Ты следи за дорогой и крепче за руль держись.
Ты следи за дорогой и крепче за руль держись.
В придорожном трактире нас ждет отвязная жизнь.
***
Я этим утром проснулся, пивко – вот это да.
Я этим утром проснулся, пивко – вот это да.
Хоть будущность туманна, конец-то близок всегда.
%
Мы никогда не обсуждали этого, но наше сценическое присутствие, особенно джимово, доразвивалось до того, чтобы сойтись в схватке с размером растущей аудитории. Сначала мы играли в клубах, потом в качестве разогрева в маленьких двухтысячных залах с креслами, типа «Гепарда».
— О-го… вот это психотроп!
— Вот так так!
Я не мог поверить своим глазам. Кто-то превратил танцзал «Арагон» Лоренса Велка на пирсе Санта-Моники в имитацию космического корабля под названием «Гепард». У Рэя от изумления отпала челюсть. Он настроил свои очки без оправы на отражение серебристо-зеркальных стен.
— Кто бы ни декорировал это местечко, он, должно быть, крепко загрузился наркотой!- сказал я.
— Ха-ха-ха,- рассмеялся Рэй.
По мерцающему полу из твердой древесины медленным легким шагом Джим взошел на островок сцены трехметровой высоты. Дерзкая улыбка сверкнула на его лице. Он понял: это — его местечко.
Вернувшись сюда вечером, я прошел коридором мимо совместного постера «Аэроплан Джефферсона – Двери» и порадовался, что зал явно заполнен.
— Оттуда все еще идет эхо,- сказал мне Робби, когда я шел в гримерку,- но с публикой оно будет не таким ужасным, как на сегодняшней постановке звука.
— Двигая сюда, я слушал «Прорвись»! Ее передавала КРЛА,- сказал я так громко, чтобы все слышали. Зашибись: слушать одну из своих собственных песен по радио, едучи в машине! Остановившись на перекрестке, я опустил стекло, чтобы узнать, не слушают ли ту же станцию в соседней машине. Они не слушали, поэтому я как следует добавил громкости.
«ЭТО ЖЕ Я!!» хотелось мне крикнуть миру. Меня распирало от гордости. «Двери» стали дорожной музыкой. Музыкой на дороге. Свободой на фривэйе (автостраде; дословный перевод – «свободный путь» — прим.перевод.).
Я не мог поверить, что наше звучание несется по радиоволнам. Мы нашли таки наше звучание. Оригинальное. Без басиста и подпевок: звучание необузданной энергии.
— Надеюсь, это сработает,- прокомментировал Рэй. Он имел в виду сегодняшний концерт, спонсированный радиостанцией КХД, одной из двадцати или больше коротковолновых радиостанций, передававших по всей стране программы Билла Дрэйка. Мистер Дрэйк держал список исполнителей мертвой хваткой. Если ему не нравилась твоя песня, у нее не было шансов попасть в список, а если ты не мог вклиниться в него, ты не мог сделать хит. Вот почему мы играли тут за гроши – пару сотен долларов – в надежде, что они включат в свой список «Все – чужаки» раньше, чем этот сингл сгинет, хотя и ходили слухи, что Биллу песня не поканала. Если «Главному» диск-жокею Хамблу Харву, который вел сегодняшний конферанс, песня понравится, он, может быть, повлияет на ее включение в СПИСОК. Никто из диск-жокеев не имел права менять список и крутить своих любимчиков. Но Хамбл Харв, чей голос звучал антитезисом имени (скромный, робкий – прим.перевод.), был наиболее влиятельным диск-жокеем в Лос-Анджелесе. Может, он смог бы помочь. Это был первый из множества необходимых компромиссов. Я не понимал, как кто-то делает свой небольшой гешефт на концерте в «Гепарде» (2 тысячи зрителей по 3,50 USD с каждого), зато я бы сделал все, что угодно, для продвижения нашего второго сингла. Это была круглосуточная одержимость. Мы варились в этом уже почти полтора года, и что-то подгоняло меня, побуждая добиться этого поскорее. Я не очень-то задумывался, где было ЭТО самое.
