Оххай, 1977
Солнце садилось на западе, и знаменитый оххаевский «розовый миг» вот-вот собирался вспыхнуть на восточном склоне долины напротив холма Топа-Топа за моей конюшней. Это послесвечение потрясающе. Насколько хватает глаз, апельсиновые рощи; акры и акры апельсиновых рощ. Я слез с лошадки – Метчен – и вел ее по краю поля Тэтчеровой Школы. Сорок лет назад в классической киноленте «Потерянный горизонт» таким же туманным вечером Рональд Колмэн притащился к такому же обрыву и увидал внизу свою Шангри-Ла. Было вполне понятно, почему киношники облюбовали именно мою долину. Я-то влюбился в нее с первого взгляда, когда подыскивал дом для двух своих лошадок.
Метчен волочила копыта по земле, громким ржанием оповещая сокамерников по стойлу. Она закисла в своей конюшне; всегда торопится домой, но я бился с ней на протяжении почти 10 лет, и она слушается-таки меня.
Прошло десять лет с тех пор, как Джек Хольцмэн – президент Электра Рекордз — вручил ее мне в качестве подарка за шокирующий успех песни «Запали мой огонь».
Джим выбрал машину – Мустанг Кобра, Рэй и Робби – магнитофоны, а я попросил лошадь. Потом мы много шутили над этим. Потоп только начинался.
%
Стоял июль 65-го. Три часа звукозаписи задолжал Рэю его дружок Дик Бок – владелец «Голливудской ЗвукоСтудии Тихоокеанского Мира» – и Рэй решил в конце-то концов заполучить несколько песен на пленке, чтобы услышать, как мы все-таки звучим.
В студию я заявился за полчаса, чтобы отрегулировать свою «Грету» — трехчастную ударную установку. Мой подъем все нарастал, пока я не увидел, что в большой комнате звукозаписи упаковывается группа Рави Шанкара, тут мой пульс просто зачастил. Странным образом, у меня тогда голова пошла кругом. Вот он – я, в том же самом месте, где и боготворимые мною музыканты.
Я наблюдал, как Алла Ракха, барабанщик Рави, упаковывает свои маленькие индийские барабаны. По сравнению с моими они выглядели просто смехотворно, но я-то знал, что играть на них весьма непросто.
Дик Бок попрощался с индийскими музыкантами, покидавшими студию в своих разноцветных сари, и спросил, чем он может мне помочь.
— Мне бы хотелось расположиться поближе к пианино,- с легким трепетом попросил я. Это была моя первая в жизни сессия звукозаписи. Кто я был такой, чтобы говорить продюсеру, где кому сидеть?
Он пожал плечами, типа «нет проблем», и указал на кривую, очерчивавшую местоположение рояля. Как бы у него в кармане. Таким образом, я разложился поближе к Рэю. Я был приятно удивлен, узнав, что у нас с Рэем масса одних и тех же любимых джазовых музыкантов, и он был единственным, с кем мне хотелось бы контактировать во время записи.
Возясь со своей установкой, я обозрел акустические ширмы, расставленные по комнате, напоминавшей офис. Акустические плитки содержали миллионы дырочек для звукопоглощения. В комнате звукозаписи эхо не приветствовалось. Вы могли добавить его потом. Уж об этом-то я знал хорошо.
Рэй и Дороти прибыли вместе с Джимом, а вскоре пришли Рик и Джим Манцзареки. Через несколько часов за один или два присеста мы записали шесть вещей: «Проезд Лунного Света», «Ночи конец», «Скоро лето пройдет», «Привет. Люблю», «Безумной стань», «Показалась ты мне».
Это произошло очень быстро. И все вживую. Бок был некрутым продюсером джаза Западного Побережья; никому не указывал, как играть, и едва ли говорил вообще что-нибудь. Не успели мы оглянуться, как сессия закончилась, и мы очутились на улице.
У нас была «ацетатка» с шестью нашими песнями. Рэй, держа ее под мышкой, вместе с Дороти и Джимом скользнул в их желтый Фольксваген. И прокричал через окошко, что в течение нескольких дней начнет рыскать по компаниям звукозаписи. Джим, впервые услышавший свой голос с пленки, лучился счастьем с заднего сиденья.
Реакция компаний звукозаписи была забавна. Позже Рэй комментировал: «Это было смешно; мы прочесывали улицы Лос-Анджелеса с этими демо-записями и говорили: «Тут у нас шесть песен, а вообще-то у нас много больше; послушайте хоть эти». И все, да, все отвечали «Нет! Это невозможно – это ужасно – мне не нравится – нет, нет». Особенно мне запомнился парень с Либерти. Он послушал и сказал: «Да вы не имеете права, не имеете права исполнять такую чушь!» Он просто вышвырнул нас из офиса!»
Позднее, услышав эту историю, я был разочарован, но и несколько удивлен тем, что, после того, как все отвергали наши менее опасные песенки, Рэй доигрывал даже «Маленькую игру»: «Однажды я играл в игру, Бродил впотьмах в своем мозгу. В игре нет тайны для тебя. Названье ей — «уйди в себя».
Я поверил и в такой его анекдот. По всей видимости, Лу Адлер – продюсер «Мамас Энд Папас» – буквально перебрасывавший иглу на другую дорожку после первых же нот голосил: «Пока ничего, ничего, что я мог бы использовать!»
Невероятно, думал я себе. Они же просто не воспринимают нашего вИдения. Не воспринимают!
