Sibrocker.ru » Blog Archive » 9 ЖЕНЩИНА ЛОС-АНДЖЕЛЕСА

«Смотри, я меняюсь»,- орал Подменыш. Но еще до того, как хоть кто-нибудь расслышал его, он ушел…

Фото: Джим с микрофоном.

Подпись под фото: Подменыш: ко времени окончания записи диска «Лос-анджелесская женщина» дни Джима Моррисона, как наиболее прекрасного рок-н-ролльного фронт-мэна, ушли в прошлое, но мощь его литературного таланта нисколько не ослабла, он был еще в силах сотворить несколько своих лучших работ в составе «Дверей». Шестой студийный альбом ансамбля, считал он, станет блюзовой пластинкой, которую Джим всегда хотел сделать.

Лето и осень 1970 года были трудным для «Дверей» временем. «Моррисон отель» и «Абсолютно живой» возвратили им кое-какое уважение в музыкальных кругах, пошатнувшееся после «Вялого парада», но ансамблю было о чем беспокоиться больше, чем об отзывах на диски,- их ведущий певец состоял под судом. В буквальном смысле слова!

Обвинения против Джима Моррисона, явившиеся результатом концерта в Майами первого марта 1969-го, были назначены к слушанью перед судом присяжных на август 1970-го. Он обвинялся в непристойном и похотливом поведении, неприличном обнажении, общественном богохульстве и публичном пьянстве – по признанию виновности Моррисону грозило три с половиной года тюрьмы.

До начала слушаний Моррисону со стороны обвинения была предложена «сделка о признании вины» (в наименее тяжком из вменяемых обвинением преступлений), по которой он уплатил бы штраф и отработал 60 дней на общественных работах. Но адвокаты Джима выяснили, что Первая Поправка к Конституции о свободе слова определяет и гласит о том, что никаких «сделок» не может быть совершено до признания вины.

Суд тянулся больше месяца, и в один из уикэндов ансамбль улучил момент, чтобы сыграть в Великобритании на третьем фестивале острова Уайт, афиша которого включала Джими Хендрикса, «Кто», Слая и «Родового камня», «Муди Блюз». Наконец, 20 сентября присяжные вынесли свое решение – Джим был признан виновным в неприличном обнажении и богохульстве, остальные обвинения были сняты. Ансамбль вернулся в ЭлЭй, где топтался на месте в ожидании приговора.

Сам Моррисон был огорчен и удручен судебными делами, его подавленность усугубила смерть Джими Хендрикса 18 сентября, за которой последовала еще и кончина Дженис Джоплин 4 октября.

В конце октября Джим вернулся в Майами, чтобы выслушать приговор, по которому судья Мюррэй Гудмэн назначил ему максимальное наказание: два полугодовых срока одновременно. При хорошем поведении Джим мог выйти на свободу через два месяца, и после этого находился бы под надзором в течение двух с половиной лет. Зная, что, для того, чтобы быть услышанным в суде, могут потребоваться годы, адвокаты Моррисона быстренько подали апелляцию, а тем временем, уплатив 50 тысяч долларов залога, Джим волен был вернуться в Лос-Анджелес.

По возвращении в ЭлЭй, Джим начал испытывать перегрузки личного плана: Майами желал засадить его в тюрьму, а Электра желала очередного студийного альбома (последнего из тех, которые «Двери» обязаны были выпустить согласно контракту). Он потерял свой облик сексуальной рок-иконы; этот факт не сильно досаждал, но он почувствовал, что за время судебного процесса от него отшатнулись некоторые самые серьезные приверженцы «Дверей». Раздражало, что пресса использовала майамский процесс не в качестве вдохновляющей идеи защиты свободы слова в искусстве, а скорее для того, чтобы размалевать его клоуном. И Джима по-прежнему не воспринимали как вполне серьезного поэта

И, будто Моррисону было не достаточно судебного разбирательства, Электра, чтобы увенчать эти дела, решила выпустить в ноябре – к рождественским распродажам – сборник величайших хитов группы. Обложка альбома «13» была занята в основном снимками Джима его лучшей – молодой лев/Король Ящериц – поры.

Для Джима Моррисона наступило самое подходящее время, чтобы запеть блюз. «Вот это-то я и собираюсь продавить. Это музыка, которая доставляет мне самую большую радость»,- рассказал он Свободной прессе Лос-Анджелеса, когда начались сессии «Лос-анджелесской женщины».- «Это то, что мы делаем наилучшим образом… Просто основополагающий блюз».

Музыканты собрались в «дверной мастерской», чтобы начать работу над несколькими новыми идеями. Пара крепчайших песен была извлечена, как водится, из свежих стихов Моррисона: «Оседлавшие бурю» и «Женщина Лос-Анджелеса». К тому же он работал над текстом «Было хреново так долго» и «Гиацинтовым домом». Новейшей песне Робби – «Люби ее безумно» — опять-таки предстояло стать первым синглом альбома.

Ансамбль решил извлечь из своих старых запасников времен клубных выступлений и записать кавер-версию песни Джона Ли Хукера «Ползущий Змей-король». Чтобы заполнить альбом, группа доработала кое-какой уже не новый материал: «Машины шипят под окном» из венецианских тетрадей Джима; «Подменыш», которого Джим написал двумя годами ранее; «Латинская Америка», сделанная недавно для саундтрэка к фильму, но никогда не использовавшаяся; и «Белая кость» — моррисоновское стихотворение-под-музыку, которое ансамбль разрабатывал уже несколько лет.

Начав придавать этому материалу форму «блюзового альбома» парни позвали Пола Ротчайлда послушать их работу – но блюз,  вскоре заполнивший студию, оказался не тем, на который они рассчитывали. Продюсер Ротчайлд присматривал за ансамблем на протяжение пяти их первых альбомов и считался «пятым из Дверей», но медленная, приводящая в уныние поступь «Лос-анджелесской женщины» так разочаровала его, что он решил не продюсировать этот альбом.

Он только что поимел удивительный опыт работы с Дженис Джоплин над диском «Жемчужина», и ему было тяжко приниматься за поправку мрачного настроя, на который зарядились «Двери».

— Та (ее) музыка была полна сердечности, что и предполагается в студийной работе,- рассказал Ротчайлд БЭМу в 1981 году.- Каждый из членов ансамбля выкладывался на 110 процентов, а уж Дженис — на все 150. На прослушивание «Дверей» я пришел примерно через месяц… но это было просто несерьезно. Они все ссорились. Джим вообще пропускал половину рабочего времени. Их затянуло в омут собственной тоски. Просто совершенно никуда не годный.

Ротчайлд переместил «Дверей» в студию Электры, чтобы постараться и сделать какую-нибудь запись, но тамошние результаты оказались еще более безрадостны. В конце концов, он заявил группе, что не примет участия в записи альбома, и что им придется продюсировать его самостоятельно, работая вместе со своим давнишним инженером Брюсом Ботником (в итоговом варианте читалось: продюсер – «Брюс Ботник и «Двери»).

Уход Ротчайлда застал членов ансамбля врасплох, но шок задал им встряску, необходимую для того, чтобы посерьезнее отнестись к созданию музыки. Они решили, что новый материал должен быть не только более непосредственным, но и весь процесс звукозаписи упрощен. Перетащили звукозаписывающее оборудование из Электры в Мастерскую и превратили контору в собственную студию.

— Офис на первом этаже стал репетиционной, а наверху теперь была контрольная комната,- вспоминает Билл Сиддонз.- Консоль звукозаписи лежала на моем рабочем столе. Когда я уходил домой с работы, они приходили и записывались всю ночь, а порой и весь день.

Взяв контроль над процессом записи в свои руки, да еще с Ботником, позволившим им работать в существенно ускоренном темпе, «Двери» достигли даже большего коллективного вдохновения, чем им это порой удавалось.

— Поначалу у них была модель «мы против всего мира»,- говорит Сиддонз.- Но постепенно подход становился более прагматичным, поскольку парни не могли быть хоть чуть уверены в том, каким будет Джим именно сегодня.

— Начиная работать над «Женщиной Лос-Анджелеса», они почти сдались, и подошли к этому с чисто деловой стороны – как к последнему альбому, предусмотренному контрактом. Но, когда Пол Ротчайлд ушел, то оказалось, что впервые за последние два года они действительно должны были работать вместе. В репетиционной они сочинили уйму материала, сотрудничали в продюсерстве, и даже Джим стал более подконтрольным, чем ранее. Они функционировали, как ансамбль, что и сделало пластинку успешной.

Эта сплоченность частично отразилась на примечаниях к песням: группа вернулась к коллективному – «дверному» — авторству всех мелодий. Единство явствует и из снимка на обложке, на котором ансамбль показан, как четверка равновеликих (разве что Моррисон выглядит заметно ниже остальных). В звучание «Женщины Лос-Анджелеса» вложились также басист из группы поддержки Элвиса Пресли – Джерри Шефф и гитарист Марк Бенно. Шефф и Дэнсмо «сковались одной цепью», чтобы стать внушительной ритм-секцией, заправляющей на протяжении всей записи, а Бенно оказался исключительным знатоком того, как правильным ритмом обеспечить поддержку Кригеру, когда Робби воспарял в своих «бутылочно-горлышковых» пассажах.

Дополнительная гитара означала, что большинство трэков можно было записывать вживую, без наложений, а Джиму петь вместе с ансамблем (а не под фонограмму, как раньше) – только парочка записей потребовали наложения вокала. Альбом был быстренько завершен и выпущен в апреле 1971 года.

В марте Джим Моррисон направился в Париж, где надеялся очистить свои мозги от всякого рок-н-ролла и направить всю творческую энергию на чистую поэзию. Лос-Анджелес – «Град Ночи» — был щедрой музой стихов и музыки Моррисона, но в Париже – «Граде Света» — он надеялся обрести новое вдохновение. Кроме того, город был духовной родиной столь многих писателей, оказавших на него влияние – Селина, Бодлера, Рэмбо.

Фото: Фотопортрет Шарля Бодлера.

Подпись под фото: Как только сессии записи «Женщины Лос-Анджелеса» завершились, Джим Моррисон направился в Париж в поисках восстановления творческих сил. Город особо привлекал его тем, что был родным домом его многих героев от литературы – таких, как Шарль Бодлер.

К тому же в этом месте такие экспатрианты, как Эрнст Хэмингуэй и Генри Миллер, написали свои самые совершенные произведения. Джим надеялся, что дух всех их бессмертных слов поможет ему начать «все сначала». «Я поднялся к нему на лифте в здании по адресу Сансэт бульвар 9000 за несколько дней до того, как он покинул город,- вспоминает Ким Фоули.- Он был все еще крепким парнем – пожимая руку, чуть не сломал мне пальцы. Сказал, что собирается в Париж, чтобы писать стихи. Я сказал, что это звучит здорово, пожелал удачи, и что тоже хотел бы чего-то такое накропать. Он улыбнулся и сказал: «Ты станешь поэтом, когда влюбишься». За сим и отбыл».

Существует некоторое сомнение насчет того, покинул ли Моррисон официально ансамбль «Двери» до того, как уехать в Париж. Он выражал интерес к производству в составе группы еще одного блюзового диска, но наряду с этим Электра дала ему зеленый свет на работу над чисто поэтическим альбомом. Во всяком случае, ансамбль планировал продолжить работу над собственным материалом в Лос-Анджелесе, пока Джим будет отсутствовать.

— Ко времени выпуска «Женщины Лос-Анджелеса» Джим уже выходил из музыкального бизнеса,- говорит Билл Сиддонз.- Его искания не означали, что ансамбль однозначно распадается. В тот момент он стал приверженцем иного художественного вИдения. Он поехал в Париж со словами «Увидимся, парни. Я пошел».

Последним из «Дверей», кто разговаривал с Джимом Моррисоном, был Джон Дэнсмо, которому в июне 1971-го позвонили из Парижа. Джим спросил, как продвигается «Лос-анджелесская женщина», и сильно возбудился, когда Джон сообщил ему, что она стала хитом. (Пластинка поднялась до девятого места в чартах Биллборда и принесла «Дверям» восемь поразительных, последовавших друг за другом золотых и платиновых дисков-наград.) Моррисон с энтузиазмом говорил о Париже и упомянул, что вновь питает интерес к записи с «Дверями».

В то время Джим также посылал письма Патриции Кеннели Моррисон, намекая, что к осени он окончательно переберется к ней в Нью-Йорк. «До Джона дошло, что Джим собирается вернуться и в сентябре начать записываться, а до меня дошло, что он собирается в Нью-Йорк, чтобы работать над сценариями и устраивать поэтические чтения,- говорит она.- Так кто же знает? Он также много разглагольствовал о поэтических альбомах и сольных музыкальных проектах – ему нравилось то, что делали Джон и Йоко».