%
Свет потускнел. Мы вскарабкались по крутой лестничке сзади сцены и заняли наши места. Я подтянул верхнюю кожу своего малого барабана в том месте, куда будет бить левая палочка. Удар всегда ослабляет натяжение. Взглянув вокруг, я увидел согнувшегося Робби, который распутывал свои шнуры. Дважды воровато оглянувшись, Джим проверил, как мы там, и обвился вокруг микрофонной стойки. Рэй навис над своей клавиатурой, взглянул на меня и – «ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ, ЭТО ХАМБЛ ХАРВ С КХД-ГЛАВНОГО РАДИО. ВОТ ОНИ…ДВЕРИ.»
Руки Рэя обрушились на клавиши его Вокс-органа и первые аккорды «Когда песня смолкнет» пронзили меня насквозь, а у всей толпы, казалось, перехватило дыхание. В подозрительной тишине я начал наносить удары по басовому, малому барабану и двойным тарелкам: бум, снэп-ба рэп бэп-хсст бум… брэп! Каждым ударом я увеличивал напряжение в зале.
Затем я подошел к внезапной остановке. И ждал. И ждал. Это был один из моих моментов. Я оставался безмолвным, пока напряжение не доросло до максимума и нако-
нец выпустил чародея:
РЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ-ТЭТ ТРАХ!
И, как только Робби взял воющую, мучительную басовую ноту, Джим, как изнемогающее от боли животное, разразился своим воплем. Он выкрикнул:
Ддддд-аааааааааааааааааа,
Когда песня смолкнет
Когда песня смолкнет
Даа-а-а-а
Когда песня смолкнет
Выключи свет
Затем наступила лишенная света тишина. Я покрутил палочками над головой и принялся крушить тарелки, пока Робби ревел в своем гитарном соло так, как будто душили дракона.
«ДДДДДААААААААА!» раздался очередной душераздирающий вопль, потом яростный скэт (манера джазового пения, когда певец выпевает бессмысленный набор слогов, подражая муз.инструменту – прим.перевод.), нечетко произносимые сквернословия.
Бунтарский клич Джима спровоцировал ансамбль. Гитара Робби взорвалась риффами; Рэй впал в свой гипнотический головокачательный транс, а я вел солиста, подталкивая его к краю. Всегда к краю.
Акустика наполненного зала звучала ненамного лучше, но толпа, казалось, поклонялась нам. Тащилась ли она от чувства опасности, исходившего от нас? Или оттого, что сцена была абсурдно высока?
Как бы там ни было, но наблюдая, как Джим дразнит толпу, я осознал, что вот оно, все свершается! Мы выбирались из притонов на концертные подмостки. Мне хотелось всего этого.
Мы закончили первую песню под отличный взрыв аплодисментов и, судя по публике, уставившейся на нас, а особенно на Джима, я понял, что мы произвели долговременное впечатление. Это было написано на их лицах.
Робби начал «Мужчину, заходящего с черного хода» этаким низким, вульгарным порывом, я вступил со своей колотушкой.
Было заметно, что Джим любил петь блюз, тот деревенский блюз. Это был наиболее драматический способ справиться со своей болью и наиболее эффективный выпуск пара сдерживаемого гнева.
ГОСПОДИ ИСУСЕ!!! Джим свалился со сцены!
Публика не позволила ему разбиться и решительно постаралась выпихнуть его назад! Но сцена так высока, что им это не удается. Мы продолжаем импровизировать, и Джим вскарабкивается наконец на край сцены и сгребает микрофон. Аудитория издает одобрительные возгласы, а я смеюсь так, что затягиваю темп.
Мы закончили свой пяти-песенный кусок (от 10 до 15 минут на песню), а на пути в гримерку я спародировал Эда Салливэна.
— Вот эт паказ!… Туфлю вам в глаз! Звук, как в эхо-камере, но аудиторию растащило!
— Довольно похоже, неплохо,- согласился Джим.