%
Когда наши демо-записи были отвергнуты, мы безо всякого энтузиазма возобновили репетиции. Через час после начала репетиции Моррисон исчез на перерыв. Джим и Рик Манцзареки воспользовались обстоятельством, чтобы сказать мне и Рэю, что они покидают ансамбль и возвращаются в колледж.
Я знал, что Рик и Джим Манцзареки, как и Рэй, играли в большом количестве клубных банд, и им было в лом трудиться с такими непрофессионалами, как Моррисон. Но я считал, что они глубоко заблуждаются.
Моррисон вернулся в гараж – сама невинность.
Окружающие чувствовали себя некомфортно, и я предложил слабать пару песен. Бесполезно. Нам не хватало решительности, и я почувствовал, что братья Манцзареки уже не с нами. Рэй имел унылый вид, однако парой взглядов я постарался убедить его, что, может быть, это и к лучшему. Я надеялся, что мы заменим их гитаристом, способным солировать.
%
Моя личная жизнь в то время практически отсутствовала. Спустя восемь месяцев я отважился навестить Хэйди в доме ее родителей на Биверли Хиллз. Но после моих упражнений в медитации и контркультуре она смотрелась слишком наивной. Я догадывался, что ей нужен муж, двое детишек и домик. И опрометью бросился домой, где включил любимого Боба Дилана:
Чеши домой-ка, детка, да скорость подбери,
Ведь я не тот, кто тебе нужен, так что не дури.
Ты говоришь, что ищешь
Того, кто завсегда не слаб, а крут,
Чтоб защитил тебя он там, где прочие-то ссут,
Пусть ты права иль нет — он двери отворит,
достанет пищи.
Но он – не я, бэйби, нет, нет, нет, нет, он — не я, бэйби,
Нет, я не тот, кого ты ищешь…
В прошлом – Хэйди; в будущем – фантазии о домогающихся меня групи (молодые женщины, преследующие гастролирующий ансамбль в поисках романтических приключений с его членами — прим.перевод.), а в настоящем – со мной в постель идет только моя Верная Левая Рука. Колеся по городу, я влюблялся по нескольку раз в день. Типа, как в течку. А вообще-то, женщины меня так пугали, что я редко отваживался даже заговорить с ними.
Я знал, что достаточно мил и могу быть «чутким» по отношению к девушке, но страх получить отказ был столь велик, что я ограничивался фантазиями. Вот, когда группа чего-нибудь добьется, представлял я себе, эти девки будут просто ползать по нам!
А пока оставалась надежда на то, что наши песни не так уж плохи, и для этого
стоило жить.
%
Я откинулся на спинку стула из родительской гостиной и побалансировал на задних ножках. Этот номер я отрабатывал с детства; в тринадцать лет, сломав стул, получил хорошую взбучку. И вот опять принялся за старое. Поскольку нервничал, а этот цирк меня успокаивал. Я испытывал облегчение от того, что кормление ансамбля мамочкиным спагетти прошло гладко. Ведь я беспокоился, как поведет себя Джим в семейной атмосфере. Но он вел себя как южный джентльмен, достаточно выдержанно в такой ситуации. Думаю, его желудок насладился. Высоко ценя домашнюю кухню, каждый из нас выглядел изголодавшимся; «дом» для Рэя был в Чикаго, а для Джима – во Флориде.
Дороти – подружка Рэя – вела себя, как всегда, тихо, а вот Рэй устроил таки перепалку с моей матерью. Уж эти вечные оптимисты! Мой младший 12-летний брат Джим был увлечен наворачиванием спагетти на вилку и отправкой всего этого в рот. Папочка витал, конечно, в своем собственном мирке, и тогда я решился сломать лед наших отношений.
— Думаю, если наш альбом станет хитовым, золотым, так же как и сингл, то мы вырвемся в лидеры. Когда ты продаешь миллион синглов, деньги текут рекой. Правда, компания звукозаписи дерет гигантские проценты на производство и собственную прибыль, а артисты довольствуются пятью процентами, поэтому ты должен сделать альбом хитов, а уж тогда-то все пойдет, как надо.
— По мне, так звучит неплохо,- откликнулся папочка. — А название у вас есть?
— Пока нет.
— Еще спагетти? — встряла мамочка. — У нас их завались!
— Я бы не прочь,- ответил Рэй. Он взглянул на Дороти, и та протянула ему свою тарелку, которую он и вручил моей мамочке.
Отличный вечер. Каждый унес домой желудок с запасом еды на несколько дней.
Когда Рик и Джим Манцзареки ушли, я притащил на прослушивание Билла Вулфа. Он был хорошим соло-гитаристом, но Рэй не думал, что он подойдет в музыкальном или визуальном плане. Джиму особо было нечего сказать; казалось, музыкальные решения он препоручил Рэю и мне.
Рэй не знал других гитаристов, поэтому снисходительно позволил мне привести еще одного члена-основателя «Психоделических Рэйнджеров» – Робби Кригера. Он сомневался насчет застенчивости Робби и его стиля игры, противоположного громкому электро-гитарному, ставшему клеймом рок-н-ролла. Впрочем, у него был уникальный способ звукоизвлечения. Вместо щипка Робби действовал своими длинными ногтями; так же он играл и фолк, и фламенко.