К несчастью для всех нас, Джим Моррисон после Парижа так и не начал «все сначала». Третьего июля он был найден мертвым в ванне в квартире, где проживал вместе с Пэм Курсон по адресу: рю Бётрель, 17 в районе Мараи на правом берегу Сены.

Моррисону было 27 лет. Свидетельство о смерти приводит в качестве ее причины сердечную недостаточность, но вскрытие проведено не было. И, хотя никто никогда не узнает, как именно оборвалась жизнь Джима, весьма вероятно, что он стал жертвой передозировки героина. Он никогда не питал к наркотикам большого интереса – был любителем пива, коктейлей, вина – но к этому времени Пэм Курсон уже была наркоманкой, и Джим мог решить поэкспериментировать со средством, в сильной зависимости от которого был столь близкий ему человек.

Было множество споров о том, кто мог дать Джиму наркотик, и не Пэм ли довела его до ручки. Вдобавок было выстроено множество зловещих теорий, рассматривавших окружавшие его смерть обстоятельства.

Но эти обстоятельства и споры больше не кажутся особо важными – суть в том, что Джим Моррисон ушел слишком быстро, и нам просто повезло иметь в своем распоряжении слова и музыку, оставленные им.

По иронии судьбы восьмого июля в день своих похорон на парижском кладбище Пер-Лашез он достиг таки статуса, который ускользнул от него при жизни – он оказался среди поэтов. Джим был похоронен в той части кладбища, что известна, как «Закуток Поэта», где компанию ему составляют души художников, включая Мольера, Бальзака, Шопена, Эдит Пиаф и Оскара Уайльда.

Фото: Западный вход на кладбище Пер-Лашез.

Подпись под фото: Среди поэтов: Джим Моррисон стал частью истории Парижа, но не тем способом, на какой рассчитывал. Третьего июля 1971 года он умер в парижской квартире, где проживал с Памелой Курсон, и восьмого июля был похоронен на кладбище Пер-Лашез.

«Подменыш» был явно старой песней Моррисона, которую ансамбль решился таки выпустить на альбоме «Лос-анджелесская женщина». Она была написана в 1968 году, примерно тогда же, когда Джим работал над «Дикорастущим дитя», «Тоской шамана», и тематически связана с обеими песнями. В фольклоре Подменыш – это потустороннее существо, которого дьявол или вредоносные духи оставляют взамен человеческого ребенка. Внешне Подменыш идентичен украденному дитя, но навсегда остается связан с миром духов.

Когда Моррисон писал песню, то рассуждал о переменах, которые он претерпевает в глазах публики – от сексуальной иконы рок-н-ролла до нелегко воспринимаемого певца утонченностей и противоречий. Таким способом Джим давал аудитории понять: он не совсем тот, о ком они думают, или чье бытие предвосхищают.

Горланя песню на альбоме «Женщина Лос-Анджелеса», Моррисон указывает на еще одну перемену. Он вполне готов оставить статус рок-певца и хочет бежать прочь от сенсационности рок-н-ролльной жизни (и рок-н-ролльной прессы!).

Фото: Панорама фестиваля на острове Уайт.

Подпись под фото: В августе 1970-го перед тем, как начались сессии «Женщины Лос-Анджелеса», «Двери» использовали перерыв в судебных заседаниях по поводу обвинений Моррисона в похабщине и приняли участие в последнем для себя крупном рок-событии – третьем фестивале на острове Уайт. Стресс, алкоголь и разница во времени собрали свою дань, и Моррисон отработал весьма тускло. Позднее он поведал прессе, что, по его мнению, это – последнее концертное выступление «Дверей».

«Подменыш»

«Подменышем» Джим объявил, что движется в новую фазу жизни, где главной целью будет полное погружение в поэзию. Строка о «покидании города» может на первый взгляд показаться фигуральной, но он был готов сделать это сразу же, как только альбом будет завершен.

Во время записи «Подменыша» Джим Моррисон испытывал определенное уныние, и все же это поразительно энергичный трэк. Джерри Шефф и Джон Дэнсмо безостановочно наяривают, Рэй трудится над классным пульсирующим звучанием Хэммонд-органа, а Робби своим гитарным вкладом стремится возродить в памяти духовую секцию ансамбля Джеймса Брауна. Джим, со своей стороны, демонстрирует, что по-прежнему способен на воодушевляющий вокал, и «Подменыш» потрескивает от избытка энергии.

— К лету 68-го большинство людей списало Джима со счета,- говорит Патриция Кеннели Моррисон.- Они действительно не хотели, чтобы он развивался дальше – они хотели, чтобы он навсегда оставался иконой. Когда я услышала «Подменыша», то подумала: «Вот именно. Он ушел от вас». Это очень автобиографичная песня, он рассказывает нам, что уже ушел. Весь альбом был, типа, прощанием.

К сожалению, альбом стал грустным, окончательным прощанием. Джим улетел из Лос-Анджелеса в Париж в марте 1971-го. «Женщина Лос-Анджелеса» была выпущена в апреле и тут же произвела фурор. «Подменыш» вышел в июне на оборотной стороне сингла «Оседлавшие бурю» — последнего сингла с новым материалом, когда-либо произведенным «Дверями».

Но, на первой неделе июля, еще до того, как множество фанатов получило шанс подержать в руках альбом или сорокапятку и услышать, как Джим кричит «Смотри, я меняюсь», Моррисон ушел навсегда.

Фото: Джим на сцене (а); рядом с Робби (б).

Подписи под фото: Музыка, созданная «Дверями» для «Лос-анджелесской женщины», реконструировала их, как ансамбль, который в дальнейшем получил позитивный отклик слушателей (а). Стар для своих лет: Джим Моррисон был по-прежнему способен выдать порой отличную попсовую задушевность на трэках, типа «Люби ее безумно», но на протяжении большинства песен диска «Лос-анджелесская женщина» он звучит слишком устало и изнуренно для своих 27 лет. (б)

The Changeling

J.Morrison

.

I live uptown,

I live downtown,

I live all around.

I had money,

I had none.

I had money,

I had none.

But I never been so broke

That I couldn’t leave town.

.

I’m a Changeling,

See me change.

I’m a Changeling,

See me change.

.

I’m the air you breath,

Food you eat,

Friends your greet

In the swarming street. Wow!

See me change,

See me change you.

Get loose!

.

I live uptown,

I live downtown,

I live all around.

I had money, yeah!

I had none.

I had money, yeah!

I had none.

But I never been so broke

That I couldn’t leave town.

.

Well, I’m the air you breath,

Food you eat,

Friends your greet

In the sullen street. Wow!

.

Ew ma!   Uh, ah!

You gotta see me change,

See me change.

Yeah, I’m leavin’ town

On a midnight train.

Gonna see me change,

Change, change, change,

Change, change, change,

Change, change, change,

Change, change, change.

Whoah, change, change, change.

Подменыш

Дж.Моррисон

.

Жил я в центре,

Жил у девчонок,

Где только я не жил…

При деньгах был,

Без деньжонок,

Но никогда не копил —

Деньги – что? В решете вода.

Я сменить этот город

Запросто мог всегда.

.

Я – подменыш.

Смотри, я меняюсь.

Я – подменыш.

Меняюсь — смотри.

.

Только мною дышать ты будешь,

Станет мною еда твоя,

На запруженной улице люди,

Там – друзья. Это – тоже я!

Посмотри, это я меняюсь,

Изменю и тебя.

Обещаю!

.

Жил я в центре,

Жил у девчонок,

Где только я не жил…

При деньгах был,

Без деньжонок,

Но никогда не копил —

Деньги – что? В решете вода.

Я сменить этот город

Запросто мог всегда.

.

Только мною дышать ты будешь,

Станет мною еда твоя,

На угрюмой улице люди,

Там – друзья. Это – тоже я!

.

Ты должна знать, как я меняюсь,

Посмотри, посмотри.

Этот город, совсем не маясь,

Я покину еще до зари.

Я засяду в полночный поезд.

Посмотри, я уже не тот.

Ярок мир перемен, узорист…

К переменам!

Полный вперед!

«Люби ее безумно»

Теми, кто начал считать, что ансамбль устарел, «Лос-анджелесская женщина» по своему выходу была объявлена удивительным возвратом «Дверей» к их лучшей форме – песни были компактны и энергичны, продюсерство откровенным, а голос Джима Моррисона вновь стал мощным и эффективным инструментом рок-н-ролла.

Вновь, как оно часто случалось раньше, Робби Кригер без шума и пыли выдал волшебно написанную песенку, которая вернула ансамбль в поп-чарты. «Люби ее безумно» была выпущена в марте, за месяц до выхода альбома, и стала первым из двух синглов «Женщины Лос-Анджелеса».

«Люби ее безумно» оказалась единственным синглом «Дверей», выпущенным за целый год; предыдущий — «Ты делаешь меня настоящим»/ «Блюз придорожного трактира» был растиражирован в марте 1970-го, и ансамбль чрезвычайно вдохновился тем, что новый вскарабкался в американских чартах аж на 11-ое место. Записанный на оборотной стороне чикагский блюз, спетый Рэем Манзареком, – «Не ходи далеко (Ты ищешь мясо)» — не появился на альбоме, но позже обнаружился на сборнике 1972 года «В золотоносной шахте странны сцены».

Известнейшие песни Робби Кригера, сочиненные в составе «Дверей», — «Запали мой огонь», «Люби меня дважды», «Коснись меня» — были написаны, как поп-резюме интимных моментов влюбленной пары. В  «Люби ее безумно» Робби сменил тактику. Стихи не представляют собой потока слов между любовниками, Робби обращается к симпатичному ему уху, чья любовная интрижка потерпела крах.

Такая концепция стихов привлекает к песне внимание. Вместо стенаний об ушедшей любви, злобной отставки экс-возлюбленной или жалоб, типа «детка, вернись», Кригер, кажется, сбрасывает все это со счетов – он иррационально любит свою бывшую возлюбленную тем больше, чем чаще она направляется к выходной двери.

«Люби ее безумно» стала легким выбором для первого сингла – оптимистичный настрой и утонченно многослойное звучание сделали ее идеальным радио-трэком. Но, когда песня была подготовлена к прослушиванию для включения в состав альбома, она не удостоилась слишком высокой оценки давнишнего продюсера Пола Ротчайлда. «Дверей» по сути, сдерживал отказ Ротчайлда участвовать в выпуске диска, вызванный тем, что его удручили «Оседлавшие бурю», которых он отверг, как «музыку для коктейля».

Но в интервью БЭМу в 1981 году Ротчайлд сказал, что на самом деле «Люби ее безумно» была песней, наскучившей ему хуже горькой редьки, когда в «Дверной мастерской» еще только началось прослушивание материала к «Женщине Лос-Анджелеса».

— К этому моменту у них было всего четыре или пять достаточно доработанных песен. Наиболее завершенными были «Лос-анджелесская женщина» и «Оседлавшие бурю», каждая из которых, думал я, была великой, великой песней. Моя проблема состояла в том, что я не мог заставить их сыграть эти песни прилично. Все выглядело так, будто 80-летнего старца заставили бежать марафон…

Мы пошли в студию, и это было ужасно. Скука от и до. Неделю я надрывался, но все по-прежнему оставалось чертовски отвратительно. Я вышел к ним и сказал, надеясь раззадорить на нечто лучшее, «Это – не рок-н-ролл! Это музыка для коктейль-холла!» Но им теперь все было по х@ру. Впрочем, я не имел в виду «Оседлавших бурю». Я говорил именно о «Люби ее безумно». Она-то и выдавила меня из студии. А то, что пластинка распродалась миллионным тиражом, для меня ничего не значит.

«Люби ее безумно» просто служит символом того, какие сложные перипетии настигли «Дверей» к 1971 году – главная песня, выдавившая из студии верного продюсера и соавтора, стала крупнейшим хит-синглом их последнего альбома.

.Песню, вероятно, готовили также на роль открывающей концерт, если бы «Двери» были в состоянии дать тур по раскрутке «Женщины Лос-Анджелеса», — она и сыграла эту роль на паре последних появлений «Дверей» на сцене: 11-го и 12-го декабря 1970 года в далласском мюзик-холле и нью-орлеанском «Пакгаузе», соответственно.

Фото: Брюс Гэри с группой «Сноровка» (The Knack).

Подпись под фото: Решение записывать «Лос-анджелесскую женщину» в офисе «Дверей» на бульваре Санта-Моники сыграло большую роль в создании неукротимого бесцеремонного настроя большей части музыки альбома. Брюс Гэри, запечатленный вместе с группой «Сноровка», был одним из старых сансэт-стриповских знакомцев «Дверей», который присутствовал при записи пластинки.