%
Наши представления становились рок-театром. Как рассказал Джим репортеру журнала Тайм, они имели «структуру поэтической драмы… типа электро-бракосочетания».
Популярность «Дверей» со временем доросла до того, чтобы заполнять десяти- и двадцатитысячные арены, построенные для спортивных состязаний, а вовсе не для музыки. Мы никогда не садились и не планировали, как собираемся контактировать с еще большей аудиторией, но если уж так случалось, то наша интуиция – особенно джимова и моя – подсказывала, как нам усилиться, чтобы добраться до последнего ряда.
Рэй играл, склонив голову над клавишами, его стиль не слишком-то изменился. Если Робби хотел немножко выпендриться, он никогда не притворялся. Ротчайлд разъясняет: «Если Вы понаблюдаете за игрой Робби, то даже, когда он играет очень быстро, то выглядит, как будто бы играет медленно». Робби по-прежнему бродил по сцене, и выглядел так, будто забрел невесть куда, да и тусклый взгляд его светло-карих глаз было легко истолковать неправильно. Снова Ротчайлд: «Лицо Робби – взгляните – выглядит так, будто кто-то только что задал ему вопрос, и он очень серьезно раздумывает, каким бы мог быть ответ». Робби не знал, как сорвать у публики аплодисмент, зато четко представлял, куда двигать со своими импровизациями. Однажды я спросил его, о чем он думает, когда играет соло, поскольку выглядел он уж очень отстраненным. Позже он сказал, что думает о «рыбке в своем аквариуме», когда играет. Но, где бы ни блуждал разум, его соло воспаряли с плавным волшебством. Робби начал исполнять мелодию из «Элинор Ригби» (песня битлов, вып. в США 08.08.66 — прим.перевод.) посреди своего соло в «Запали мой огонь». В этой части возникал коротенький взаимообмен между гитарой и ударными, который забавлял нас с Робби. После его окончания мы обменивались небольшими кивками. Как атлеты на арене; мы были братанами.
Что касается меня, то в некоторых песнях я был весьма драматичен со своими палочками. Руки становились их продолжением, и я угрожающе вздымал их над головой в паузах «Когда песня смолкнет» и «Запали мой огонь». Не знаю, почему именно эти песни побуждали производить эффект, скорее потому, что они заводили меня самого. Эти эффекты выглядели натурально, и я чувствовал, что и в самой большой аудитории мои эмоции наряду с громкостью звучания достают до последнего ряда. Чтобы палочки не выскальзывали, я налеплял на пальцы пластырь, а на последнем аккорде нашего сэта начинал вставать, продолжая дробь на тарелках, чтобы, пропустив по очереди Рэя и Робби, вместе с ними врезать с громким треском последнюю ноту на малом барабане. Палочки обычно ломались, и я швырял их обломки в толпу. От использования более толстых палочек я отказался — они могли бы застопорить рост моей техники. Порой фанаты приходили за кулисы с обломками палочек и просили надписать их. Как-то я заметил кровь на дереве. Перевел взгляд на кончики пальцев – красное сочилось сквозь белые бинты.
— У меня уже волдыри на пальцах! (знаменитый выкрик Р.Старра – ударника битлов – в конце записи песни Helter Skelter — прим.перевод.)
Догадываюсь, что во время этих шоу я был еще где-то.
К концу 1967-го Джим определенно стал заправским исполнителем. Он начал больше двигаться по сцене, разгуливая из стороны в сторону, беседуя с людьми из бельэтажа или, спрыгнув со сцены, направлялся по центральному проходу. «Порой он падал наземь и корчился как змей,- вспоминает Робби,.- Я знал, что Джим занимался этой чепухой не всерьез, но он слишком входил в образ, который толкал его все более и более потакать чаяниям публики, в то время как ее становилось всё больше и больше. Мне было неловко за него».