Робби к тому же имел фундаментальное представление о структуре аккордов, которое, я надеялся, поможет нам в будущем. И еще одно: Робби играл на своей электро-гитаре бутылочным горлышком, имитируя старые блюзовые записи. Традиционно блюзовый гитарист отбивал горлышко от винной бутылки и вставлял в него мизинец. Затем строил аккорд и скользил горлышком по грифу, воспроизводя обалденно жуткое завывание. Я слышал такое на нескольких пластинках, которые ставил мне Робби, но не на электро-же-гитаре.
У меня просто крыша ехала. Я был абсолютно уверен, что жидкий, скользящий саунд Робби вышибет из седла и Рэя, и Джима.
— Думаю, ты прошел прослушивание,- трещал я Робби, когда мы катили к дому его родителей в Палисадах. — Я нервничал до тех пор, пока ты не взял горлышко для «Проезда Лунного Света». Черт, показалось, Рэй увидел Бога, слушая тебя!
Робби перестал нервно теребить свою кудрю и поправил очки. «Ой, ну, пожалуй, это было неплохо. А вспомни-ка ту песню Роберта Джонсона, которую я играл тебе: «Жми мои лимоны, пока сок не побежит – бииииииррррвввуууууууууууу» — вот это горлышко!»
— Однако, не так уж много электро-гитаристов умеют это,- сказал я.
— Майк Блумфилд иногда играет так с Баттерфилдом. — Он улыбнулся и уставился в окно. Мы приближались к его дому. — А как это вам удалось найти такое местечко для репетиций?
— Да, дружбан Рэя и Джима по кино-школе арендовал его. Зовут Хэнк. Он говорит, что репетиции в полдень – это круто. Фантастично, да? Маленький домик позади всех этих лавок Санта-Моники.
— Да, здорово. Но Джим… который певец. Он слишком напряжен. Как заорал-то на своего дружка, который вошел и уселся за кухонный стол с курганом травки мастерить свои козьи ножки – Феликса? Так, кажется, его зовут? Да уж, странная толпа.
— А то? И нас бы могли быстренько под зад коленом за весь этот шум. Я тут месяц назад болтался с Джимом, и забрели мы в «Кафе Западной Венеции», где он начал доставать одного реально загруженного парня. Он позвал его к Рэю слушать пластинки, а когда мы добрались, начал включать и выключать свет, чтобы этот парень окончательно обалдел. Мы поставили диск Чета Бэйкера – единственный, на котором он поет – а этот братан тут же подымается и говорит, что он сваливает. Моррисон выглядел совершенно довольным собой. Говорил, что он всего лишь хотел его испытать.
— Ничего удивительного,- невозмутимо отозвался Робби.
«Испытать,- подумал я.- Это что, школа, что ли? А что мы изучаем – страх?»
— Да-а-а, никогда бы я не стал принимать кислоту вместе с ним,- проворчал я.- Вот что я тебе скажу. Думаешь, он совсем ненормальный?
— Точно… а еще он мог бы стать звездой. Подчас эти два качества мирно уживаются. Не так ли?
— Ха, думаю, ты прав.
Я свернул на подъездную дорожку. Перед выходом Робби помедлил.
— Так тебе понравился ансамбль?- вкрадчиво спросил я.
— Да, и я бы не прочь в него вступить. Надо посмотреть, что из этого получится, в общем… да, я согласен. — Он открыл дверь, захлопнул ее и наклонился к окошку. — Эй, подожди-ка. Но я уже почти вступил в один ансамбль, а ты – пока еще член двух других.
— Ну, и что?- Начав разворачивать машину, я прокричал в окошко пассажира: — Ты бросишь свой ансамбль, а я оба своих.
Позже в тот вечер я вернулся к своим родителям и позвонил Рэю. «Привет, это Джон. Ну, и что ты думаешь о Робби?»
— Игра бутылочным горлышком мне жутко понравилась,- ответил он.. — Может, он сможет так играть на каждой песне?!.- Рэй был в восторге.
— Ну, давай будем посдержаннее.
— Но он недостаточно агрессивен. Я беспокоюсь, кем он будет на сцене. Он не эксплуатирует на полную катушку каждую ноту. Гитарист должен быть наполовину шоуменом.
— Ну, не могут же все быть выпендрежниками, типа меня,- возразил я.
— Хорошо, давай устроим с ним еще одно прослушивание и посмотрим, как оно пойдет.
Рэй был в своем лучшем репертуаре. Но я уже почувствовал, что ансамбль собирается.
%
Теперь репетиции превратились в удовольствие. Уважительное отношение к работе друг друга способствовало демократизму свободного волеизъявления. Мы все уже годами играли на наших инструментах, Джим запоем поглощал литературу, и каждый только и ждал, чтобы внести свою лепту в рождение новой идеи.
Обретение басиста оказалось на практике даже более трудным, чем поиски гитариста. Нужно было найти не просто хорошего, а такого, чтобы нам подходил. Однажды к нам завернула такая девица (думалось, что ее присутствие внесет какое-то разнообразие); мы сыграли «Несчастную девушку», «Прорвись» и еще парочку собственных вещей. Попробовали и блюзы – нашу версию «Мужчины, заходящего с черного хода», навеянную Джоном Хэммондом, и недавно отработанного «Маленького красного петушка» в версии Хоулина Вулфа. Но мы по-прежнему звучали слишком традиционно. Добавив бас, мы зазвучали как любая другая рок-н-ролльная банда. Даже слишком похожая на Роллингов. Хотя они нам нравились, и мы бесконечно обсуждали
их новую запись «Последствия», но мы были готовы на всё, чтобы добиться иного звучания.