Love Her Madly

R.Krieger

.

Don’t ya love her madly?

Don’t ya need her badly?

Don’t ya love her ways?

Tell me what you say.

Don’t ya love her madly?

Wanna be her daddy?

Don’t ya love her face?

.

Don’t ya love her as she’s walkin’ out the door?

Like she did one thousand times before.

Don’t ya love her ways?

Tell me what you say.

Don’t ya love her as she’s walkin’ out the door?

.

All your love, all your love,

All your love, all your love,

All your love is gone,

So sing a lonely song,

Of a deep blue dream,

Seven horses seem to be on the mark.

.

Yeah, don’t you love her?

Don’t you love her as she’s walkin’ out the door?

.

All your love, all your love,

All your love, Yeah,

all your love is gone

So sing a lonely song,

Of a deep blue dream,

Seven horses seem to be on the mark.

.

Don’t ya love her madly?

Don’t ya love her madly?

Don’t ya love her madly?

Люби ее безумно

Р.Кригер

.

Неужели ты любишь ее так безумно?

Неужели ты тянешься к ней так бездумно?

Неужели милы тебе эти повадки?

Неужели так сладки?

Неужели ты любишь ее так безумно?

Хочешь папиком быть? — Весьма остроумно…

Любишь это лицо?

.

Вот ты любишь, а детка шмыгнула за дверь,

И была такова — тыщу раз и теперь.

Неужели милы тебе эти повадки?

Неужели так сладки?

Вот ты любишь, а детка шмыгнула за дверь.

.

И прошла вся любовь,

Вся большая любовь,

И роман твой не нов,

В одиночестве ты

С песней грустной мечты,

Ведь помечены плутнем все семь скакунов.

.

Ты все любишь?

Вот ты любишь, а детка шмыгнула за дверь.

.

И прошла вся любовь,

Вся большая любовь,

И роман твой не нов,

В одиночестве ты

С песней грустной мечты,

Ведь помечены плутнем все семь скакунов.

.

Неужели ты любишь ее так безумно?

Неужели ты любишь ее так безумно?

Неужели ты любишь ее так безумно?

«Было хреново так долго»

Самый неприкрашенный, бескомпромиссный блюзовый трэк на диске – «Было хреново так долго» — вновь демонстрирует, что Джима Моррисона не часто можно было застать без книжки в руках.

Название и главная тема пришли из обычной заезженной блюзовой фразы, но это также заголовок романа, который чрезвычайно нравился Джиму,-  «Если очень долго падать, можно выбраться наверх» Ричарда Фариньи.

После публикации в 1966 году книга, читалась запоем и прославилась в качестве манифеста контркультуры. Главный герой – Гноссос Паподополис – неустанно мятущаяся душа, что старается сохранить самообладание в череде трудных обстоятельств (часто заблуждаясь относительно степени влияния собственных поступков на судьбу). Гноссос бунтует против грядущей утраты молодости и неистово верит в свою «защищенность» и «освобождение» от заурядности окружающего его общества, равно как и от обязанностей, которые, как ожидает общество, он должен взвалить на себя.

Автор Ричард Фаринья числился также настоящим фолк-певцом. Его жена Мими была младшей сестрой Джоан Баэз, и супруги выпустили пару альбомов в 1965 и 1966 годах: «Торжества по случаю пасмурного дня» и «Отражения на прозрачном ветру».

Их песенное творчество объединяло личностное и общественное самосознание и уклонялось от широко распространенных обычаев подчеркивания традиционной фолк-специфики. Они начали также экспериментировать с комбинированием читаемых стихов и музыкального сопровождения – той смесью, к которой Моррисон позже проявил особый интерес.

Карьера Ричарда Фариньи как певца/композитора и новеллиста оказалась прискорбно коротка – он разбился на мотоцикле буквально через несколько дней после опубликования «Если очень долго падать, можно выбраться наверх». (Третий альбом, содержавший не издававшуюся ранее музыку супругов Фэринов, — «Воспоминания» — вышел посмертно в 1968 году).

Моррисон был фанатом романа – когда друзья спрашивали, чего бы такое почитать, книга всегда входила в его неофициальный «Рекомендуемый Список»,- но стихи песни не детализируют историю Гноссоса Паподополиса. Вместо этого Моррисон предлагает учебное пособие по построению фундаментальной, пробирающей до костей блюзовой мелодии: первый куплет  — громогласное заявление, характерное для блюза в общем; второй куплет – упрашивание стражника об освобождении; третий куплет – просьба о некоем оральном удовлетворении (когда Джим просит «маленькую дорогушу» опуститься на колени и отдать ему свою «любовь», речь идет не о цветах и шоколадках); и в конце Джим вновь выкрикивает свое типичное для блюза заявление.

Как и большинство трэков «Лос-анджелесской женщины», он был записан в студии вживую и, наряду с «вовсюглоточным» вокалом Джима выставляет на обозрение отличное музыкальное взаимодействие Робби с ритм-гитаристом Марком Бенно.

К тому же это один из немногих трэков «Дверей», где не присутствуют клавишные. (Хотя Манзарека и не было на этой записи, ритм-гитара в третьем куплете старается так, что кажется, даже всхлипывает в стиле рэевского фоно.)

Возврат ансамбля к блюзу рассматривался отдельными экспертами по «Дверям» в качестве некоторого отхода от многозначности, отказа от короны Короля Ящериц. Но на песне подобной «Было хреново так долго», какой бы простой по форме она ни была, кое-кто по-прежнему мог расслышать весь ужас, драматизм и смятение, которые однажды были спрессованы в «Конце».

Пять лет минуло, но ансамбль оставался все еще на виду, да еще с такой музыкой – впрочем, к этому времени мэссидж обнажился до самой своей сути.

Been Down So Long

J.Morrison

.

Well, I’ve been down so Goddamn long

That it looks like up to me.

Well, I’ve been down so very damn long

That it looks like up to me.

Yeah, why don’t one you people

C’mon and set me free?

.

I said, warden, warden, warden,

Won’t you break your lock and key?

I said, warden, warden, warden,

Won’t ya break your lock and key?

Yeah, come along here, mister,

C’mon and let the poor boy be.

.

Baby, baby, baby,

Won’t you get down on your knees?

Baby, baby, baby,

Won’t you get down on your knees?

C’mon little darlin’,

C’mon and give your love to me, oh yeah

.

Well, I’ve been down so Goddamn long

That it looks like up to me.

Well, I’ve been down so very damn long

That it looks like up to me.

Yeah, why don’t one you people

C’mon, c’mon, c’mon and set me free?!

Было хреново так долго

Дж.Моррисон

.

Ох, долго было мне хреново,

Так, что мне теперь видней.

Ох, долго было мне хреново,

Так, что мне теперь видней.

Что ж не даете мне свободу?

Освободите же скорей.

.

Да, я прошу тебя, охранник,

Сломай замок, забрось ключи.

Да, я прошу тебя, охранник,

Сломай замок, забрось ключи.

Приди скорее, мистер,

Беднягу к жизни подключи.

.

Детка, детка, детка,

А на коленки слабо встать?

Детка, детка, детка,

А на коленки слабо встать?

Ведь так удобней, крошка,

Свою любовь мне отдавать!

.

Ох, долго было мне хреново,

Так, что мне теперь видней.

Ох, долго было мне хреново,

Так, что мне теперь видней.

Что ж не даете мне свободу?

Освободите же скорей.

«Машины шипят под окном»

«Дверей» часто вспоминают, как ансамбль со своим неповторимым звучанием – в музыке присутствовало определенное мрачное великолепие, а в стихах выражался чудовищный размах. Не часто рождалось ощущение, что «Двери» тянут лишь на заурядный джэм, но именно его вызывает к жизни вещь «Машины шипят под окном».

Пара ленивых гитар, илистое дно басовой партии Джерри Шеффа и мастерская работа Джона Дэнсмо щеточками создают «болотный» (характерный для штатов поймы Миссисипи — прим.перевод.) блюзовый замес в стиле Хоулина Вулфа, а на все это нахлобучено игривое, фальшивое соло Моррисона на губной гармошке.

Теплое звучание является отражением дружелюбия и единства замысла, которые ансамблю удалось вновь обрести по ходу работы над альбомом. Барабанщик Брюс Гэри, которому предстояло стать членом группы «Сноровка», а позднее интенсивно поработать с Робби Кригером на его сольных проектах, был гостем «дверной мастерской», когда песня начала обретать форму.

— Помню, я вошел в репетиционную; Джон, Рэй и Робби немножко поиграли, потом нарисовался Джим – большой, растрепанный и, наверное, слегка поддатый. Они слабали несколько старых блюзов в весьма свободной манере; даже простое наблюдение за их работой чертовски возбуждало. Когда все четверо были увлечены музыкой, их работа могла по-прежнему восхищать. Они до сих пор оставались великим ансамблем. И я покинул студию в самом радужном настроении, потому что Джон дал мне пару палочек со своим автографом.

Тогда как музыка создает впечатление о добрых старых, чуть обветшавших временах, стихи набиты классическим для Моррисона ночным террором. Песня представляет собой самую, пожалуй, вкрадчивую из когда либо записанных пост-коитуальных ламентаций.

Любовь выглядит пришедшей и ушедшей, и пару любовников больше ничто не связывает. Вместо сладких слов и шепота в комнате раздается лишь подобный прибою шум проезжающих машин, да пролетающие самолеты сотрясают оконные стекла. Песня завершается весьма самодовольным заявлением Джима, что, как только стемнеет, он просто погибнет от этой «хладной девы».

«Машины шипят под окном» была последней песней «Дверей», извлеченной из тетрадки джимовых стихов, написанных в Венеции.

Cars Hiss By My Window

J.Morrison

.

The cars hiss by my window

Like the waves down on the beach.

The cars hiss by my window

Like the waves down on the beach.

I got this girl beside me but she’s out of reach.

Headlight through my window

Shinin’ on the wall.

Headlight through my window

Shinin’ on the wall.

Can’t hear my baby, though I call and call.

.

Yeah, right! Woo!

.

Windows started tremblin’

With a sonic boom.

Windows started tremblin’

With a sonic boom-boom.

Ah, cold girl I’ll kill you in a darkened room.

.

Yeah, woo   Ride   Ride on   Weooooo!   Wawa, eooo!

Oooo, owa, owaaa!   Wa, waaaaea!

Ooo, wa, wa, wa, wa, waa!          Uh-huh

Машины шипят под окном

Дж.Моррисон

.

С шипением проносятся машины,

Как волны, что, нахлынув, мчатся вспять.

С шипением проносятся машины,

Как волны, что, нахлынув, мчатся вспять.

Подружка, вроде, рядом, но до нее мне не достать.

.

Свет фар машин проезжих

Крадется по стене.

Свет фар машин проезжих

Крадется по моей стене.

Зову, зову подружку беззвучно, как во сне.

.

Да, отлично!

.

Вибрирует чуть слышно

Стекло в моем окне.

Вибрирует чуть слышно

Стекло в моем окне.

Холодная фригидность несет погибель мне.

«Женщина Лос-Анджелеса»

Лос-Анджелес – гостеприимный рай, выстроенный в суровой пустыне: это – и дворец обнадеживающих снов, и – месторождение иссушающих душу кошмаров. ЭлЭй будто обещает, что всякое может произойти, не уточняя: восхитительное, грустное или сумасшедшее. Гарантий нет: вдохновение и деморализация могут внезапно и, главное, одновременно налететь на жителя.

Пожалуй, ни один рок-н-роллер не был так захвачен дразнящими противоречиями этого пропитанного солнцем и дрожащего от землетрясений города, как Джим Моррисон. Музыка, созданная им вместе с «Дверями», наполнена ужасом, изумлением, ликующей легкостью и необычайной тяжестью жизни в Южной Калифорнии. Все это уместилось на последнем альбоме его песен, сильнейшая из которых – та, что будет прорваться из автомобильных динамиков до тех пор, пока будут существовать как автомобили, так и динамики – замечательное восхваление и обвинительный акт городу, приютившему Моррисона. А кроме того песня «Женщина Лос-Анджелеса» играет роль остро воспринимаемого музыкального прощания.

По большому счету песня адресована не кому-то лично, а самому городу; это — некая печальная моррисоновская краткая сводка расползающегося города, который он так любил. Женские волосы, городские холмы объяты пламенем заката. А в пригородах нет ничего, кроме грусти. Все эти фривэйи и аллеи ведут к одиночеству. А в четырех отменных лаконичных словах Джим суммирует уязвленность атмосферы всего ЭлЭя: мотель, деньги, убийца, безумие.