Он принимался тыкать микрофоном во рты разных зрителей, побуждая их спеть, выкрикнуть или сделать, что угодно. Кто-то стеснялся микрофона; большинство вопило, что есть силы. Джиму нравилось получать отклик публики, не столько на массовом уровне, сколько на индивидуальном. Мы обычно наяривали инструментал, ожидая когда же Джим вернется к пению; аудитория, наслушавшись пластинок, знала, где ему вступать, а Джим нарочно тянул, пока каждый, и особенно я, не возбуждался до предела.
Прелюдия бывала максимальной. Сходной с рагами Рави Шанкара. Хорошей кульминации нужно было ждать довольно долго. Мне не нравился наш новый ярлык «Королей Оргастического Рока». Так же и Рави Шанкару не нравилось, что его музыка, став достаточно популярной, использовалась в качестве саундтрэков к порнушке. Он судился! То, что сам Шанкар описывал, как «звук Божий» стало сопровождением к сексу.
На наших концертах несколько зрителей, как привило, становились непрошенными советчиками Джима. Обычно он быстро возражал, стараясь получить расширенный отклик.
— Ну, хорошо, хорошо, а что вам хочца послушать дальше?
«Хрустальный корабль»! «Люби меня дважды»!» «Все – чужаки»!
Они одновременно выкрикивали названия разных песен.
— Нет, нет, одну за раз!- дурачился Джим.
«Прорвись»! «Запали мой огонь»! «Мужчину, заходящего c черного хода»!
В конце концов, снимая всем нам напряжение, Джим продолжал петь.
— Джим был типа электрического шамана,- высказался Рэй о наших концертах,- а мы составляли ансамбль шамана, месивший за его спиной. Порой он забывал о нас, но мы наяривали, как могли, и мало помалу это возвращало его к нам. Боже, я мог использовать свой орган в качестве элеткро-шокера. А Джон – свой барабанный бой. Да Вы могли убедиться, как каждый раз, когда я ударял по клавишам, Джима пронзала конвульсия. И он опять был где-то далеко. Порой бывал невероятен. Просто изумителен. И аудитория тоже чувствовала это!
%
Наряду с положением звезд мы имели дело с нудными деталями перелетов. Баловаться и вести себя, как дети, было легко, поскольку ты ни за что не отвечал. На посадку мы шли первыми – специальной группой. «Клуб Дверей» раньше «Клуба Оптимистов». Все эти правильные ребята стояли в очереди на перелет из Питсбурга в Нью-Йорк, а тут какие-то патлатые чудики загружались раньше всех, да еще и первым классом! На лицах пассажиров я читал: «Куда катится эта долбаная страна?»
Постоянные турне смазались в памяти. Иногда я не знал, в каком городе мы находимся. Кливленд? Нет. Питсбург? Нет. Коннектикут? Да-а. Нью-Хэйвэн, штат Коннектикут. А где я проживал? Лос-Анджелес. Правильно.
%
Нью-Хэйвэн, штат Коннектикут
5 декабря 1967 г.
Перед тем, как выйти на сцену в тот вечер, я поручил Винсу передвинуть свои барабаны назад, чтобы мои уши оказались позади линии действия усилителей. Я не собирался терять слух даже в угоду «этим подонкам», как я в шутку назвал Джима, Рэя и Робби в первой биографии для Электра Рекордз.
Передвинув барабаны, Винс рассказал мне, что полицейский брызнул в Джима из газового баллончика в одной из раздевалок. Видимо, Джим «клеил» фанатку в боковой комнатушке, а тут вошел коп и решил, что они, как и все люди, должны присоединиться к аудитории. В изысканной манере мистера Хайда Джим послал копа куда подальше. В ответ полицейский брызнул Джиму баллончиком в глаза.
Когда Моррисон вышел на сцену, я почувствовал, что произойдет какая-то конфронтация. Глаза его были красными, он выглядел сумасшедшим. Посреди «Мужчины, заходящего с черного хода» Джим поведал о закулисном инциденте и начал дразнить полицейских, стоявших прямо перед сценой и предположительно охранявших нас от публики. Копы стали оборачиваться и неодобрительно поглядывать на Джима. Тот продолжал искушать толпу и – раньше я не слышал такого – подбивал каждого что-нибудь сделать.