А мне нравилось репетировать всего лишь с двумя другими инструментами и голосом Джима. Звучание было таким открытым. Перво-наперво, я держал темп, не позволяя никому ускоряться или тормозить, но и для остальных хватало места, – что позволяло выражать свою индивидуальность, и в результате, кажется, складывалось уникальное звучание нашей группы. С моим джазом, рэевским классическим тренингом, расширившимся до блюза; фолком и фламенко Робби и джимовым страстным увлечением старыми черными блюзовыми певцами мы постепенно формировали саунд «Дверей».
В конце концов, Рэй нашел клавишный бас фирмы Фендер Рэудз, так что мы больше не нуждались в басисте. Это завершило формирование саунда. Поскольку Рэй и так играл партию басового ключа левой рукой, а мелодию – правой, то ему пришлось играть левой на Фендер-басе, пока правая концентрировалась на органе. Рэудз звучал немного расплывчато, но все же формировал ту основу, в которой мы нуждались, и сделал нас еще более особенными.
Отсутствие басиста предоставляло мне свободу маневра, и я кайфовал, добавляя свое сопровождение к пению Джима. Почему-то порой в по-настоящему тихом музыкальном отрывке, таком, допустим, который позже вошел в «Конец», я взрывался одной или двумя барабанными дробями, срывая напряжение. Понимаю, как ужасно они звучали в тех тихих местах, но я хотел сделать их еще более ужасными.
— Мы никогда не сомневались, что добьемся своего, — вспоминает теперь Робби. -Мы сразу знали, что наш материал лучше, чем у любой группы; а наш певец выглядит лучше всех остальных. С чего бы нам облажаться? — Мы ощущали свое совершенство.
Теперь нам не хватало только названия. В то время большинство американских групп имело длинные психоделические названия, как «Клубничный будильник», «Аэроплан Джефферсона» или «Бархатная подземка».
Тем летом 1965-го цвели апельсины, погода предполагала футболки, и я сидел на заднем сиденье желтого Рэевского Жука-Фольксвагена, который держал путь на юг по автостраде Сан-Диего. Джим восседал на месте пассажира одетый в джинсы, футболку и с босыми ногами. Казалось, обуви он не носил никогда. Джим засмолил косячок.
— А что ты думаешь о названии «Двери»?- спросил он, поворачиваясь ко мне и протягивая самокрутку.
— Хммм…коротко и ясно,- ответил я, принимая бычок. — А ты не ошизел — курить ЭТО в машине?
Джим пожал плечами. Я сделал короткую затяжку и поспешно вернул ему косяк.
— Держите бычок пониже, вы что – дети? — подал голос Рэй. — И дайте-ка мою дозу.- Моррисон поднес самокрутку к губам Рэя, и тот сделал огромную затяжку. –
Джим почерпнул идею названия из книги Хаксли «Двери восприятия».
«Двери» — крутилось у меня в голове. «Мне нравится. Ни на что не похоже. И звучит странно. Хаксли, думал я себе, да, я слышал о нем. Надо бы прочитать эту книжку».
Моррисон объяснил, что Хаксли позаимствовал это выражение у Вильяма Блейка. «Когда бы двери восприятия были чисты, все представало бы пред человеком таким, каким оно и есть,- безграничным». Услышав это, я убедился в том, что в нашей банде есть истинный поэт.
«Двери». Мне нравилась грубоватая прямота.
— А как, ты думаешь, нам надо будет одеваться?- продолжал Джим с искренним лицом. — Как насчет костюмов?
— Не знаю…посмотрим, как оно пойдет,- пробормотал я, думая, что предложение Джима хуже некуда.
«Подчас он такой наивный»,- думал я.- «Так и торчат эти джексонвилльские корни. Штат Флорида. Не слишком-то стильно. Скорей, провинциально».
%
Последнее, что заслоняло нам путь, был призыв в армию. От одной мысли научиться убивать я делался больным. Как и от назойливого страха, что группа развалится, если кого-нибудь из нас призовут. Дела во Вьетнаме быстро набирали оборот. Нескольким друзьям уже пришли повестки. Я не мог врубиться, почему правительство решило, что нашей национальной безопасности угрожают коммунисты, пришедшие к власти в одной из дальневосточных стран на другой стороне Земли.
Рэй уже отслужил свое несколькими годами ранее. Ему уже не надо было париться об этом. Я помнил историю из его студенческого фильма «Пролог» отчетливо автобиографичную. Депрессуя по поводу разрыва с последней девицей, Рэй записался в армию. (Очевидно, был в полном ауте. Должно быть, девица была что надо!) Через год, впервые попробовав «травку» и курение Тайских благовоний в Азии, Рэй захотел обратно.
Он проглотил маленький шарик из алюминиевой фольги, который на рентгене выглядел как язва. Кроме того, поведал им, что является гомосексуалистом, после чего они сказали: «Отправляйся-ка ты, парень, домой».
Тем летом Джим, Робби и я получили повестки на медкомиссию. Состоятельная семейка Робби наняла психиатра подготовить заключение, что он не годится для службы. Затем они послали его на призывной пункт в Тусон, штат Аризона, где местное анти-призывное движение пока еще не сделало вояк равнодушными к врачебным отпискам.
Мне надлежало явиться на призывной пункт Лос-Анджелеса; Джиму – через неделю.