Этот вызов ЭлЭю не был целиком оригинален – такие писатели, как Рэймонд Чандлер, Джеймз Кэйн и Натаниэль Вест тоже представили обворожительно безрадостные образы Лос-Анджелеса в стиле нуар. Одну из своих ключевых фраз – «Город ночи» — Моррисон по сути позаимствовал у названия повести Джона Ричи. В книге расписаны жестокие злоключения молодого проститута в Голливуде, и, описывая их, Ричи употребляет словосочетание «заблудший ангел», которое также было адаптировано Моррисоном для песни.

Самый захватывающий момент – в середине песни, где темп замедляется в два раза, а Джим начинает петь о том, как «мистер Трахарь поднимается». На этом отрезке «Двери» — в своей лучшей форме отыграли в поддержку Моррисона. Идея медленно ускорять темп до первоначального принадлежала Джону Дэнсмо – подъем джимова символического мистера Трахаря завершается удивительными «визжаще-бабочными» соло гитары Робби.

Альбом был блюзовым, поэтому ансамбль не удивился, услышав, что Моррисон ссылается на своего «трахаря» (эвфемизм для пениса на испанском арго – прим.перевод.). И только, когда трэк был записан, Джим объяснил другим, что «мистер Трахарь поднимается» является анаграммой «Джима Моррисона» (Mr Mojo Risin’ = Jim Morrison). Позже он шутил, что, если когда-нибудь затеряется в Африке подобно своему герою Рэмбо, то будет использовать эту фразу для собственной идентификации, если, конечно, пожелает с кем-нибудь законтактировать.

Первоначально Джим, видимо, предназначал диску роль череды своих размышлений о старом доме – ЭлЭе, и новом – Париже. Чувства, с которыми он относился к предыдущему месту проживания, ясно изложены в «Женщине Лос-Анджелеса». Мысли о будущем вошли в песню, названную «Парижским блюзом», записанную в ходе сессий, но не вошедшую в альбом. «Парижский блюз» тоже является заносчивым взглядом на город, как на женщину, что делает понятным джимово рвение «начать всю жизнь заново».

«Двери» снабдили «Женщину Лос-Анджелеса» специфическим имиджем – на внутренней части обложки была изображена молодая девушка, распятая не телеграфном столбе.

Этот образ создал интересный «книгодержатель» (стойка, помещаемая у края ряда книг, чтобы книги стояли ровно и не падали – прим.перевод.) карьеры «Дверей»: их лица заполняли первый рок-н-ролльный биллборд на Сансэт бульваре, а теперь, спустя пять лет, когда Сансэт почти задохнулся от широкоформатной поп-рекламы, второй и последний биллборд группы изображал «Лос-анджелесскую женщину».

В «Оседлавших бурю» Джон Дэнсмо обращает внимание на то, что первый плакат был обращен лицом на восток, к восходу и новому дню. «Лос-анджелесская же женщина» смотрела на запад, на закат. Печально, но дни ансамбля с Джимом Моррисоном близились к завершению.

Фото: Рэймонд Чандлер.

Подпись под фото: В песне «Женщина Лос-Анджелеса» Джим Моррисон предложил развитие взгляда на Лос-Анджелесс в стиле «нуар», который учредили такие писатели, как Рэймонд Чандлер.

L. A. Woman

J.Morrison

.

Well, I just got into town about an hour ago,

Took a look around, see which way the wind blow,

Where the little girls in their Hollywood bungalows.

.

Are you a lucky little lady in The City of Light?

Or just another lost angel..-.

City of Night, City of Night,

City of Night, City of Night, woo, c’mon!

.

L.A. Woman, L.A. Woman,

L.A. Woman Sunday afternoon,

L.A. Woman Sunday afternoon,

L.A. Woman Sunday afternoon.

Drive thru your suburbs

Into your blues,

Into your blues, yeah!

Into your blue-blue Blues,

Into your blues, ohh, yeah.

.

I see your hair is burnin’,

Hills are filled with fire;

If they say I never loved you

You know they are a liar.

Drivin’ down your freeways,

Midnite alleys roam,

Cops in cars, the topless bars

Never saw a woman —

So alone, so alone, yea,

So alone, so alone.

.

Motel Money Murder Madness

Let’s change the mood from glad to sadness.

.

Mr. Mojo risin’, Mr. Mojo risin’

Mr. Mojo risin’, Mr. Mojo risin’

Got to keep on risin’,

Mr. Mojo risin’, Mr. Mojo risin’.

Mojo risin’, got my Mojo risin’,

Mr. Mojo Risin’, gotta keep on risin’

Risin’, risin’,

Gotta keep on risin’.

Right in, right in!

Goin’ right in, right in!

Goin’ right in, right in!

I gotta right in, right in!

Well, right in, right in!

I gotta, wooo, yeah, right    Woah, ohh yeah

.

Well, I just got into town about an hour ago,

Took a look around me which way the wind blow,

Where the little girls in their Hollywood bungalows.

Are you a lucky little lady in The City of Light?

Or just another lost angel…-

City of Night City of Night,

City of Night, City of Night, woah, c’mon

.

L.A. Woman, L.A. Woman

L.A. Woman, you’re my woman,

Little L.A. Woman,

Yeah. my L.A. Woman

L.A. Woman! L.A. Woman c’mon!

Женщина Лос-Анджелеса

Дж.Моррисон

.

Я в этот город заявился буквально час назад,

Чтоб знать, откуда ветер дует, я бросил беглый взгляд:

А где тут в дачках голливудских девчушечки сидят?

.

Счастливой юной леди Город Света взял тебя внаймы,

Или ты – просто падший ангел

Города Тьмы, Города Тьмы,

Города Тьмы, Города Тьмы?

.

Лос-Анджелеса Женщина,

Лос-Анджелеса Женщина,

Воскресным полднем поезжай,

Воскресным полднем поезжай

Через предместья, к нежной грусти,

В твой самый-самый грустный блюз,

В твой блюз.

.

Пылают волосы твои,

Холмы огнем объяты,

Твердят, тебя я не любил,

Так это врут ребята.

Я по твоим качу фривэйям,

Скитаюсь по ночным аллеям,

Бары-топлесс, в тачках копы,

Не видал я бабы столь

Одинокой,

Столь одинокой,

Одинокой,

Столь одинокой.

.

Безумие Убийца Деньги и Мотель

Грядет печаль, а радость – вон отсель!

.

Мистер Трахарь поднимается,

Мистер Трахарь надувается,

Все растет, растет.

Мистер Трахарь поднимается,

Мистер Трахарь надувается,

Все растет, растет.

Прямо туда, туда, туда,

Прямо вовнутрь,

Вовнутрь.

И входит внутрь, и входит!

Туда прекрасно входит!

Я должен, ух, да-а, отлично. О-ох, о-ох, да-а

.

Я в этот город заявился буквально час назад,

Чтоб знать, откуда ветер дует, я бросил беглый взгляд:

А где тут в дачках голливудских девчушечки сидят?

Счастливой юной леди Город Света взял тебя внаймы,

Или ты – просто падший ангел

Города Тьмы, Города Тьмы,

Города Тьмы, Города Тьмы?

.

Лос-Анджелеса Женщина,

Лос-Анджелеса Женщина,

Ты – женщина моя.

Маленькая женщинка,

Лос-Анджелеса Женщина,

Ты – женщина моя.

«Латинская Америка»

С «капающих», расплывчатых гитарных нот (звучащих на секунду так, будто стартует «дверной» кавер «Дикой вещи» (знаменитейшая песня культового британского супер-трио «Сливки» — прим.перевод.), Робби Кригер начинает самый необычный на альбоме трэк – «Латинскую Америку».

Песня построена скорее не на блюзовой прогрессии, а на кренящемся, нисходящем риффе гитары и баса, поддерживающем несколько навязчивый, однообразный тон моррисоновского вокала. В песне имеется парочка кусков свободного джаза, но звучат они несколько особняком от всего альбома, словно пропущенная некогда часть «Празднества ящерицы». Фактически песня взяла начало на репетициях двухлетней давности; она была призвана обрести свой дом где-то на саундтрэке фильма 1969 года «Забриски пойнт» режиссера Микеланджело Антониони.

Фото: Микеланджело Антониони.

Подпись под фото: «Двери» выросли в кино-школе УКЛА, и их музыка казалось идеальной для саундтрэка претенциозного фильма, но, когда группа представила режиссеру Микеланджело Антониони «Латинскую Америку», ему не понравилось то, что он услышал.

Антониони очутился на пике хип-культуры после того как написал сценарий и снял «Фотоувеличение» — свое первое англо-язычное творение – в 1966 году. Фильм был причудливой смесью обзорной статьи, кровавой загадочности и модного ревю, что привлекло широкую аудиторию хотя бы потому, что предложило мелькания обнаженной натуры и взгляд изнутри на некоторые самые свингующие «горячие точки» Лондона (музыка «Новичков» была снята на одной из клубных сцен).

Фото: Один из составов «Новичков».

Подпись под фото: Я вас не беру — «Новички» записались у Антониони в «Фотоувеличении», а «Двери» даже и не вышли на сценическую площадку. «Латинская Америка» не была использована в «Забриски пойнт», обретя вместо этого свой дом на альбоме «Женщина Лос-Анджелеса».

Чтобы сделать «Забриски пойнт», Антониони обратил свой взор на Америку и попытался рассмотреть вспененный прилив социальных перемен сквозь призму подчас бесцельных скитаний лос-анджелесского студента. Этот студент сбегает после одной из закончившихся насилием демонстраций, угоняет самолет и со временем переживает серию высокостилизованных прозрений посреди Долины Смерти.

Революция, раскол американского общества, откровения в пустыне – картины «Забрийски пойнт», кажутся естественным образом подходящими к музыке «Дверей». И, когда Антониони выразил интерес к использованию на саундтрэке песни этой группы, Моррисон обратился к нескольким отколлекционированным в его тетрадках образам и скомпозировал «Латинскую Америку».

Фото: Главный персонаж (студент Марио) «Забрийски пойнт».

Подпись под фото: Не звоните нам – мы позвоним вам: «Латинская Америка» была написана специально для «Забрийски пойнт», но оказалась отвергнутой. Довольно интересно, что возрождению обширного интереса к «Дверям» послужил более поздний саундтрэк, когда Фрэнсис Коппола использовал «Конец» в «Апокалипсисе сию минуту».

Моррисон сказал, что название является аббревиатурой «Латинской Америки» («L’America»), и песня описывает странное путешествие на юг от границы. Джим повествует о дружелюбных пришельцах, которые врываются в город, где, по большому счету, не проявляют дружеских манер, однако «бабы… просили снова заходить». Он также увлекается малоприличной игрой слов, рифмуя «со счастьем разобраться» с «научит вас еб… — как обрести себя».

В песне – интересная смесь опасности и освобождения от нее, но, видимо, это было не то, что искал Антониони. После прослушивания прогона в «дверной мастерской» он отклонил вариант использования ее в «Забрийски пойнт». (Да и в противном случае «Двери» не многого достигли бы, ассоциировавшись с некассовым фильмом, подвергнутым яростным нападкам критиков.)

У «Латинской Америки» был совершенно другой настрой, чем у большинства песен альбома, но она стоит особняком еще и вот почему. Тогда как многие трэки были свежими и живыми, записанными буквально в несколько присестов, «Латинская Америка» стала результатом нескольких утомительных студийных сессий. «От одного ее ритма я сходил с ума и возненавидел студию,- говорит Билл Сиддонз.- Помню, я пришел, когда они делали «Латинскую Америку»; ребят развезло так, будто они приняли не «три пальца» (доза спиртного – прим.перевод.), а целых тридцать три! Думаю, это выдавило из песни все эмоции».

Вероятно, песня имела очень важное значение для членов ансамбля, которые сами предприняли путешествие в Латинскую Америку в июле 1969-го. «Двери» планировали в июне дать концерт на Плаза Монументаль – огромнейшей площади для боя быков в Мехико-сити – они ждали этого выступления; это был бы первый рок-концерт на гигантском стадионе, и они намеревались максимально снизить цену билетов, чтобы и бедняков допустили на шоу.

Однако дата июньского концерта пришлась на годовщину организованных студенческих волнений в Мехико-сити, и мэрия сильно обеспокоилась тем, что выступление «Дверей» станет искрой к дальнейшим беспорядкам. После множества пререканий с переносом дат и мест мексиканские промоутеры зарезервировали группу на Форум клуб, где была всего тысяча дорогостоящих мест.

С высоченными ценами на билеты и эксклюзивными посетителями Форум клуб был антитезой тому месту, которое  «Двери» хотели использовать, однако, в кильватере майамских событий ансамблю пришлось двигаться дальше и отыграть четыре вечера на санкционированной площадке. Моррисон сорвал бешеные аплодисменты, когда представил свой ансамбль как Рамона Манзарека, Роберто Кригера и Хуана Дэнсмо

L’America

J.Morrison

.