Два или три полицейских вышли на сцену из-за кулис. Мой пульс удвоился. Джим сунул микрофон одному из офицеров под нос и сказал: «Толкни свою речь, чувак!» Они принялись стаскивать Джима со сцены, я ретировался за кулисы. Настроение аудитории становилось истеричным, задиристым, даже яростным. Стоя сбоку, я подумал, что, должно быть, нечто подобное свойственно войне. В воздухе носилось ощущение настоящей паники.
Вдруг Винс схватил меня за руку, напугав до полусмерти.
— Что они собираются делать с Джимом?- спросил он.
Я расслышал, что толпа начала скандировать «Все в полицейский участок! В полицейский участок! В полицейский участок!»
Рэй сходил в задние ряды и вдохновил нескольких фанатов отправиться в участок. Я бросил на него взволнованный взгляд, а он ответил, что «Все в порядке, сегодня здесь репортер из журнала Лайф. Я подумал – а что будет с Джимом? Они собрались вышибить из него все дерьмо? Я был напуган. Группа пошла вразнос. Джим обезумел. И мне захотелось сбежать от растущего чувства страха за то, что все только начинается.
Позже Рэй сказал, что он тоже тогда был расстроен Нью-Хэйвэном, как началом эрозии всего, к чему мы стремились.
%
К моему удивлению Король Ящериц, проведя ночь в тюрьме, выглядел весьма неплохо, и мы отбыли в Филадельфию, несмотря на некоторую пост-нью-хэйвэновскую паранойю. Как обычно, каждый старался замести ее под ковер, так уж у нас повелось. В Филадельфии мы побывали на крупной радио-станции, поцеловали их в задницу методом рукопожатия с диджэйями, а на выходе один ведущий сказал: «Люблю выпущенный вами сингл «Запали мой огонь». Он и не слышал «Все – чужаки», вышедший три месяца назад. Я демонстративно утратил к нему всякий интерес и уселся в лимузин.
В тот вечер, когда мы ехали в лимузине на свое выступление, шел дождь. Я мог бы поклясться, что водитель смотрелся настоящим агентом по борьбе с наркотиками. Выбритый череп и предельная неприязнь. Во время концерта мы обнаружили в зале представителей полиции нравов. Они планировали сделать аудио- или видеозапись нашего возможного нарушения законов.
Перед нашим выходом Билл Сиддонз – еще один роуди – умолял Джима не сквернословить на сцене. Ну, естественно, Джим начал браниться, как только добрался до микрофона. Поразительно, но офицеры не смогли зарегистрировать это посреди всеобщего шума.
Такая атмосфера не располагала к креативности. Наше выступление тем вечером было, по крайней мере, неуверенным. Я опасался, что Джим может что-нибудь ляпнуть посреди исполнения, а его напрягало присутствие цензоров.
Следуя потом на фанатскую вечеринку, мы попросили шофера обождать нас, и вскарабкались по лестничному полу-пролету в краснокирпичный особняк. Это было обычное для 60-х сборище с сидящими в кружок на полу людьми, передающими друг другу косячок, слушающими музыку и не общающимися между собой иными словами, кроме как «клево» и «круто, мужики».
Примерно через час, памятуя о нашем суровом водителе, мы вернулись в лимузин, хладнокровные и сплоченные. Он без осложнений доставил нас в отель. Его отъезд вызвал облегчение.
Я скинул одежки, пропитанные потом еще пару часов назад, но сейчас сухие. И почувствовал жжение на тыльной стороне колен. Потащился в ванную. Я знал, что вода, особенно теплая, усиливает потницу, но надо было смыть высохший пот и, сидя в ванне, я мог хотя бы расслабить мозги. А коже уделить внимание попозже.
Я уселся и мысленно прошелся по всему нашему сегодняшнему выступлению, смакуя хорошие моменты – хотя их было немного в тот вечер – и, пытаясь понять, как избегать провальных. Мне нравилось перебирать все, что произошло на сцене, но сегодняшний вечер выдался бедноватым. Все шло несколько не так, как предполагалось, признался я себе. Предполагалось-то расслабляться и радоваться своему присутствию в знаменитом рок-ансамбле.