Физподготовка всегда была моим слабым местом. Заголовки Лос-Анджелес Таймз кричали о первом уклонисте, посаженном в тюрьму. Он был другом друга, с которым я как-то встречался. Держа это в голове, я валялся целыми днями, поглощая заботливо припасенный Робби бензедрин и читая для воодушевления «Дневник Альбионского лунного света» Кеннета Пэтчена. Подпоясанный пацифистской риторикой на фоне тоскливой губной гармошки Боба Дилана, выводящей «Бог на нашей стороне», я пытался убедить себя, что бесстрашен, как квакер. Когда родители дотащили меня наконец до призывного пункта, нервы мои были полностью расстроены. Одетый в полосатую голубо-розовую рубашку и коричневые не стиранные несколько недель вельветовые брюки, я толкнул дверь в большой и шумный военный штаб, где меня ждала судьба. Одежка моя воняла невыносимо.
— Давайте-ка, парни,- орали на нас вербовщики, как будто мы уже находились на службе. — Заполняйте эти анкеты и шагом марш наверх на медкомиссию.
Я заполнил анкетную форму неряшливей некуда, обеспокоенный тем, что сойду с ума, если не получу отсрочки. С кислотой я нашел бы исцеление в этом безумном мире. С армией я уже чувствовал себя на грани безумия. Казалось, моя музыкальная карьера загибается прямо на глазах.
Когда я заполнил анкеты, старый школьный приятель Эд Вёкмэн самоуверенно протопал ко мне через рекрутский зал. «Блин!- подумал я. — Он может снести всю мою защиту». Я постарался спрятать лицо.
— Эй, Джон! Ты еще не в курсях? Будь спок, мужчина, встретимся во Вьете.
Меня не развлек его грубый юмор. Я гримасничал, стараясь даже не глядеть на него, а то бы он понял, как я растерялся. К счастью, он бросил лишь один взгляд на мой искаженный несчастьем облик, тряхнул головой и зашагал прочь.
Когда он ушел, я поскакал наверх — к следующим испытаниям. Направляясь на анализ мочи, я понял, что мог бы сфальсифицировать результаты, принеся с собой что-нибудь эдакое.
Кабинеты шли за кабинетами. Я окончательно ошалел, когда меня пристроили в очередь на собеседование с армейским психиатром. Времени оставалось в обрез, и я принялся с бешеной скоростью соображать. Если бы они прямо сейчас просто пощупали мой пульс, меня по справедливости пришлось бы списать.
Пока мы ожидали своей очереди к психиатру, прямо перед собой я заметил одного женоподобного черного пижона. Он вел себя шумно, невежливо и отчетливо гомосексуально. Я бы поспорил на сотню долларов, что он получит свою отсрочку.
Он стал тем вдохновением, которого мне так не хватало.
Войдя в кабинет врача, я окаменел. С головокружением, надорванным сердцем и желеобразными коленями я просеменил к столу психиатра. Избегая любого зрительного контакта с ним, схватил стоявший перед его столом стул и протащил его в дальний угол комнаты прямо под фотки президента Джонсона и Б-52.
Затем уселся лицом к стене.
— ЭЙ ТЫ, ЖОПА С РУЧКОЙ, ВЕРНИСЬ-КА СЮДА!!! — заорал психиатр.
Трепеща от страха, но, решившись все-таки исполнить свой импровизированный план, я насколько возможно элегантно притащил стул назад. Затем наклонился над его невротично аккуратным столом так, что между нашими лицами осталось всего несколько дюймов. Моим дыханием можно было сбить один из бомбардировщиков на фото. К тому же я неделю не мылся.
— Ты хочешь в армию?- осведомился он, отклоняясь от меня и сдерживая дыхание.
— Нет, сэр, честно говоря, думаю, не потяну, — убедительно ответил я, источая искренность. Мои глаза зафонтанировали крокодиловыми слезами. Впервые в жизни я проходил настоящий кастинг и даже не подозревал об этом.
— Армия тебе поможет! — сказал он, с отвращением тряся головой. Проштамповал мои бумаги, не обращая внимания на сценическое искусство, достойное Лоренса Оливье.
Вернул мои бумажки и направил в следующий кабинет. Пошатнувшись, я удалился в глубоком отчаянии.
Вскоре я обнаружил себя перед длинным столом, за которым собирали заполненные справки. Черная вольнонаемная выпростала руку и начала подшивать мои бумажки. Лет около пятидесяти, униформа трещит по швам, но это было первое участливое лицо, которое повстречалось мне за весь день. Обрабатывая анкеты, она почувствовала мое уныние и отвела меня в сторону. Многозначительно указав на квадратик в анкете напротив «гомосексуальных наклонностей», она спросила: «Ты больше ничего не хочешь отметить?»
Я взглянул на нее, сначала испуганно, потом с надеждой; а она кивнула на бумаги, как бы говоря: «Отмечай». Не знаю, решила ли она, что я слишком хрупок для армии, или и вправду гэй. Ее материнский взгляд убеждал, что отметка в этом квадратике переведет меня в запас.
Спустя несколько часов я получил свою статью – 1Г. Клерк пояснил мне, что с такой статьей я должен буду явиться к ним через год, а пока я СВОБОДЕН! Вообще-то я хотел 4С, которая давала постоянную отсрочку, но не собирался долее торчать там и спорить с ними.
Мать подобрала меня на углу парка МакАртур. Садясь в машину, я был смущен своей вонью, но когда наконец рассказал ей о своей уловке, она тоже обрадовалась, что я признан непригодным.