I took a trip down to L’America

To trade some beads for a pint of gold.

I took a trip down to L’America

To trade some beads for a pint of gold.

.

L’America, L’America, L’America

L’America, L’America, L’America

.

C’mon people, don’t ya look so down,

You know the rainman’s comin’ ta town

Change the weather, change your luck,

And then he’ll teach ya how tо f… find yourself.

L’America

.

Friendly strangers came to town,

All the people put them down,

But, the women loved their ways,

Come again some other day

Like the gentle rain,

Like the gentle rain that falls.

.

I took a trip down to L’America

To trade some beads for a pint of gold.

I took a trip down to L’America

To trade some beads for a pint of gold.

.

L’America, L’America, L’America

L’America, L’America, L’America

L’America

Латинская Америка

Дж.Моррисон

.

Я двинулся в Латинскую Америку,

Я двинулся в Латинскую Америку,

Чтоб выменять на бусы кружку

Золотоносного песка.

.

Латинская, Латинская Америка,

Ты так близка.

.

Носы не вешать, парни! Улыбаться!

Здесь Человек Дождя – не станет он стебаться,

Со счастьем и погодою поможет разобраться,

Потом научит вас еб…         как обрести себя.

Латинская Америка

.

Пришельцев опускать аборигены падки,

Хоть те и дружелюбны. Что тут говорить?

И бабам их понравились повадки —

Просили снова заходить,

Словно нежный дождь,

Словно нежный дождь с небес.

.

Я двинулся в Латинскую Америку,

Я двинулся в Латинскую Америку,

Чтоб выменять на бусы кружку

Золотоносного песка.

..

Латинская, Латинская Америка,

Ты так близка.

Латинская, Латинская Америка,

Америка.

«Гиацинтовый дом»

Отличимый по слегка необычно приятным клавишным и гитаре Рэя и Робби «Гиацинтовый дом» — плавная, грустная баллада. На первом уровне фраза «Гиацинтовый дом» взята, возможно, от «Хайатт дома» — отеля на Сансэт бульваре, знаменитого тем, что в нем останавливались путешествующие рок-банды. И вновь слова Джима наполнены несколькими смыслами, ведь ясно, что, написав «Гиацинтовый дом»,  на заднем плане он актуализировал миф о Гиацинте.

Миф о том, как молодость умирает и возрождается в красоте. Гиацинт был прекрасным молодым человеком и близким другом Аполлона – бога солнечного света, пророчеств, музыки и поэзии. Эта парочка увлеклась дружеским состязанием в метании диска, пока Аполлон не забыл о своей мощи и не метнул диск дальше, чем рассчитывал, и не поразил Гиацинта прямо в лоб. У юноши открылось обильное кровотечение, и он повалился наземь. Бог схватил его на руки и разразился слезами. Когда Гиацинт умер, Бог пообещал обессмертить его: на обагренной кровью земле пышно расцвел цветок, который увековечил имя юноши.

К тому времени, когда писался «Гиацинтовый дом» Джим Моррисон был уже не «прекрасным юношей», а скорее неповоротливым, лохматым мужиком. Но история Гиацинта, его пресеченной одухотворенной молодости напоминала о создавшей ее красоте, и обладала неотразимой притягательностью для Джима. Он мог петь «Гиацинтовый дом» с чувством грусти о себе лично, «Дверях» и, по большому счету, о нации. И певец, и группа, и нация больше не были молоды, невинны и прекрасны, и все они нуждались в «новом друге», который не требовал возврата вспять.

В одной из строчек «Гиацинтового дома» Джим почти с тоскою объявляет, «в ванной нет никого». Может, эта строчка и имела чересчур зашифрованный смысл, но ванная в «дверной мастерской» действительно играла важную роль в создании альбома.

— В те сессии ванная играла роль эхо-комнаты,- говорит Билл Сиддонз.- Поэтому было весьма необычно видеть Джима поющего не в ванной. Я также вспоминаю, что однажды Джим загрузился под завязку, — это ж была новая пластинка. И, надо ли говорить, что в тот день туалет использовали сплошь и рядом.

Hyacinth House

J.Morrison

.

What are they doing in the Hyacinth House?

What are they doing in the Hyacinth House?

To please the lions, yeah, this day?

.

I need a brand new friend who doesn’t bother me,

I need a brand new friend who doesn’t trouble me.

I need someone, yeah, who doesn’t need me.

.

I see the bathroom is clear,

I think that somebody’s near,

I’m sure that someone is following me, oh yeah

.

Why did you throw the Jack-of-Hearts away?

Why did you throw the Jack-of-Hearts away?

It was the only card in the deck that I had left to play.

.

And I’ll say it again — I need a brand new friend,

And I’ll say it again — I need a brand new friend,

And I’ll say it again — I need a brand new friend,

The End.

Гиацинтовый дом

Дж.Моррисон

.

Зачем они пришли в наш Гиацинтовый Дом?

Зачем они пришли в наш Гиацинтовый Дом?

Чтоб угодить сегодня львам?

.

Мне нужен новый друг, чтоб не занудствовал,

Мне нужен новый друг, чтобы не доставал.

Мне нужен кто-нибудь, кому не нужен я сам.

Пустую ванную обвел я взглядом,

И чувствую, что некто где-то рядом,

Он рыщет по пятам – мне не уйти.

.

Зачем же сбросил ты червонного валета?

Зачем же сбросил ты червонного валета?

Единственную карту, с которой мог бы я зайти.

.

Я твержу всем вокруг – мне нужен новый друг,

Это замкнутый круг – мне нужен новый друг,

Я – уставший беглец; мне нужен новый друг,

— Конец.

«Белая кость» (Радио Техас и биг-бит)»

«Белая кость» (Радио Техас и биг-бит)» была первой из «честных» поэм Моррисона, что станут частью «дверных» выступлений. Первоначально она была включена в сувенирный  блокнот,  приуроченный  к  турне  1968  года:  во  время  представлений  часто использовалась в виде мелодекламационного вступления перед забойной песней (таковой тогда часто бывала «Люби меня дважды»).

На альбоме «Женщина Лос-Анджелеса» музыка, которой ансамбль поддерживал поэму, была расширена и полностью переработана для того, чтобы создать живую, удивительную атмосферу, посвященную волшебному техасскому биту.

Эта поэма/песня выросла из ярких воспоминаний детства Джима о радиостанции, которую он слушал год за годом. Когда его отца вместе с семьей командировали то во Флориду, то в Калифорнию или Нью-Мексико, одной из констант молодой жизни Джима оставались «заграничные» радио-станции, сигнал которых он ловил на своем многоволновом транзисторе. (В те годы действовало ограничение на мощность сигнала станций, находящихся на территории США – прим.перевод.)

Фото: Офицер Джордж С.Моррисон.

Подпись под фото: Произрастание в доме морского офицера Джорджа С.Моррисона означало, что Джим переезжал из города в город в соответствии со служебными переводами отца. Одной из немногих счастливых констант в молодости Джима было радио, и в «Белой кости» он воспел некоторые звуки, которые услышал еще ребенком.

Мощные сигналы из Мексики и Техаса доносились будто из чикагской дали, и пока слышимость то улучшалась, то ухудшалась, Джим знакомился с блюзовыми шоу, программами ритм-н-блюза, незнакомыми рок-н-ролльными песнями, этнической музыкой и многими другими экзотическими звуками, которые никогда бы не выпустили в эфир коммерческие поп-станции. Необычная смесь неотразимой музыки произвела на Джима гораздо больший эффект, чем смогли бы все Лучшие Сорок Станций, и в конечном результате получилась «Белая кость».

— Я помню, сидела в комнате по соседству и слушала, как он поет «Белую кость»,- говорит Патриция Кеннели Моррисон.- Это было просто удивительно. Я видела множество ансамблей в студии, но эти сессии были чем-то особенным. Джим рассказывал мне, что всегда знал: станет стихотворением или песней то, что он писал. С самого начала не бывало никаких сомнений. Я знаю, что «Белая кость» была задумана им как совместная работа отдельно музыки и отдельно слов, этого он и добился. Прослушивание того, что получилось, очень возбуждало.

Осколки «Белой кости» неожиданно обнаружатся вновь в части «Безупречный торчок» из альбома «Американская молитва».

THE WASP (Texas Radio And The Big Beat)

J.Morrison

.

I wanna tell you ’bout Texas Radio and the Big Beat

Comes out of the Virginia swamps,

Cool and slow, with money and decisiоn

And a back beat narrow and hard to master.

.

Some call it heavenly in it’s brilliance,

Others, mean and rueful of the Western dream.

I love the friends I have gathered together on this thin raft

We’ve constructed pyramids in honor of our escaping.

This is the land where the Pharaoh died.

.

The Negroes in the forest, brightly feathered,

They are saying: «Forget the night!

Live with us in Forests of azure!

Out here on the perimeter, there are no stars,

Out here we is stoned — immaculate.

.

Now listen to this: I’ll tell you ’bout the heartache,

I’ll tell you ’bout the heartache and the loss of God.

I’ll tell you ’bout the hopeless night,

The meager food for souls forgot,

I’ll tell you ’bout the maiden with wrought-iron soul

.

I’ll tell you this:

No eternal reward will forgive us now

For wasting the dawn.

I’ll tell you ’bout Texas Radio and the Big Beat,

Soft driven, slow and mad,

Like some new language.

.

Now, listen to this: and I’ll tell you ’bout Texas,

I’ll tell you ’bout the Texas Radio.

I’ll tell you ’bout the hopeless night,

Wandering the Western dream,

Tell you ’bout the maiden with wrought-iron soul.

Белая кость (Радио Техас и биг-бит)

Дж.Моррисон

.

Я рассказать хочу вам о биг-бите,

Который «Радио Техас» несло нам из болот,-

Крутой, надменный; выбор есть, есть деньги,

В его синкопах мастеру невпроворот.

.

Кто сказкою зовет Семирамиды,

А кто – посредственною Запада мечтой.

Люблю друзей, мной собранных на плотик, шаткий он

В честь своего побега мы воздвигли пирамиды,

И вот – земля, где умер фараон.

.

А черномазые, украшенные, в перьях,

Нам говорят: «Забудьте ночь!

Давайте с нами жить в Лесах Лазури вечно!

Отсюда, сколько ни смотри,- не видно звезд,

Мы тут торчим, как камни,– безупречно.

.

Теперь послушайте: я расскажу вам о душевной боли,

О потерявших Бога жалкой доле,

О безнадежной ночи, скудной пище

Забытых душ, что брошены — взывали,

И о девице, чья душа из ковкой стали.

.

Я вот какую новость подарю:

Нам даже вечная награда не зачтется в оправданье

За то, что мы испортили зарю.

.

Я расскажу вам о биг-бите «Радио Техас»,

Что правил нами мягко, осторожно, сумасбродно,

Как новый изучаемый язык.

.

Теперь послушайте, хочу, чтоб те и те

О «Радио Техаса» слушать стали,

О безнадежной ночи и скитаньях

По Западной заманчивой мечте,

И о девице, чья душа из ковкой стали.

Фото: Рэй Манзарек, Робби Кригер и Джон Дэнсмо с угрюмо-вопросительным выражением лиц.

Подпись под фото: За «Женщину Лос-Анджелеса» шла настоящая битва, но группа осознавала, что создала великий альбом. Новые трэки были мощны, а старые проекты  — такие как «Белая кость» — вновь ожили в «Дверной мастерской». Музыканты по-прежнему могли создавать отличную музыку – но было ли Джиму Моррисону интересно заниматься этим с ними? Он ушел раньше, чем этот вопрос прояснился.

«Оседлавшие бурю»

«Оседлавшие бурю» стали последним записанным для «Женщины Лос-Анджелеса» трэком, что сделало его последней записью Джима Моррисона на последнем альбоме с «Дверями».

При всей своей завершенности песня несет ощущение начала – она указывает на совершенно новый подход группы к саунду, с которым она допускала поэкспериментировать. «Двери» и раньше создавали музыку, имевшую гипнотический эффект, но  «Оседлавшие  бурю»  гипнотизировали  по-взрослому.  Осторожно  успокаивая,  они  потихоньку  добирались  до  настоящего  ужаса

(«стоит на дороге убийца»).

Открытому джазовому звучанию электрического фортепьяно Рэя Манзарека действительно присущ глянцевый дух салонного музона (отсюда и конфузия, когда Пол Ротчайлд отверг «Люби ее безумно», как музыку для коктейля), но пульсирующее гудение, лежащее в основе трэка, создало что-то типа томительного напряжения, которое оживило лучший винтаж «Дверей».