%
— Я болен… так что не смогу выступить в конце недели на Северо-Западе,- соврал я Салу.
— Ты должен, все билеты проданы!
— А что это вы, парни, сами-то никогда не ходите на наши концерты, кроме как в веселых городах типа Нью-Йорка? И, несмотря на это имеете свои 15 %, не так ли?
— Мы найдем другого барабанщика!
— Отлично!
Мне ужасно не нравилось поступать так, но я просто не мог загружаться в очередной самолет. И надеялся, что Рэй, Робби и Джим не слишком рассердятся.
— Ты не собираешься?- спросил Робби по телефону.
— Я болен,- пробормотал я.
— Ты не болен, ты просто устал нянчиться с Джимом!
Я не ответил. Мы, конечно, не нянчились с Джимом. Мы постоянно переживали за него. Особенно я. Ясно было, что Робби тоже устал, но он еще не был готов что-либо предпринять по этому поводу.
По прошествии всего Робби говорит, что наступил момент – примерно в конце 67-го, начале 68-го – когда Джим ему резко разонравился, а будущее ансамбля показалось тягомотной рутиной.
%
«Я не буду пытаться и не соглашусь стать кандидатом от моей партии на следующий президентский срок». Сводки радио-новостей разносят шокирующее заявление президента Джонсона. Протестующие вытеснили таки ЭлБиДжэйя (молодежная аббревиатура Линдона Бейнса Джонсона — 36-го президента США – прим.перевод.) из его конторы, и я чувствую себя в какой-то мере причастным. Горделиво причастным. Запасным свидетелем на защите Чикагской Семерки.
Этот парень стареет прямо на Вашем телеэкране. Ничего личного, но я ненавижу его политические установки. Кандидаты на его пост обещают закончить войну. Это обнадеживает.
%
Рэй был прав. Нью-Хэйвэн стал началом эрозии всего, к чему мы стремились. Наш следующий сингл со второго альбома «Люби меня дважды» быстро пошел вверх в чартах, как вдруг был запрещен в связи с инцидентом в Нью-Хэйвэне. Мы стали слишком сомнительны. Блин!
Бранились по поводу того, что Джон Кайлор – ударник из «Ежедневного кайфа» — который заменял меня в Сиэтле и Портленде, сработал не очень-то. Мне это понравилось. Во мне нуждались. А я и не ожидал. Джон весьма компетентный барабанщик, но, полагаю, мои фенечки уникальны и едва ли копируемы.
Я встречался с Джулией Броуз, и чувства наши были достаточно естественны, пока старая привязанность не нагрянула к ней из Джорджии, и интуиция подсказала мне, что у них опять все закрутилось. Так как-то вечером я доехал до Лорел каньона, свернул с нашего Панорамного налево в Стэнли Хиллз проезд и медленно проследовал мимо ее уютных апартаментов, располагавшихся в двух домах от перекрестка по правой стороне. У нее горел свет, так что я развернулся и припарковался на противоположной стороне, уперев колеса в бордюр. Тихонько пересек крутую улочку и поднялся на крыльцо. Взглянув в окно, я понял, что Джулия находится с кем-то в спальне. Но вместо того, чтобы ретироваться, я постучал в дверь.
Отсюда как будто бы выход один, его я ищу и теряю.
Мужик там какой-то, должно быть твой, уж я теперь и не знаю.
Моя ревность удивила меня самого. Видимо, эта девушка действительно мне нравилась. Они взяли себя в руки и впустили меня. Я постарался притвориться, что ничего не видел, но, на удивление, повел себя весьма холодно и враждебно, когда Джулия знакомила меня с парнем. Он выглядел серфером, и звали его Грэгг Оллмэн. Я пару раз извинился и довольно скоро ушел. Махариши говорит: не перетряхивайте грязь прошлого. Оно того не стоит. Я согласен. Вскоре я отправлялся в Европу, так что, может быть, там встречу кого.
