КАК ЧИТАТЬ ЭТУ КНИГУ
Аннотированное руководство к бесконечной вечеринке нашей Леди
введение к третьему изданию
Через два воскресенья после первой публикации этой книги осенью 1971 года в Нью-Йорк Таймз появилась злобная рецензия. «Написано с почтением и риторикой, приберегаемыми обычно для жизнеописания Будды»,- начиналась она. Мой издатель оказался не столь прозорлив, чтобы поместить ее на заднюю обложку книжки, но мне всегда нравились эти начальные строки. Похоже на правду, что я безусловно часто делал из Дженис идола, рассматривал ее жизнь достойной для подражания, и писал о ней в таком духе. Для подражания в чем – предмет данной книги.
Более снисходительный глаз мог бы, вероятно, бросить взгляд на этот портрет, если бы я сказал, что «Кусочек моего сердца» является, с соответствующими поправками, собранием сцен из жизни благословенной грешницы. Короче, жизни святой. И, если уж изображенный на коврике из сизаля лишенный чувства юмора, облыжно объявляющий свой двор изменниками Аменхотеп, Сын Хапу (экономист, не меньше!) может быть назван святым (он им и был), то я не вижу, почему это выглядело бы таким уж экстравагантным притязанием. (Святой: личность признанная объектом поклонения или способной ходатайствовать за человеческий род на Земле.)
И, если бы Дженис – вместо того, чтобы помереть от передозировки в обветшалом мотеле на Сансэт Стрипе, была аббатисой тринадцатого века, подвергнутой гонениям по экзотической моде вестготов, тогда «Кусочек моего сердца» была бы такой книжкой, которая (будь я Евсевием Кесарийским или святым Иеронимом) могла послужить первым шагом в ее канонизации.
Общеизвестно, что жизнь Дженис не была такой святой, как это определено Папским престолом. Анахоретка распущенности и безнравственности — ее неустанная погоня за веселой жизнью часто казалась такой же обязательной, как и огненное колесо святой Екатерины. Но для меня она всегда останется чем-то большим, чем прожитая жизнь, подобно картинам ранних фламандцев, где дарители и местные пророки вырисовываются гигантскими фигурами под стать соборам или городским стенам, возле которых они стоят. Голос Дженис ошеломил ее саму на башенке заброшенного маяка подобно архангелу Гавриилу, возвестившему Марии. Я так и вижу ее: как Рапунцель из Бробдингнэга, с изрезанной амбразурами средневековой башни свешивается голова и вопит: «Эй, слышь, я могу петь!» Ее смерть была мученичеством за убеждения, делающими столь абсурдной идею самораспятия во имя общепринятой религии, что она выглядит почти приспособленчеством.
Может быть, сейчас принято писать жития святых на латыни, но завалив экзамен по ней, я занемог ритуальным, подходящим для моей священной цели, языком и уверовал, что обнаружил его в божественных аллегориях Мирчи Элиаде, наполненных шаманами Иглулика, ласкающими собственные мощи и сообщающими себе анимистические голоса. К этому «козмическому» вареву я добавил частичку старого кельтского орнамента, которая закручивалась и закручивалась в завитушку Нью Грэйнджа пока, довольно скоро, сама не обвилась вокруг таких разнообразных топиков, как классифицированные описания мнемонической географии аэропортов, откликов на американскую цивилизацию и недовольство ею, наиболее сокровенные Мысли и Галлюцинации Поколений (Рабле, Пиранделло, Кьеркегор, Кольридж и другие), и мое собственное страдание по поводу смерти Дженис.
Хотя к сегодняшнему моменту книга подобно похоронной ладье фараона, перегружена сверх всякой меры, я помню, думал, что она еще не достаточно роскошна для моих евангелистских целей. Не хватало какой-то финальной чуточки. И вскоре – в двух книгах, стибренных из библиотеки друга,- я нашел решение. Одна – про зимний берег моря, другая – описание жизни Антуана Арто. Я попросту «сэмплировал» фразы, в сверхъестественности которых был убежден, и окропил ими страницы в произвольном порядке. Перламутровый чешуйчатый орнамент геликоидальных раковин и мескалиновый рай святых беглецов Тарахумары (племя, обитавшее на северо-западе Мексики – прим.перевод.) (по представлениям обкурившегося опиумом француза)… тогда казалось, что всему этому предопределено стать частью книги.
Тем не менее, эти методики годны и сакраментальны, они приводят к какому-то герметичному и взвинченному тексту, или я так думал тогда. Итак, благосклонный читатель, раз уж мы вступили в катакомбы при дрожащем свете единственного факела, я мог бы предложить быть Вашим проводником по лабиринту, освещая определенные проходы. Они делятся на две категории: «Слова «Козмического» и «Сцены из Жизни».
«Экзистенциалистка останавливается на одну ночь», которая открывает книгу, была написана как вступление ко второму изданию.
Собственно книга начинается с «Южных сказок» и «Механики экстаза», которые комментируют поездку с Дженис по Югу в 1970 году.
Третья секция – «Гусеница на листе» — содержит в основном кислотные эпизоды с Хайт-Эшбери (район в центральной части Сан-Франциско, ставший известным в 60-е гг. как место сборищ хиппи и центр наркокультуры – прим.перевод.).
И наконец, «Гулянка на миллион долларов» рассказывает о жел/дор-путешествии по Канаде летом 1970-го. Среди участников: «Благодарный мертвец», «Бэнд», Делани и Бонни, Том Раш, Бадди Гай и Эрик Андерсен. «Источник Иппокрены» был написан Джонатаном Коттом (с которым я написал отчет о поездке в Роллинг Стоун). Книга заканчивается «Символическими ранами» — похабным диалогом Дженис с Бонни Брэмлетт о женщинах в роке, мужчинах вообще, горнистах, ковбойских сапожках и шелковых простынях.
.
Дейвид Долтэн
Дели, штат Нью-Йорк
май 1991
.