И там, где ранние песни группы – такие как «Лошадиные широты» и «Пять к одному» эксплуатировали раздражающие звуковые эффекты, едва различимый отзвук грома, слышимый на нескольких затихающих частях «Оседлавших», в сущности сдержан и исполнен вкуса. Партия Моррисона – кажется, подходит единственное слово – «призрачна»: будто он уже увидел мельком то, что лежит за бурей!

Моррисон, который так хотел услышать о себе, как о поэте, адаптировал фразу «оседлавшие бурю» из стихотворения другого несчастного американского писателя – Харта Крэйна.

Крэйн родился в Огайо, и его короткая жизнь протянулась от 1899-го до 1932-го года. Все годы его преследовало чувство личной неудачливости, и, в конце концов, он предался суициду, спрыгнув с парохода в Мексике. Поэзия Крэйна была изысканно искусной, но также и сложной в своем вИдении.

Крэйн написал множество коротких работ, но больше всего был прижизненно известен по «Мосту» — поэме, опубликованной в 1930 году. Используя Бруклинский мост в качестве объединяющего символа, поэма Крэйна исследует душу и мифы Америки через призму жизни ее городов. В своей небольшой работе «Хвала могиле» Крэйн прекрасным образом воздал память своему другу и описал озарения, полученные им у смертного одра как «наследования – в виде изысканных всадников бури».

Фото: Бруклинский мост.

Подпись под фото: Поэт Харт Крэйн использовал Бруклинский мост как центральный образ в поэме «Мост», исследующей внутреннюю жизнь Нью-Йорка. Альбом «Женщина Лос-Анджелеса» слушается как  моррисоновский расширенный анализ жизни всего Запада с его хайвэями и фривэйями, служащими тем же целям, что и крэйновский мост. Для песни, что разместила таинственного убийцу на этих дорогах, Моррисон позаимствовал у Крэйна фразу «оседлавшие бурю».

В спокойной, бросающей в дрожь, непреклонной манере «Оседлавшие бурю» касаются многих тем, доминировавших прежде в

в песнях и стихах певца. Любовь, смерть, убийца, семья и судьба – все они, доносимые речитативом, противостоят свободно пульсирующему, непреходящему настрою «Оседлавших».

Песня содержит также выдающийся кусочек драмы, которую Моррисон представил в различных видах, – куплет «стоит на дороге убийца», похоже, прямо порожден претенциозным, «дорожным» фильмом «HWY», который Моррисон написал, срежессировал и поставил самостоятельно. Эта жуткая сцена вновь обыграна автором в «Голосующем на дороге» — тематически схожем прозаическом куске, всплывшем на посмертном альбоме 1978 года «Американская молитва». Теперь слушатели знакомятся со взглядом на эти необычные события от первого лица, когда голосовавший беседует с кем-то по телефону и равнодушно признается, что убийца именно он – а тем временем на заднем плане прокручиваются «Оседлавшие бурю».

В июне 1971-го песня была выпущена в виде сингла и поднялась на 14 место в чартах Биллборда. «Двери» стали обладателями последнего хита (на стороне Б был записан «Подменыш»). Как и в случае с «Запали мой огонь» песня подверглась экспертному редактированию, дабы при своей более чем семиминутной длительности – практически не используемой на радио – вписаться в радио-формат. Ансамбль, Электру и станции осчастливил Брюс Ботник при определенной поддержке Джона Дэнсмо.

Сегодня песня живет как главный продукт коротковолнового радио и остается способной ответить на вопросы типа, чем же так прославились «Двери»: одни фанаты любят эту песню, другие ненавидят – но ее продолжают слушать. Оседлавшие бурю  несутся.

Riders On The Storm

J.Morrison

.

Riders on the storm,

Riders on the storm.

Into this house we’re born,

Into this world we’re thrown,

Like a dog without a bone,

An actor out on loаn.

Riders on the storm.

.

There’s a killer on the road,

His brain is squirmin’ like a toad.

Take a long holiday,

Let your children play.

If ya give this man a ride,

Sweet family will die.

Killer on the road, yeah

.

Girl, ya gotta love your man,

Girl, ya gotta love your man.

Take him by the hand,

Make him understand.

The world on you depends,

Our life will never end.

Gotta love your man, yeah…   Wow!

.

Riders on the storm,

Riders on the storm.

Into this house we’re born,

Into this world we’re thrown,

Like a dog without a bone,

An actor out on loаn.

Riders on the storm.

Оседлавшие бурю

Дж.Моррисон

.

Оседлавшие бурю несутся,

На грозе несутся верхом.

Нас когда-то родили, вот — этот дом,

В мир швырнули на поиски доли.

Но актер, что остался без роли, —

Пес цепной, а до косточки не дотянуться.

Оседлавшие бурю несутся.

.

И стоит на дороге убийца,

Жабий мозг в голове кровопийцы.

В отпускной ты отправился путь,

Чтобы детки смогли отдохнуть.

Взять попутчика только посмей-ка —

Перережет он вашу семейку,

Ведь стоит на дороге — убийца.

.

Возлюби же, подруга, мужчину,

Тронь за руку родного мужчину,

Порастрать свой душевный запас,

Попытайся ему объяснить

То, что судьбы вселенной зависят от вас,

Что вы вечно будете жить.

Возлюби же, подруга, мужчину.

.

Оседлавшие бурю несутся,

На грозе несутся верхом.

Нас когда-то родили, вот — этот дом,

В мир швырнули на поиски доли.

Но актер, что остался без роли, —

Пес цепной, а до косточки не дотянуться.

Оседлавшие бурю несутся.

Фото: Джим Моррисон с микрофоном.

Подпись под фото: Джим Моррисон одновременно завязал и с сессиями записи «Женщины Лос-Анджелеса», и с Лос-Анджелесом, готовясь к менее странной жизни. Он говорил о сочинении книг, стихов, сценариев и музыки (с «Дверями» или нет), но оставил нас раньше, чем исполнил задуманное. Музыка «Дверей» еще жила бы себе, но для Джима это был конец.

Подпорки для книг

7-3407894

ПЕРВАЯ СТОРОНА

В шестидесятых одним из главнейших моментов наслаждения от покупки долгоиграющей пластинки был тот, когда она впервые оказывалась в твоем распоряжении. Как выглядит обложка? А напечатаны ли на конверте стихи? Есть ли справочная информация, которая расскажет что-нибудь тайное о музыкантах или самой музыке? Ты мог держать конверт в руках, и тебе не были нужны очки, бифокалы или волшебная увеличилка, дабы расшифровать напечатанное.

Четыре десятилетия тому назад обложка альбома стала почти cтоль же значимой, как и сама содержавшаяся в нем музыка. Когда рок-н-ролл захватил власть и сделался главной движущей силой индустрии звукозаписи, обложки дисков начали становиться более и более изощренными и художественными. К разработке дизайна, рисованию и раскрашиванию были привлечены крупные фигуры из мира искусств. Энди Уорхолл создавал упаковочные конверты для пластинок «Бархатной подземки», а позже и для «Роллинг Стоунз» (альбом «Липкие пальцы» (Sticky Fingers) с полноценной застежкой-молнией на лицевой части!). Даже почтенный Норман  Рокуэлл создал оригинальное полотно для «Приключений по жизни Эла Купера и Майка Блумфилда» (The Live Adventures of Kooper and Mike Bloomfield). Джонни Карсон написал рекламную информацию на диске Кенни Рэнкина, а Билл Косби сделал то же для «Соблазнов» (Temptations). Высокий стандарт задали, как всегда, Битлы упаковкой своего «Клуба Одиноких Сердец сержанта Пеппера». За ними последовали Роллинги «иллюзией движущихся картинок» на обложке «По требованию Их Сатанинских Высочеств» (Their Satanic Majesties Request). Психоделические цвета и графика стали нормой дня.

А что же Саймон с Гарфанклем? Они, как всегда, маршировали под ритм другого барабана. Иные концептуальные альбомы раскрашивались во все цвета и оттенки радуги. «Подпорки» же нет. Как мы указали в первой главе, они были черно-бело-серыми, передавая всю палитру настроений музыки и стихов песен. Ричард Эйвдэн, один из лучших фотографов мира, получил задание сделать строгий, детальный, провокативный портрет, который украсил бы обложку. В одном из интервью Арти, продемонстрировав обложки всех пластинок дуэта, указал на Пола на «Подпорках» и сказал: «На радужной оболочке глаз Пола отразился Ричард Эйвдэн!» Взгляните сами, впрочем, Вам придется использовать 12-дюймовую виниловую пластинку. На обложке CD-диска на съежившейся, ужатой картинке разглядеть ничего невозможно.

Первая сторона «Подпорок» — сердце и душа проекта. В содружестве с Роем Хэйли (и в несколько меньшей степени с Джоном Саймоном) Арт и Пол к тому времени вступили в зрелую пору самостоятельного продюсерства собственной музыки. На этом альбоме оказались реализованы все рассуждения, задумки и планы, созревавшие со времен «Петрушки, шалфея, розмарина и чабреца». Вместо череды не связанных друг с другом песен первая сторона представляет собой полностью продуманную и реализованную концепцию. Это подборка песен и мелодий о жизненном цикле, от рождения до смерти, от лона до могилы, от невинности через крушение иллюзий к смирению. Множество главных для Пола, повторяющихся тем нашли здесь свое свободное выражение: отчуждение, отчаяние, дружба, одиночество, смертность и человеческие взаимоотношения.

Содержание «Подпорок» было глубоко личным, специфичным, и в то же время весьма универсальным, всеобщим. Сопоставления, определявшие 1968 год, вызывали раздражение: ястребы против голубей, черные против белых, любовь против ненависти, жизнь против смерти, и даже акустическая музыка против электрической. Все эти несопоставимые элементы нашли свое отражение в настроениях и формах «подпорочной» сюиты – может, не столь откровенно, может, даже не осознанно, но они все тут. Вы можете сами расслышать все это за те 32 секунды, когда задумчивая, неземная, акустическая главная тема альбома переключает передачу и, не сбавляя оборотов, врывается в жгучие, зловещие аккорды, что запускают «Спасите жизнь моего ребенка». У малейшего намека на то, что эта запись, как обычно, сделана ради денег или в чем-то повторяет «Ярмарку в Скарборо», выбивает почву из-под ног отчаянный отчет о юноше-самоубийце, готовом спрыгнуть с карниза.

«Спасите жизнь моего ребенка», может быть, первый образец «сэмплирования», использованного при записи поп-музыки. Эта практика стала широко распространенной в хип-хопе и нынче является важной частью американской музыкальной культуры. Как правило, из старого хита берется ритмическая музыкальная фраза и многократно повторяется на новом трэке (прием «петли», т.к. тогда для этого использовались куски магнитофонной ленты, склеенные в виде петли – прим.перевод.). Многие из подобных записей весьма отличаются от того типа музыки, что ассоциируется с Саймоном и Гарфанклем. Поскольку никто никогда не спутает Щенячьего Псса-Соглядатая (Snoop Doggy Dogg) с Полом или Глупышку Шона Кальсонера (Sean “Diddy” Combs) с Арти, то чистая правда состоит в том, что все эти четыре человека использовали сэмплирование для драматической выразительности. В «Спасите жизнь моего ребенка» сэмплировано «Звучанье тишины», дабы проиллюстрировать и усилить у слушателя чувство отчаяния, испытываемое молодым человеком на карнизе: «Тьма непроглядная, привет тебе, дружище…».

Арт рассказал мне еще об одной инновации в этой песне: «Помню, мы были в поездке, когда Пол мне сказал: «Я собираюсь начать писать сразу целую сторону альбома – цикл песен. Хочу, чтоб первые были о юности, а последние – о преклонном возрасте, и хочу, чтобы в них было соответствующее настроение. Так оно и начинается [после основной темы] со «Спасите жизнь моего ребенка». Паренек собирается сигануть с карниза. Это первое, я думаю, использование синтезатора [на пластинке]. Он был только что изобретен. Мы обучались пониманию того, что означает его пилообразный сигнал. В нем был еще синтезированный бас, который до этого момента, мне верится, еще ни разу не был использован на чьей бы то ни было записи».

Джон Саймон (указанный на обложке в качестве ассистента звукорежиссера) подтвердил воспоминания Арти. «По их инициативе я постигал этот агрегат. Мы пригласили Боба Муга, который изобрел Муг-синтезатор; его первая модель была размером с небольшой автомобиль. Так что на «Спасите жизнь моего ребенка» басовую партию играю я, а Боб, будучи в студии, показывал нам, как получать то или иное звучание и всякие штуки».