%
До того как нам отправиться в Европу, мы с Робби прошли месячный курс медитации. Его проводил Махариши на землях племени Скво возле озера Тахо в северной Калифорнии, и я захотел усовершенствоваться в вибрациях любви, как описывал Букминстер Фуллер (знаменитый амер.архитектор – прим.перевод.): «Любовь грядет в западный мир посредством манифеста Махариши. Вы не встретитесь с Махариши без мгновенного осознания его целостности. Вы глянете в его глаза, а в них – чистота».
Бизнес-локомотив «Дверей» еще не набрал неудержимый ход, поэтому агенты и менеджеры не прессовали нас по поводу этой отлучки. И Рэй с Джимом тоже. Очень плохо, что Джим не искал альтернативных путей для расслабления и забвения крысиных бегов.
Ты ходишь на бега собачьи,
На скачки лошадиные,
Ох, люди, люди, грубо говоря,
Ведь все это – бега крысиные. «Крысиные бега» — Боб Марли
Мы с Робби арендовали большую хижину на северном берегу озера вместе с Полом Хорном, джазовым флейтистом, Эмилом Ричардзом, вибрафонистом Пола и популярным студийным перкуссионистом, и Джорданом, моим другом-фокусником. Местечко называлось Лунной Дюной, Махариши жил тут год назад. И Пол настоял, чтобы мы устроились в этой самой хижине.
Между лекциями Махариши большую часть дня мы медитировали, а вечером читали или общались. Как-то после полудня, окончив лекцию, Махариши покидал аудиторию, и моя склоненная голова привлекла его внимание. «Через несколько лет ты расцветешь»,- сказал он.
Позже тем вечером несколько медитирующих музыкантов настроили свою аппаратуру, и у нас задался отличный джэм. В паре номеров я сыграл с Эмилом, Полом и Робби. Я играл с парнями, которых считал своими идолами из «Дыры Шили Мэнн»! Квинтет Пола Хорна я видел там несколько раз, поэтому начал быстрый джаз-вальс в их стиле. Поскольку Робби обычно не обращался к идиомам, ему пришлось поспешать, чтобы быть наравне со всеми, но Эмил оборачивался и показывал мне большой палец, побуждавший с еще большим усердием прожигать дыру в барабанах. На обратном пути Пол и Эмил осыпали мою игру комплиментами. Было очень приятно.
На следующий день была пройдена половина курса, и я вызвался отвезти подругу Джордана в аэропорт Рино. Робби дал мне свой Порш, а сопровождение осуществлял Джордан.
Покинув аэропорт, мы возвращались по улочкам Рино. Для нас это был шок. После двух недель медитации и зависания на вибрациях любви Махариши трафик любого города покажется перенасыщенным. Я чувствовал мощное тепло, спровоцированное небольшой дозой Тигрового Бальзама (ментоловая мазь, широко используемая в качестве универсального средства – прим.перевод.) и исходившее из третьего глаза; короче, преобладало полное ощущение благоденствия. Легкого одурения. (Mellow Yellow — культовая песня Л.Донована, вып.13.01.67 – прим.перевод.)
Кроме того, я уставился на придорожную стойку с гамбургерами и испытывал жгучее желание набить свой желудок мясом. Махариши ничего не говорил о диете, но многие из нас – медитирующих – были вегетарианцами или полу-вегетарианцами.
— Осмелимся на бургер, Джордан?- спросил я, поднимая брови.
— Я бы не прочь.
— А как насчет наших диет? Я даже цыпленка ем с трудом, не говоря уж о красном мясе.
— Да-а, но при всей этой чистоте нам не помешало бы немножко смазки!
Я рассмеялся и стал истекать слюной.
— Да, давай уж!- воскликнул я и завернул во «Фростерз Фриз» (сеть закусочных – прим.перевод.). Мы обожрались чизбургерами со всякой всячиной. Включая красный жгучий перец. Удовлетворившись, но, чувствуя приближение заворота кишок, я запрыгнул назад в машину. Джордан последовал за мной. А когда мы делали правый поворот, выезжая на шоссе, коп включил сирену и остановил нас.
