый проводит по-своему. Перед записью мы должны запастись всяческими идеями, а не вынашивать их, как раньше, в клубных выступлениях. Творить в студии как-то неестественно.
Я не знаю, что произойдет. Думаю, мы протянем еще немного. А потом, чтобы возобновить жизнеспособность, мы все, может быть, поедем одни на остров и снова начнем творить».
Аудитория рванулась на причудливое шоу, и началась «Тоска шамана»:
Никогда такой не будет, как ты,
Никогда такой не будет
Заменить тебя, кто сможет?
Дашь ли ты мне новый шанс?
Постараешься немножко?
Тормозни и ты припомнишь
Мы были вместе всегда… Вот так!
Что ж тут думать и гадать:
Мне каково,
Если я в лугах,
А ты в полях?
Без тебя я весь в слезах.