Может, именно синтезатор придает трэку его мрачное, осязаемое ощущение ужаса. Оно набрасывается на вас из динамиков. Не тратя времени попусту, Саймон создает законченную сцену. В спешке и ярости следует целая вереница образов: мальчик, собирающийся прыгнуть с карниза, старик, почувствовавший головокружение, мать, в отчаянии выкрикивающая заглавную фразу. Тут и женщина, вызвавшая полицию, и предположение о наркотиках, и раздраженный офицер МакДугал. Саймон успевает даже втиснуть легкий комментарий о контрасте читательских предпочтений двух ведущих газет Нью-Йорка: Таймз и Дэйли Ньюз. И наконец, ночь падает на город, прожектор выхватывает паренька из тьмы, он прыгает, модулируя безысходную фразу: «О, милость Божья! Мне укрыться негде!»

Стихи сами по себе передают весь хаос и растерянность, присущие инциденту, но звучат они так, будто Арт, Пол, Рой и Джон создали именно в студии этот трагедийный акцент. Они использовали студию в качестве супер-инструмента, уподобясь в большой степени Битлам и их «Оркестру Клуба Одиноких Сердец сержанта Пеппера». Трэк представляет собой виртуальный звуковой коллаж. Голоса, вопящие на заднем фоне, рождают впечатление, будто этот припев доносится к вам из недр ада. Главная тема, сплетающаяся с началом песни, это — осторожный намек на первый подъем американских горок, но потом – берегись! На следующем витке пути все исчадия ада  вырываются на свободу. «Спасите жизнь моего ребенка» в определенной степени идентична началу поездки по этим чертовым горкам, что в сумме, собственно, и представляет собой первая сторона «Подпорок».

И что потом? Медленное затихание фразы «О, милость Божья!…» плавно сливается с мягкой, оживленной гармонией, начинающей одно из вершинных достижений Пола-композитора того периода – «Америку». В Роллинг Стоуновой рецензии на «Сборник величайших хитов Саймона и Гарфанкля» критик Стивен Холден из Нью-Йорк Таймз написал:

«Америка» с альбома «Подпорки» была для Саймона следующим значительным шагом вперед. Три с половиной минуты абсолютного великолепия естественного повествования, перемежающего точную деталь со скоротечным наблюдением, пробуждают к жизни панораму неутомимой, опутанной дорогами Америки и одновременно освещают драму одиночества, разделенного автобусной поездкой с грандиозными последствиями.

Гарфанкль говорит, что «Америка» повествует о «молодых любовниках, преисполненных авантюризма и оптимизма», и, да, конечно, все начинается именно так, но к концу песни начинает преобладать совершенно другое настроение. Сидя в автобусе рядом с задремавшей спутницей, рассказчик с болью восклицает, не обращаясь ни к кому конкретно: «Я болен, разбит, не пойму, отчего». А затем, моментально перейдя с частного регистра на общий, Пол запускает метафору подсчета автомобилей перед шлагбаумом в Нью-Джерси, призванную напомнить нам обо всех заблудших душах, скитавшихся по главным и неглавным дорогам Америки середины шестидесятых, и изо всех сил старавшихся пройти верным путем по стремнинам меж Сциллой и Харибдой отчаяния и надежды, оптимизма и разочарования. Эта песня всегда приводит мне на ум финальную сцену из «Выпускника». Бенджамин и Элейн (в ее свадебном наряде) сидят на последних сиденьях спешащего автобуса после того, как Бен возмутительным образом прервал церемонию бракосочетания Элейн с другим мужчиной. Возбуждение, заставляющее сердце колотиться, быстро сменяется растерянностью и страхом, сквозящим в их озадаченных, устремленных вперед взорах, в которых бьется мысль: «И что теперь? Что, черт возьми, дальше-то?» Этот финальный кадр игнорирует общепринятый голливудский «хэппи энд».

Режиссер фильма Майк Николз озвучил в Ежемесячнике Союза американских режиссеров, что последняя сцена оказалась счастливым случаем. «В день, когда мы снимали эту сцену,- объяснил Николз,-

Я сказал Дастину [Хоффману] и Кэтрин [Росс]: «Гляньте-ка, мы парализовали движение на многие мили, вызвали полицейский эскорт, и я не могу проделывать это снова, снова и снова. Так что, уж пожалуйста, просто полезайте в автобус и смейтесь, о’кей?» Они глянули на меня со страхом, а я подумал: «Что я делаю? Совсем из ума выжил, что ли? Я же перепугал их до смерти». Но было уже поздно, они залезли в автобус и попытались рассмеяться. Актеры выглядели совершенно несчастными и запуганными, вот какую панику я на них нагнал. На следующий день я просмотрел отснятые кадры и подумал: «Погляди-ка, а ведь это и есть конец фильма!» Какая-то часть меня соображала получше той, которая все делала».

Умышленно или нет, но Пол Саймон в «Америке» зафиксировал точно те же самые метания.

После того, как автобус минует место сбора денег за проезд по платному шоссе, начинается медленная инструментальная кода, а нас приветствует череда обыденных, легко узнаваемых звуков – чирканье спичкой, прикуривание сигареты, глубокая затяжка и выпускание дыма человеком, который несет на плечах чуть ли не весь мир. (Нынче использование сигареты является политически некорректным, но тогда стоял 1968-ой – минуло всего лишь три года, как Руководитель Службы Здравоохранения впервые обеспокоился влиянием табако-курения на здоровье, и только через два года после этого реклама табачных изделий была запрещена на американском радио и телевидении.) Потом мы слышим тихо играющую акустическую гитару и грустную сольную партию Пола Саймона о разрушении взаимоотношений. Гарфанкль еще не вступил, но именно так подготавливается одно из величайших вокальных наложений в истории записей дуэта. Жалуясь на то, что радость покидает его отношения с любимой, Пол заканчивает свою тираду словом «время». И именно в этот момент ангельский голос Арти врывается с очередным наблюдением, начинающимся с этого же слова. Это прекрасно, нет ни сучка, ни задоринки. Об этой модуляции Арти говорит: «В «Снова и снова» речь идет не просто о давнишней паре, которая начинает терять интерес друг к другу – «Мне время лупит прямо по лбу, время висит на зеркале моем, гремит на кухне чашками». Это хорошие слова. [Пол]  хороший литератор».

Бесподобная игра с многозначностью слова over приходится на последнюю строку песни, когда протагонист, обдумывая идею своего ухода, вдруг останавливается, чтобы «поразмыслить снова». Это очередной кивок в сторону «Выпускника» с его описанием не любящей друг друга супружеской пары (Робинсоны), остающейся вместе больше из привычки, чем почему-то еще.

Песня заканчивается речитативом этого слова, повисшим в воздухе. По его стопам следует наскоро изготовленный звуковой коллаж, названный «Голоса старых людей». В пояснении читаем: «Арт Гарфанкль записывал пожилых людей в разных районах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса в течение нескольких месяцев. Данные голоса взяты с этих пленок. Нам бы хотелось поблагодарить за сотрудничество Объединенный дом для престарелых Израэлитов и Калифорнийский дом престарелых в Ресиде». Арт говорит просто: «Я записывал стариков в плане создания песни «Старые друзья». Мне хотелось, чтобы звучание их голосов снабдило её соответствующей текстурой».

Для Арта, фиксировавшего за спинами стариков их хрипы, кашель, вздохи и прочие житейские звуки, было важно и то, о чем они говорили. Сантименты, выраженные этими мужчинами и женщинами у жизни на краю, столь эмоциональны и подвижны, что не состарились за прошедшие 40 лет. И, да уж, они обеспечили идеальную реализацию плана: последовавшей далее части песенного цикла, которая касается пожилого возраста, где Пол воображает себе пару престарелых семидесятилетних джентльменов, делящих скамью в парке.

В рок-н-ролле существует два великих растиражированных момента, касающихся возраста. Один из них уже случился, когда21 июня 2006годаПолу МакКартни стукнуло 64. Кто бы поверил, что возраст, упомянутый им в песне «Когда мне будет 64», написанной для «Оркестра Клуба Одиноких Сердец сержанта Пеппера», наступит так быстро? Когда писались данные строки, вторая веха еще не наступила. Но после4 ноября 2011годаПолу Саймону и Арту Гарфанклю станет за 70. «Старые друзья» это песня и фраза, которая всегда будет ассоциироваться с Саймоном и Гарфанклем (даже в те времена, когда они не будут чересчур близки). Возрастная экстраполяция Пола двадцати с чем-то лет от роду впечатляла, и лишь появившись на свет, и становится только еще более трогательной и резонирующей по мере того, как реальные люди подходят все ближе к совпадению с персонажами на парковой скамье. Арти однажды спросили, знали ли они с Полом, что однажды им придется сыграть эти роли. Он ответил: «Да-а. Мы такие давние, близкие друзья, Пол и я. Со школьной скамьи, рассуждение о том, что нам, возможно, придется прошагать всю жизнь вместе, подобно старым друзьям, осознавалось нами вполне ясно. И вот они мы – спустя годы. Мы – друзья и всегда ими будем. Думаю, мы знали, что будем рассказывать сами о себе, как о старых друзьях».

Когда интервьюер пошутил, что наступление описанных в песне событий будет, вероятно, транслироваться по спец-программе кабельной сети, Арт бросился к режиссеру со словами: «Эй, кто-нибудь, тащите сюда газету. Дуйте на траву. Парни, ну почему вы не носите тупоносых башмаков?!» Даже Пол, склоняющийся к тому, чтобы не воспринимать всерьез большинство своих ранних работ, с теплотой относится и к этой песне, и ко всему диску. Цитируется его фраза о том, что по его ощущениям альбом «Подпорки» является «квинтэссенцией творчества Саймона и Гарфанкля».

______________

Так, в каком мы сейчас месте песенного цикла? Головокружительный заезд близится к концу, однако, обождите минуточку. Что это? Мягкие нотки главной темы возвращаются, превращая первую сторону диска в законченный цикл. Но на этот раз звучат стихи о том, что прошло время наивности, самоуверенности, и сохранение фотографий оберегает воспоминания. Жизненное путешествие завершено, но есть еще вся вторая сторона, чтобы раскрыть её содержимое, посмаковать и вкратце описать.

ВТОРАЯ СТОРОНА

Если какой виниловый альбом и пострадал, будучи трансформированным из аналоговой технологии в цифровую, превратившей пластинку в компакт-диск, так это «Подпорки». Почему? Все просто: у компакт-дисков нет стороны номер один и стороны номер два. Они предлагают непрерывный поток музыки от первого трэка до последнего. А это не тот подход, под который задумывались прежние альбомы, под который они конструировались, который предполагался для их прослушивания. Эти соответствия были утрачены на компакт-версии «Подпорок», что весьма досадно, поскольку первую сторону следовало прослушивать единым куском. Слоеным, структурированным, но единым по отношению ко всему произведению. Предполагалось воспринять ее, обдумать, обсудить и оценить. Аудитория рассчитывала на некоторую паузу после того, как в воздухе растворится последняя нота главной темы.

А потом, после короткого перерыва на обдумывание, ожидалось, что слушатель возьмет пластинку обеими руками за края (осторожно, заметьте себе, чтобы не поцарапать или не запятнать винил) и перевернет на диск проигрывателя в ожидании наслаждений, даримых второй стороной. Не неизведанных наслаждений, подобных тем, что несли новые песни первой стороны, а скорее уже известных, ведь они были выпущены раньше, правда, только на сорокапятках.

Лидирующим трэком был «Кривя душой». Как упоминалось ранее, эта песня стала первой, которую спродюсировал Джон Саймон после того, как Клайв Дэйвис назначил его толкачом дуэта в деле подготовки нового материала к изданию. Продюсер оказался в исключительном положении. С одной стороны он был штатным работником, обязанным защищать интересы своих работодателей; с другой – молодым человеком, любившим искусство, музыку, и моментально закорешившимся с продюсируемыми артистами.

Этот трэк содействовал миссии Арта и Пола по расширению возможностей поп-музыкальных записей. Он открывается и закрывается необычным ритмическим звучанием, созданным в студии (которое некоторые критики назвали данью огромной задолженности перед битловскими «Земляничными полянами» (Strawberry Fields Forever). Песня проходит по канату, натянутому между электрическими и акустическими инструментами. И содержит драматичные смены темпа. Посреди этой записи располагается речитативная завитушка, характеризующаяся женским голосом с британским акцентом, который приглашает в закроечную, приветствуя посетителя словами: «Доброе утро, мистер Лич. Тяжелым выдался денек?»