— ВЫХОДИТЕ ИЗ МАШИНЫ!
«Что за хрень мы нарушили? Может, у меня изо рта все еще текла перечная приправа?»- Я отважился на вопрос.
— А что мы сделали?
— НЫНЕШНИМ УТРОМ ВЫ ЗАБЫЛИ ПРИНЯТЬ ВАННУ… А МОЖЕТ ВЫ ОБА ВООБЩЕ НЕ МОЕТЕСЬ МЕСЯЦАМИ!
Ох-хох. Оскорбление.
— РУКИ ЗА ГОЛОВУ, РАЗВЕРНУТЬСЯ И НАКЛОНИТЬСЯ К ПАТРУЛЬНОЙ МАШИНЕ.
Ну, прямо как в «Беспечном ездоке»! (Easy Rider – культовый фильм рок-революционеров 60-х – прим.перевод.) Они что, собирались трахать нас в зад своими дубинками?
Они обыскали нас, с особым усердием прохлопав промежности.
— Думаю, нам придется задержать вас, девки, за бродяжничество.
«Бродяжничество! А как насчет машины Робби? Могли ли мы бродяжить на Порше стоимостью в восемь тысяч долларов?»
— РУКИ ЗА СПИНУ!
Они выкрутили нам руки и предельно тесно затянули наручники. У меня стали неметь запястья, и я подумал, что моя карьера барабанщика укорачивается. Ведь в запястьях была вся моя сила. Я мог играть так же мощно, как Бадди Майлз – 250-фунтовый (113 кг) черный ударник – как раз за счет своих запястьев.
Я зафиксировал промелькнувший передо мной медальон с фамилией наиболее агрессивного копа, который заталкивал меня на заднее сиденье патрульной машины. Переведя глаза на Джордана, которого запихивали с противоположной стороны, я одарил его испуганным взглядом. Он обошелся слабой улыбкой.
Они бросили машину Робби прямо на улице! В полицейском участке с нас сняли наручники, оставившие глубокие отпечатки на коже. Мои запястья, казалось, были в норме, если не считать окоченения.
Свалив все наше имущество на стойку, они дали каждому из нас по бедному десятицентовику и указали на телефон на стене.
Находясь на грани слез и ярости, я позвонил старому юристу ансамбля Максу Финку.
— Макс, я заплачу любую кучу денег, какая потребуется, только чтобы этот коп получил выговор!
После предельного унижения – съемки фото, снятия отпечатков и проверки задниц на предмет наличия смазки – нас поместили в вытрезвитель, где мы вволю посмеялись. Все было так душераздирающе, что становилось смешным. Я занялся йогой, встал на голову, что было нетрудно, поскольку пол был резиновым во избежание авто-травм алкашей. Периодически кто-то из наших сокамерников вскакивал и бросался в туалет, выделявшийся на фоне стены.
— А почему бы тебе не показать охране пару фокусов, и может быть, нас выпустят раньше из этого резинового отстойника?
— Э-э… эй… Я – волшебник… Есть у кого-нибудь монетка?
Вошел охранник и навалился на стойку. — Ну?… правда… ух ты… да-а-а.
Он всучил Джордану четвертак. Тот исчез, а потом материализовался у него же за ухом.
— Как ты это сделал? Потрясающе!
Я наблюдал работу Джордана на протяжении лет и знал, как делается большинство трюков, но оставался высокого мнения о его таланте. Фокусы крупным планом – настоящее искусство; а вот для распиливания людей надвое достаточно зайти в магазин принадлежностей иллюзиониста.
— Да вы в порядке, ребята. Вас занесло сюда ошибочно. Я посмотрю, что можно сделать.
Это был первый дружеский голос, который мы услышали за всю ночь. Они выпустили нас в 6 утра. Мы забрали машину Робби со штрафной стоянки за 60 долбаных долларов и поехали назад в Сэторивилль. Расстроенные донельзя.