Папа не подал виду о своих чувствах.
Еще один удачливый уклонист от армии, и «Двери» были бы ничем не обременены.
%
14 июля – в День взятия Бастилии – я повез Джима в центр на медкомиссию. Перед входом на призывной пункт собралась длинная очередь, и Джим бесстрастно порекомендовал мне подъехать за ним через пару часов. Типа, к тому времени он с этим покончит. Я попытался рассказать ему, что мои мытарства длились целый день, но он лишь одарил меня волчьим оскалом, так что я предпочел перекусить и, во всяком случае, вернуться проверить. Мне не хотелось тут слоняться. Я нервничал, даже просто находясь в зоне действия вооруженных сил.
К полудню я вернулся и убедился, что Джим, равнодушный как всегда, подпирает стену, согнув одну ногу, и расчесывает руками свои патлы.
Я припарковался к обочине и вышел из машины, когда он почапал ко мне. «Порядок? Что произошло? — заорал я через дорогу.- Выкрутился? Давай выкладывай».
Моррисон пожал плечами и сказал: «Не волнуйся. Все закончилось. Они дали мне статью Зэд». Он скользнул в машину.
Я тряхнул головой в растерянности и уселся на место водителя. «А что это за чертовщина – статья Зэд?»
— Да не знаю я,- ответил он, поддразнивая меня.
Я завел Газель, установил первую скорость и двинулся по направлению к Голливуду. — Колись, Джим, что ты там заделал?
Он только сверкнул озорной улыбкой. «Етит-твою мать,- подумал я. — Ну, это уж слишком. Он даже не травмировался тем, что чуть не довело меня до инфаркта». Кружа по городу, я побуждал его раскрыться, но он продолжал наслаждаться таинственностью. Как же он выкрутился из этого?…Я терялся в догадках.
Когда вывернули на запад на автостраду Санта-Моники, направляясь в «Эллоуетт Кофи-шоп» Венеции, в моем стареньком приемнике начала потрескивать стоунзовская версия «Короля пчел».
Джим тут же встрепенулся и принялся отбивать неверный ритм, молотя по приборной доске.
— Знашь, я люблю эту песню, но меня смущает, когда Рэй – старый блюзмэн – ее поет,- сказал он со странным выражением.
— Почему? — спросил я. — Тут другой размер, кроме того, Робби играет бутылочным горлышком. — Джим изобразил легкое недоумение и постарался попасть в такт на моей приборной доске.
— Ну, не знаю….Мне нравится, как Рэй ее делает,- добавил я.
Без ответа.
— Слишком старомодно,- наконец выдавил Джим.
Я сменил тему. «Ты не поверишь, но в последние выходные, приняв кислоту, я подумал, что я – Бог!»
— Харэ шутить-то,- отозвался Джим с сарказмом.
— А вот. Я отправился на Малибу с Биллом Вулфом, этой девицей Джоджи, которая отирается возле Робби, и моим дружком пианистом Грантом. Мы потащились по высохшему руслу. Я взобрался на холмец, пока Грант и Билл шарили туда-сюда. Джоджи приспичило добраться до ближайшего монастыря Горы Уединения, и мы увидели, как вдалеке она вскарабкивается на огромный деревянный крест, возвышающийся над океаном!
— Ха-ха-ха!
— Так или иначе, но, топча сухой мох, я отчетливо видел путь, по которому катятся бурные воды, чувствовал, что природа будет вечна, пока мы не уничтожим сами себя ядерным оружием. И я воскричал Гранту и Биллу, находящимся внизу: «Продолжайте, продолжайте делать всё необходимое, всему свое место». Они засмеялись, поскольку я как бы заправлял их хором. А я, на самом деле, ощущал себя Богом, управляющим Вселенной.
— Неслабо. Как будто супер-эго наехало!
— Ну уж! Я чувствовал совсем не это. Я ощущал свое великодушие!
— А вот Рэй на прошлой неделе имел прямо противоположный опыт.
— Вы, ребята, принимали кислоту?
— Да, и у Рэя был настоящий шубняк.
— Правда? А что произошло?
— Да ничего… просто он все время жаловался.
— Не понял, почему?
— Я не знаю, но это было очень стремно, так как нам пришлось сконцентрироваться на помощи ему, а не наслаждаться собственным улетом.
— Да уж, я понимаю, о чем ты.
— Эй, Джон, а как ты думаешь, могли бы мы стать такими же известными, как Стоунз?- спросил Джим, в своей излюбленной манере резко меняя тему.
Я приподнял брови, как бы говоря: «Конечно!»
Джим кивал головой в такт «Королю пчел» и притоптывал.
Когда мы прибыли на аллею позади Венецианского променада, я почувствовал, что удавка военного призыва ослабла, уксусный ангидрид под рукой, музыка формирует в ансамбле настоящее братство, и нас ничто не остановит.
Джим так никогда и не объяснил мне, что означает эта чертова «статья Зэд».
На протяжении зимних репетиций Джим начал петь с большей компетентностью. Почти каждую неделю он приносил несколько обрывков бумаги или салфеток с пятнами от кофе, содержавших самые невероятные стихи, которые когда-либо на них писались; он напоминал мне Дилана Томаса с его спичечно-этикеточными поэмами.
Джим был парнем с врожденным инстинктом мелодии, но не знал ни одного аккорда, чтобы зафиксировать ее.
