Глава 4
ОТКРЫТИЕ
Покинув КАДИ, я был преисполнен решимости нести – и нести успешно – бремя семейного бизнеса. Шел 1957 год. Мне было 23 – прекрасный возраст для оправдания родительских надежд.
Мой братец Клайв вошел в семейное дело, и отец питал надежды на его расширение. Мы открыли новый магазин, первый в центре города, и хотя у меня в Уолтоне и был свой отдел грампластинок, на Шарлотт-стрит все казалось гораздо более обещающим.
Там была довольно-таки большая секция звукозаписей. В нее-то я и устроился заодно с помощником, и мы начали заколачивать кучу денег. В Уолтоне нас вдохновляла недельная выручка за пластинки, доходившая до 70 фунтов, а первое же утро работы на Шарлотт-стрит принесло 20! Энн Шелтон тоже открыла свой магазин, так что времени на раскачку не было.
В то время, следует заметить, к поп-музыке у меня был довольно смутный интерес, поскольку я тогда слыл завсегдатаем концертов классики. В те дни моим любимым композитором был Сибелиус, которого в нынешнее время перемен оттеснили на второй план Пол МакКартни и Джон Леннон.
Праздник Рождества, последовавший за открытием нашего магазина, дал старт году мирового хита «Сынок Мэри». Он считался супер-селлером, и у нас – в одном из немногих магазинов – не исчезал из оборота ни на день. Но это было лишь началом построения моей репутации дилера, который в состоянии предложить покупателю все, чего бы он ни пожелал, — хиты, редкие диски, спец.записи и прочее подобное.
Я придумал нехитрое приспособление из проволоки и бумаги, демонстрирующее, какой товар пора обновлять, а также нашу осведомленность в этой области.
Я почти исключил из обихода ответ «Извините, но у нас нет этой записи». Когда, например, покупатель просил долгоиграющий диск «Рождение дитя», я тут же заказывал несколько штук, поскольку верил, что даже один клиент – это показатель растущего спроса, а два или три уже гарантируют повышение прибыли.
Спустя немного лет эта политика изменила всю мою жизнь.
Мало-помалу продажи в ММСР (Музыкальных Магазинах Северного Района) росли и росли, штат увеличился вдвое, втрое, достиг 30 человек, и все вкалывали, будь здоров. Я завел список бестселлеров и дважды в день обновлял его, что понудило меня расширить отдел поп-музыки, а классику задвинуть на второй этаж. Я работал до смешного много, с восьми часов утра до самой ночи, заведя привычку выполнять заказы даже по воскресеньям.
В 1959-ом мы открыли новый магазин, на этот раз прямо в торговом центре Ливерпуля. Ленточку перерезал Тони Ньюли, весьма популярный тогда киноактер и поп-певец, который, по всеобщему мнению, метил в супер-звезды. До этого я не встречался с ним, так как по-прежнему стеснялся звезд и был озабочен, как бы не надоесть им в их гримерных. Я уговорил представителя Декки (звукозаписывающая брит.компания – прим.перевод.) познакомить нас.
С Ньюли – чрезвычайно дружелюбным, застенчивым молодым человеком, очень скромным и добродушным – мы быстро подружились. Он согласился принять участие в открытии магазина, провел целый день в кругу моей семьи и вел себя столь естественно, что мои убеждения насчет поведения настоящих звезд сильно поколебались. На самом деле и мои артисты ведут себя так же, если им позволяет это пресса и публика.
В день открытия Ньюли остановил дорожное движение в Уайтчепле. Центр Ливерпуля никогда не наблюдал подобных сцен, за исключением моментов выигрыша футбольного кубка, а общее настроение и разброс возрастов присутствующих предполагали, что поп-пение стало более, чем кратеньким увлечением максимум на три недели.
Так или иначе, но автомобильное движение в тот день было перекрыто, и Ньюли смог открыть магазин, в который, спустя несколько лет, заглянул затянутый в кожу Реймонд Джонз. А еще через полтора года движение вновь перекроют, когда в магазин пожалует ансамбль Битлз.
К осени 1961 года магазин работал как драгоценные часики. Дело приняло столь удачный оборот, система заказов и их исполнения работала столь безупречно, что я опять, в который раз, несколько встревожился и опять заскучал. Жизнь стала слишком легкой. 28 октября, в субботу я как раз вернулся из продолжительного отпуска, проведенного в Испании, на протяжении которого размышлял над расширением круга своих интересов.
И в тот момент внезапно, хотя и безо всякого драматизма, несколько слов Реймонда Джонза принесли решение. Слова, конечно, были «А у вас есть пластинка Битлз?»
Я никогда не обращал внимания на ливерпульские бит-группы, которые взращивались и выступали в подвальных клубах. Они не являлись частью моей жизни, я был слишком занят, да и возраст был уже не тот. Но я слышал, что множество парней взяли гитару под влиянием ранних тинэйджерских звезд типа Пресли и Томми Стила, а потом – в конце 50-х – «Теней», которые к осени 1961-го были уже звездной инструментальной группой, выступавшей вместе с Клиффом Ричардом – бесспорным британским поп-идолом.
Имя «битл» для меня в тот момент не означало ничего, впрочем, я смутно припомнил его на афише студенческих танцулек в Нью-Брайтон Тауэре и вроде подумал тогда «что за бессмысленное и эксцентричное звукосочетание».
Реймонд Джонз был всего лишь одним из дюжины покупателей, запрашивавших неизвестные диски, и сегодня кажется, откажи я ему тогда, при всей моей склонности удовлетворять любые запросы, в этом не было бы ничего сверхъестественного. Но я повелся на его запрос, и теперь порой задумываюсь, а нет ли чего-то магнетического в имени «Битл». Даже нынче, когда они всемирно знамениты, подвергнуты анализу все составляющие их успеха, я терзаюсь сомнением, а состоялось ли бы восхождение, если бы группа называлась, например, Ливерпульская Четверка, или как-то так же прозаично.
Одной интересной особенностью вхождения битлов в мою жизнь – без осознания этого – является факт наших многочисленных встреч в моем магазине.
Меня немного доставали частые визиты покрытых перхотью, затянутых в кожу и джинсы парней, слонявшихся днем по магазину, болтавших с девицами и лениво прослушивавших пластинки у прилавка. Они были довольно милы, однако неопрятны, диковаты и плохо подстрижены.
Я поделился с продавщицами своим соображением о том, что молодежь Ливерпуля могла бы проводить дневной досуг где-нибудь в другом месте, но они заверили меня, что пареньки ведут себя хорошо, забавны и изредка покупают пластинки. К тому же, сказали девушки, они отличают хорошие диски от плохих.
Вот так, пользуясь моим неведением, четверка юношей, будучи битлами, проводила большую часть дня между обедом и своими вечерними концертами в лучших кабачках.
А 28 октября Реймонд Джонз покинул магазин после того, как была сделана пометка о его заказе. Я записал в блокноте: «My Bonnie». Битлз. Проверить в понедельник».
Но еще до того, как я выкроил время для этой понедельничной проверки, две девицы зашли в магазин и тоже запросили диск группы с этим курьезным названием. (И это, вопреки легенде, были единственные заказы на битловский диск в те дни в Ливерпуле. Беснующаяся возле ММСР толпа в ожидании, когда начнется продажа сингла,- чистая ложь.)
В тот день я позвонил нескольким агентам по доставке пластинок, рассказал, что ищу, и оказалось, что никто об этой вещи слыхом не слыхивал, не говоря уж о том, чтобы импортировать ее из-за границы. (сингл был издан в Германии – прим.перевод.) Я мог бы прекратить надоедать им, если бы не мое жесткое правило «не отказывать ни одному клиенту».
К тому же я уверился, что это нечто замечательное, поскольку за два дня целых три покупателя затребовали один и тот же неизвестный диск.
Я переговорил кое с кем в Ливерпуле и обнаружил (и просто не мог в это поверить), что Битлз были фактически ливерпульской группой, что они совсем недавно вернулись из чёса по порочным, убогим окраинным клубам Гамбурга, где снискали успех и надорвали свое здоровье. Знакомая сказала: «Битлз? Да это же самые, что ни на есть, великие. На этой неделе они играют в «Пещере». «Пещерой», бывшей когда-то джаз-клубом, имевшим большой успех в середине пятидесятых, теперь владел отставной бухгалтер Реймонд МакФолл, который заменил пришедший в упадок джаз на сырой доморощенно-ливерпульский бит, исполняемый, как правило, на громогласных гитарах и барабанах. «Пещера» размещалась в бывшем складском помещении вниз по Мэтью-стрит, и я, помню, был полон тревог при мысли, что должен буду маршировать туда в толпе подростков, одетых по-своему, говорящих на своем языке и по-своему воспринимающих одним им понятную музыку. К тому же, я не был членом этого клуба.