«Иногда я подбираю слова, чтобы запомнить мелодию, которую услышал». У него был дар слышать мелодии в голове, а уж нашей задачей было помочь ему извлечь их оттуда, подсказывая, какие ноты в действительности он должен петь.
— Джим не был так уж музыкален, но мог молотить по фоно довольно мило,- комментировал Робби в одном интервью. — Но это всё, что он мог. На самом деле он не был музыкален. Ты не мог сказать: «Хорошо, Джим, а возьми-ка си-бемоль». Это был не Фрэнк Синатра, который мог читать с листа и петь. Его вклад в аранжировку был не так уж велик.
— Звучит как соль мажор,- догадывался обычно Рэй, пока Джим исполнял запев. Робби подбирал на гитаре пару нот, потом – аккорд, а потом вступал и я со своим ритм-комментарием. — По мне, так это звучит на четыре четверти. Типа шаффла. (Танец или танцевальное движение, характеризующееся волочащимся движением ступней – прим.перевод.) Затем мы побуждали Джима спеть второй куплет или припев на фоне трех инструментов.
Эти групповые репетиции, где мы оттачивали наш стиль, были для меня большим наслаждением. Комбинация из Робби, Рэя и меня была идеальной для оркестровки слов Джима.
Небеса такими заселены,
Чья осанка прямо за сердце берет.
Ее руки клевы, ноги длинны,
От походки мой мозг эту песню орет.
Привет. Люблю. Свое имя открой.
Привет. Люблю. Дай сыграть мне с тобой
Тротуар – знаток любых путей —
Словно пес, по-рабски служит ей.
Как ее внимание привлечь?
Лоху смуглый алмазик не завлечь.
Привет, привет, привет…
— А ты бы не мог подбросить меня до квартиры Розанны на Биверли Хиллз? Хочу убраться отсюда на пару дней,- попросил Джим.
— А кто эта Розанна?, — спросил я, когда мы зашагали к машине.
— Девушка такая. Студентка художественного факультета УКЛА.
— Ну и ну!- поддразнил я.
Свернув налево на Океанское авеню, мы отчалили от меблирашки Рэя и Дороти.
— Это возле Чарливилля, (район Лос-Анджелеса – прим.перевод.) в одном из тех испанских двух-квартирников.
— Хорошо.
Джим позвонил в дверь.
— О, это ты, входи. — Привлекательная длинноволосая блондинка была удивлена. Видимо, тем, что Джим ей не позвонил.
— Это – Джон.
— Здорово.
— Здорово.
Джим прошел прямо к кухонному столу, достал сумку с травкой и принялся крутить козьи ножки. Он вел себя так, как будто жил здесь.
Розана отреагировала с очевидным сарказмом. «Не стесняйся, Джим». Может, Джим повстречал себе ровню? Казалось, она забавляется, подтрунивая над ним.
— Скоро вернусь,- сказал я, чувствуя стеснение от растущего напряжения.
Я объехал торговый район и остановился у винного магазина прикупить яблочного сока. Джим собирается там ночевать? Я решил проверить это по дороге домой.
Когда я постучал, дверь, будучи совершенно незапертой, отворилась. Я распахнул ее и увидел стоящего в гостиной Джима, который держал огромный кухонный нож у живота Розаны. Пара пуговиц ее блузки с треском отскочили, так как Джим скручивал ей руки за спиной.
Мой пульс утроился.
— Что тут у нас?- воскликнул я, стараясь разрядить ситуацию. — Джим, полегче с такими нетрадиционными способами соблазнения.
Джим взглянул на меня с удивлением и отпустил Розану. — Да, мы просто шутили.
Реакция Розанны со страха и гнева сменилась на облегчение. Джим положил нож.
Я в ансамбле с психбольным. Я В АНСАМБЛЕ С ПСИХБОЛЬНЫМ!
Я в комнате с психбольным.
— Ну, мне надо ехать… Ты со мной?
— Нетушки.
Я сделал ноги. Я беспокоился о Розанне, но о себе беспокоился еще больше. В комнате определенно ощущалась напряженность, как сексуальная, так и насильственная. Вот поэтому я и предпочел покинуть их. В состоянии шока доехал до родительского дома. Почему я оказался в ансамбле с сумасшедшим? Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, с родителями, да хоть с кем… но я знал, что не смогу. «Двери» были моим единственным билетом в самостоятельный мир и возможную карьеру в любимом мной деле, а если тот, кому я поведаю об инциденте, скажет, что я должен уйти, то у меня не будет выбора. Вот школа не давала мне выбора, поэтому-то я ничем и не интересовался. Я постарался забыть этот инцидент с ножом. Но если проблемы не решать, они в том или ином виде возвращаются. Например, в виде нервных мурашек, которые постоянно бегают по моим ногам.
Метился в счастье, да все недолет.
Волнуй меня, бэйби, ночь напролет.
«Нам нужно больше материала,- сказал Джим на репетиции в декабре 1965 года. — Каждый пойдет домой и напишет сегодня по песне. Используйте универсальные образы вместо специфических. Землю, воздух, огонь, воду».
На следующей репетиции ничего эдакого не произошло; все случилось сразу после встречи Нового Года, когда мы собрались в доме родителей Робби в Тихоокеанском Палисаде. В тот полдень мы не смогли задействовать апартаменты Хэнка, вот и собрались тут.
Прямо у двери Робби поприветствовал нас с особым энтузиазмом. «А у меня новая песня, моя первая песня, и я думаю, это – хит»,- сказал он, проводя нас в гостиную-репетиционную.