В связи с этим я переговорил с одной девицей, замолви, мол, словцо хозяевам «Пещеры», чтобы 9 ноября где-то в обеденное время меня не затормозили на входе. Мне никогда не нравились эти сцены с вышибалами и опрашиваемой ими публикой: «А где, собственно, Ваша членская карточка, сэр?»
И вот я нарисовался на ослизлых ступенях, ведущих в обширный подвал и, без инцидентов миновав обширную толпу бит-фанатов, направился прямо к стойке, где крупный мужчина проверял членские карточки. Зная мою фамилию, он кивнул мне и пинком открыл дверь в центральный из трех тоннелей, которые, собственно, и составляли клуб, как таковой.
Внутри было темно, как в могиле, сыро, душно, а воняло так, что я пожалел о своем решении наведаться сюда. Примерно две сотни молодых людей танцевали, болтали между собой или поглощали «Пещерный ланч» — суп, булочка, кока-кола и прочее подобное. Их голоса заглушали колонки, оравшие тогдашние хиты, в основном американские, и я, помнится, отметил, что по Первой Двадцатке у ММСР и «Пещеры» много общего.
Я начал было беседовать с одной из официанток. «Тише,- прошипела она,- сейчас выйдут Битлз». И тут на помост в конце среднего тоннеля вышли четверо пареньков. Я попытался приблизиться к сцене мимо восхищенных лиц и извивающихся тел, так я собственно и увидел в первый раз битлов вблизи.
Они не были слишком чисты и опрятны. Но все-таки чище и опрятнее по сравнению с прочими выступавшими до и после них. Ни на одной сцене я не видел ничего похожего на Битлз. Играя, они курили, ели, болтали и норовили подзадорить друг друга. Они поворачивались к публике спиной, орали на нее и смеялись собственным шуткам.
Но вместе с тем выдавали захватывающее, честное шоу, и обладали вполне определенным магнетизмом. Мне понравились их импровизации, я был очарован этой новой для меня музыкой с ее бьющим басовым ритмом и всепоглощающим звучанием. С другой стороны, было совершенно очевидно, что возбуждение, царившее в описываемых малоприятных казематах, и выходившее за рамки всего общепринятого, не годится для таких залов, как Ливерпуль Эмпайр или лондонский Палладиум, впрочем, чуть позже я узнал, что и в Ливерпуле интерес к битлам немного идет на спад — они, подобно мне, скучали, не в силах разглядеть большого прогресса в собственной жизни.
Я не уловил этого настроя, поэтому, даже являясь определенной фигурой на ливерпульской поп-сцене (директор ММСР все-таки), был удивлен, когда, после завершения их сета, диск-жокей клуба Боб Вулер, который потом стал моим большим другом, объявил по микрофону, что в Пещере присутствует мистер Эпстайн из ММСР, и не могли бы детишки поприветствовать его.
Такого рода представления как тогда, так и сейчас, смущают меня, и, добравшись в тот раз до сцены, я ощущал некоторую неловкость, пытаясь заговорить с битлами насчет «My Bonnie».
Джордж – худой бледный юноша с копной волос и весьма приятной улыбкой – был первым, кто заговорил со мной. Он пожал мне руку и сказал: «Приветствую. Что привело сюда мистера Эпстайна?» На что я объяснил, что у меня есть несколько заказов на их германский диск.
Он подозвал остальных – Джона, Пола и Питера Беста – и сказал: «Этот человек не прочь послушать наш диск».
Пол, выглядевший готовым услужить, сходил за пластинкой в малюсенькую гримерную. Я посчитал, что песенка хороша, но ничего особенного. Остался, прослушал вторую часть программы и обнаружил, что битлы нравятся мне все больше и больше. Им был присущ какой-то неясный шарм. Они выглядели забавно и привлекательно со своим «не нравится – уходите!»
Никогда в жизни не мечтал я стать артистическим менеджером или представителем, быть любым способом вовлеченным в закулисные маневры, и никогда не узнаю, что понудило меня сказать этой группке эксцентричных ребят, что «я думаю, наша следующая встреча могла бы быть полезной как вам, так и мне».
Но какая-то искра между нами все-таки пробежала, поскольку я назначил встречу в уайтчепльском магазине на 4:30 пополудни 3 декабря 1961 года, «так, чтобы поболтать», объяснил я, не подразумевая никакого менеджерства, поскольку ни одна мысль дотоле так четко не формулировалась в моей голове.