Джим сказал: «У меня тоже одна имеется». Рэй и я хранили молчание.
Взяв гитару, Робби выдал несколько запоминающихся аккордов и пропел начальные строки. По мне, дак именно так должен был звучать хит-сингл. Он явно цеплял. Застревал в памяти с первого раза.
Все закивали. «Да, да, мило, мило, Робби».
Потом Джим спел а-капелла свою новинку.
Это — конец, прекрасный друг
Это – конец, мой лучший друг
Конец.
Наш план обрел иной
Конец.
Всему, что под луной
Конец.
Хватит печься, удивлять.
Мне глаз твоих не увидать…опять…
Холодок пробежал по моей спине. Это была не лирика, это была эпитафия. Может быть, он и поэт, подумал я, но уж слишком зацикленный на смерти. Прекрасные стихи… но я от них загрустил.
Робби попытался было подыграть Джиму, но потом затряс головой. «Мне придется перенастроить гитару,- сказал он.- Давно хотел попробовать восточный строй, который слышал у ситара».
«Давай-ка сначала поработаем над твоими делами,- предложил Рэй Робби. — А уж потом сможешь перестроиться».
Комната вновь наполнилась энергией. Я начал наигрывать какой-то латиноамериканский бит. «А не подмешать ли сюда джазу?», — предложил я.
Рэй и Робби согласно кивнули. Рэй тут же склонился над своим органом, отрабатывая вступление.
«Да-дада-да-да- Дерьмо. Да-дада-да-да-да- Дерьмо. Да-дада-да-да-да-да- Проклятье.»
Следующие десять минут Рэй отрабатывал вступление, а мы все отдыхали. Я пошел на кухню и, убедившись, что поблизости никого нет, стащил пригоршню печенюшек марки «Бордо с фермы на Перечном Холме», лежавших в буфете. Мать Робби знала, что я без ума от них, и не была слишком сурова ко мне.
— Мой папа сказал, что «Двери» — это наихудшее название ансамбля, которое он когда-либо слышал,- выпалил я, усаживаясь на свою барабанную табуретку.- А я ответил ему, что такая реакция означает, что мы на верном пути!
Я так и остался с крошками на губах, и мы опять навалились на новую песню. Припев, казалось, оправдывал более тяжелое роковое звучание, тогда как запеву скорее подходила джазовая окраска. Проклятье, думал я себе, этот припев такой въедливый, что я смог бы играть его весь день.
Мы прозанимались не меньше часа, прежде чем прервались хлебнуть пивка.
Джим с треском открыл Дос Эквис (сорт мексиканского пива – прим.перевод.) и плюхнулся на диван, обтянутый темно-зеленой кожей. «Я думаю, нам нужно будет делить все деньги поровну, включая авторские гонорары»,- ни с того, ни с сего сказал он. Мы удивились. Это было не только благородное предложение, но и прозорливое на предмет сохранения мира в рядах нашего ансамбля. Оно вытекало из того, что, хотя большинство песен писали Джим и Робби, но аранжировали-то их мы все вместе. О себе я думал тогда, что я – всего лишь барабанщик, но вдруг оказалось, что Джим по-настоящему уважает наши с Рэем таланты. С того момента, когда Робби начал приносить свои собственные песни, его талант стал очевиден. Насчет себя я не был так уж уверен.
— Да, все правильно,- согласился Робби. Рэй и я выразили единодушную поддержку. Теперь, когда денежный вопрос был решен, мы больше, чем когда бы то ни было, почувствовали себя одной семьей.
— А ты помнишь, как нарезает Кэннонболл на «Ругайся здесь»? — спросил я Рэя.
— Да уж, весьма лаконично.
— А то! Там три доли в такте. Давайте-ка сыграем что-нибудь на три четверти… ну как «Все блюзы». — И я щеточками обозначил джазовый 3/4-ной размер. Рэй и Робби вступили в свою очередь, и мы залабали «Все блюзы» Майлза. На последней репетиции Рэй научил Робби как закольцовывать тему, и теперь тот старался вовсю. Джим осторожно вползал в общее дело, тряся единственным маракасом, и я отметил, что делает он это все лучше и лучше. На этих старых джазовых мелодиях каждый из нас раскрывался в музыкальном плане, и это было хорошо.
С усердием взявшись за новую песню, я сделал отсчет и издал громкий треск прямо перед вступлением Рэя. Джим загудел первый куплет в предельно низкой для себя тональности:
Детка, я б тебе солгал,
Вся бы ложь наружу вышла,
если б я тебе сказал:
«Нам не заторчать повыше…»
Робби нашел отличный гитарный ритм, я управлялся с размером, а Джим орал во всю глотку:
Медлить – грех, бегом на бал…
Вдруг он оторвался от листочка, по которому пел: «Эй, Робби, а где окончание?»
— Да, я чего-то застрял на втором куплете.
Джим закатил глаза, поразмыслил секунду, пока мы с Рэем продолжали проигрыш, и выдал:
из трясины слов банальных …?
Джим глянул на Робби, который кивнул: «Да, это подходит»,- и пока Джим носился со стихотворной концовкой, Робби дописывал:
чтоб костер любви не стал…
ей кострищем погребальным…
А потом все это слилось в припеве:
Запали-ка мой огонь,
Запали-ка мой огонь,
Ночь с огнем моей любви знакомь!