Пол рассказал, что идея этого краткого эпизода родилась из размышлений на тему: где бы он жил и что делал, доведись ему родиться лет на сто раньше. Перво-наперво он предположил, что жил бы там, откуда родом его предки – в Вене или Венгрии. Потом попытался вообразить, чем зарабатывал бы на жизнь в соответствии со строкой из песни, где он рассуждает о собственной занятости. Сначала он решил, что был бы моряком, но скоро отказался от этой мысли. Затем начал воображать, что более приемлемым для него занятием сотню лет назад было бы портняжное дело, с чем он и подошел к финальной записи. В качестве молодой певички на пластинке выступила британка Беверли Мартин, которая была дружна с певцом-сочинителем Донованом. Его фамилия была Лич, она и использована в этом речитативе.

Как-то, после того, как песня была уже написана, отец Пола рассказал ему, что его собственный отец – дед Пола – умерший, когда внук был очень мал, тоже носил имя Пол Саймон и был портным в Вене! Ну, естественно, такое совпадение сразило Пола наповал. Вот она, интуитивная прозорливость шестидесятых во всей своей красе!

______________

Следующей на второй стороне идет очаровательное «Затруднение недоросля» — небольшая причуда Пола Саймона, которая демонстрирует восхитительную легкость в игре словами, даровитость и не так уж часто выставляемое напоказ чувство юмора. Если стихи и кажутся покачивающимися от кинематографической смены образов, то, может, оттого, что Пол написал ее для фильма «Выпускник», хотя она туда и не была вмонтирована. Зато она обеспечила приятное комическое разнообразие на фоне более серьезных настроений и тематики «Подпорок». Производственные элементы были под стать легкомысленности и изобразительному ряду песни – дрянное детское пианино, звуковые эффекты ковыляния Старого косящего от армии Роджера по подвальным ступеням. Песня рождала шикарные образы: кукурузные хлопья от «Келлог» снимают фильм, плавая в чашке с мюслями; английская оладушка выбирает наилучший для себя путь – в тостер; любопытно, многие ли слушатели стали членами фан-клуба «Сограждане за Ежевичный Джем» после того, как альбом вышел в свет?

«Затруднение недоросля» также последняя песня «Подпорок», на которой Джон Саймон признан в качестве ассистента режиссера. На всех остальных эти лавры отошли Бобу Джонстону, штатному продюсеру Коламбиа, который успешно поработал среди прочего с Бобом Диланом и Джонни Кэшем. Он указан в качестве продюсера таких альбомов, как «Звучанье тишины» и «Петрушка, шалфей, розмарин и чабрец» (хотя Гарфанкль и утверждает, что это было скорее данью политики муз-биза, чем практическим продюсерством. Однако на «Мутной дымке зимы» и «В зоопарке» из «Подпорок» он приведен, как ассистент режиссера). Когда журнал Смесь спросил Джонстона, чем различается его опыт работы с Бобом Диланом и Саймоном с Гарфанклем, он ответил:

— Дилан вечно спешил, я никогда не знал, что он отколет в следующую минуту. А с Полом Саймоном работа в студии могла занять час, могла занять день, неделю, месяц. Он был очень дотошным. Он знал, как делать пластинки. Он поназаписывал массу демонстрационных вариантов… По большому счету, ни я, ни Рой Хэйли ему были не нужны, разве что в качестве первых слушателей и критиков.

Надписи на «Подпорках» излагают эту историю БОЛЬШИМИ, ЖИРНЫМИ БУКВАМИ:

Продюсерство ПОЛА САЙМОНА, АРТА ГАРФАНКЛЯ и РОЯ ХЭЙЛИ

Песни ПОЛА САЙМОНА

Инженер: РОЙ ХЭЙЛИ

Хэйли, разумеется, заправлял самым первым прослушиванием Арта и Пола на Коламбиа, а потом и всеми их записями в качестве дуэта. Какой бы вклад не внесли Джон Саймон и Боб Джонстон, ясно, что к тому времени, когда процесс записи «Подпорок» набрал полный ход, у Саймона с Гарфанклем было достаточно сил и таланта, чтобы самостоятельно управлять колесницей своей судьбы, пригласив Роя Хэйли прокатиться за компанию. Будучи призван на общенациональную радио-программу «В студии», Гарфанкль так описал ведущему диск-жокею Краснобородому это тройное партнерство:

— Ну, Рой – инженер, упёртый инженер со стандартами от Роллс Ройса, а, как Вы знаете, стандарты определяют все. Те, кто придерживаются перфекционизма, зная, что выйти из трудного положения не так уж сложно, однако это просто невозможно, когда нечто внутри тебя говорит само за себя – на мой взгляд, это Богом избранные люди, и Рой их главный предводитель. Это ощущалось в его удивительном присутствии, он был немного старше нас, немного более серьезным, типа, членом нашей семьи и очень милым членом. Факт его чертовской приятности является важным фактором, он заправлял звучанием, а Пол и я общались с ним почти как со старшим братом; мы обычно наваливали на него свои идеи, его физиология была избрана и предназначена наслаждаться нашей креативностью… Рой был удивительным инженером, который думал о звучании уже в тот момент, как только начиналось прослушивание песни, в связи с чем он становился сопродюсером, поскольку делал намного больше, чем просто чистил записи, он создавал творческие звуковые коллажи, и я думаю о нем, как о третьем соучастнике нашего триумфа [так-то!]».

В 2001 году в интервью журналу Смесь Рой подтвердил, что природа его работы с Саймоном и Гарфанклем эволюционировала: «Инженер был инженером; продюсер был продюсером. В студии распоряжался продюсер. Он управлял сессией, а инженер следовал за ним по пятам. Его считали хорошим, если он, по крайней мере, не мешал. Мне повезло, что они вовлекли меня в музыкальный процесс; они буровили мои мозги сплошь и рядом – «А что ты думаешь? А какого сорта звучание будет подходить под вот это? А какая структура могла бы сочетаться с тем? Ну, а как насчет пикколо трубы и тубы в апофеозе всего этого?»

______________

На второй стороне «Подпорок» находится пять песен. Главная изюминка – окончательная версия «Миссис Робинсон». За время, прошедшее после завершения работы над «Выпускником», вплоть до формирования «Подпорок» Пол добавил несколько куплетов к захватывающему, использованному в фильме припеву, дабы облечь плотью те фрагменты, что звучали на саундтрэк-альбоме. Результатом стал очередной триумф, их второй сингл Номер Один в США и одно из самых незабываемых стихотворений, когда-либо написанных Полом.

Прежде всего, наличествовала эта ассоциация с мега-фильмом 1968 года – «Выпускником». Припев был известен по картине, так что массовый зритель был уже предрасположен услышать оставшуюся часть истории.

Раз уж идея куплетов про миссис Рузвельт была отставлена, то Пол нарочито скроил песню под персонаж фильма и сделал несколько весьма колких и остроумных наблюдений над миссис Робинсон и радикальной трансформацией ценностей молодой и пожилой Америк шестидесятых годов.

Пол считает, что вокруг «Миссис Робинсон» по-прежнему существует некая неразбериха: «Сейчас, может быть, многие люди и не помнят этого; они думают о песне, о пластинке, но этой записи не было в фильме. Песня не была даже завершена, когда ее часть мелькнула в киноленте. У нас тогда был готов только припев, и мы спели его просто под гитару. Полную запись мы сделали уже после того, как фильм был подготовлен к прокату [2-го февраля 1968 года]».

Использование имени Иисуса в поп-песне (без славословия и почтительности) кое-кого обидело, но и привлекло внимание, снабдило признаком, выделившим эту песню из ряда всех прочих поп-песен той эры. Помните, сколько проблем было спровоцировано в 1966 году замечанием Джона Леннона о Христе? Да, не забудьте к тому же легкий поклон Саймона и Гарфанкля в сторону битловской песни «Я – морж» во фразе «В поряде всё (“Coo coo ca choo”), миссис Робинсон.»

И, возможно, наибольшую физическую боль Америке, скорбевшей в те времена по ушедшим героям и искавшей, в кого (или во что) бы уверовать, Пол нанес своим чувственным аккордом с вопросом: «Куда ты ушел, Джо ДиМаджио?» (Знаменитый бейсболист, неоднократно входивший в состав сборной всех звезд, трижды избиравшийся лучшим игроком Американской лиги. В 1955 г. избран в национальную Галерею славы бейсбола. Был женат на Мэрилин Монро — прим.перевод.) Полу Золло в «Писатели песен за делом» он рассказал: «Строка про Джо ДиМаджио была написана сразу же, в самом начале. Не знаю, почему, откуда она взялась. Она казалась такой странной, будто не принадлежавшей данной песне, и к тому же, не знаю, почему, столь интересной нам, что мы просто включили ее в текст. И теперь она – одна из наиболее известных из когда-либо написанных мною строк».

Тогда в газетах появились сообщения, что ДиМаджио расстроен этим упоминанием и даже подумывает подать судебный иск. Саймон – пожизненный фанат «Нью-йоркских янки» — своим описанием их очной встречи опровергает все эти спекуляции. «Как-то вечером я увидел его в ресторане, подошел и сказал «Я – Пол Саймон, который написал «Миссис Робинсон». Знаете ли, он повел себя очень учтиво. В разных интервью он всегда говорил, что очень польщен этой песней, хотя и не имеет ни малейшего понятия о ее смысле. И однажды как-то беседую я с Чаком Гродином, другом своим, и тот говорит: «А тебе никогда не приходило в голову, что, может быть, в понимании Джо ДиМаджио он и не уходил? А ты говоришь: «Куда ты ушел, Джо ДиМаджио?» Он, может быть, думал: «Что они этим хотят сказать? Я здесь. Я живу. Зарабатываю на рекламе. Живу своей жизнью. Почему он говорит, куда я ушел?»- Я сказал: «О, нет. Я никогда не думал об этом!»

Когда в 1999-ом ДиМаджио умер, то, пересматривая на страничке публициста Нью-Йорк Таймз свои взгляды на этого человека и песню, Пол написал следующее:

Тот факт, что эти строки были искренними, и использовались годами для обозначения тоски по героям и героизму говорит о подсознательных культурных чаяниях. Нам нужны герои, мы ищем кандидатов на миропомазание…

Когда герой становится больше, чем сама жизнь, то жизнь гиперболизируется, и мы с новой разборчивостью поверяем свой моральный компас. Герой позволяет нам соизмерять самих себя с божественной шкалой…

В эти дни президентских проступков и извинений, прайм-таймовых интервью о тайных сексуальных проделках мы горюем по Джо ДиМаджио, стенаем, потеряв его такт и достоинство, его ярко выраженное чувство неприкосновенности частной жизни, его верность памяти о жене и мощь его молчания.

______________

Четвертый и пятый трэки на второй стороне «Подпорок»  — два очередных сингла из чартов, что покуда не появлялись в альбомном формате. А также единственные, в комментариях к которым в качестве помощника режиссера указан Боб Джонстон. «Мутная дымка зимы» оказалась интересным контрастом первому хит-синглу Мам и Пап «Калифорнийские сновидения» (California Dreaming). Джон Филлипс рисовал насыщенную, романтическую картинку Золотого Штата, тогда как Пол оставался верным своему статусу закоренелого нью-йоркера с его образом студеного ветра Восточного Побережья в качестве еще одной метафоры быстротечности времени и неосуществленных грез. И, если кто-то считал, что Саймон с Гарфанклем были всего лишь парочкой фолкеров, сладкоголосых трубадуров, то «Мутная дымка зимы» бросала вызов такому предположению. Это по-настоящему роковый трэк!

В 1987 году женская рок-группа «Браслеты» (the Bangles), работающая со знаменитым продюсером Риком Рубином, сделала римэйк, который они назвали «Hazy Shade of Winter» за минусом «А», для саундтрэка к фильму «Меньше, чем ноль» (Less Than Zero). Он стал супер-хитом, достигнув второго места в национальных чартах, на 11 позиций обойдя оригинал Саймона и Гарфанкля. Вдобавок к букве, опущенной в названии, группа также пренебрегла строчкой, отсылающей к «неопубликованным стихам». По интернету ходит байка, что исполнительницы отослали Полу корзину лаймов и бутылку водки, дабы компенсировать опущенный стишок. Скорее всего, это неправда, но, будь правдой, было бы классно, верно?

______________

Песня «В зоопарке» была еще одним синглом Саймона и Гарфанкля, который наконец-то появился на альбоме. Богатое воображение Пола, придававшее стихам искусности, проявилось в лучшем виде. Он обладает изумительной сноровкой писать песни и мелодии, которые притягательны одновременно и для детей, и для взрослых, правда, по совершенно разным причинам. Возьмем, например, его хит № 1 1976-го года «50 способов оставить возлюбленную». Подросткам нравится нескончаемый поток простеньких имен и смешные рифмы, а взрослые с пониманием отмечают, как автор лукаво комментирует взаимоотношения мужчин и женщин.

Это же справедливо и по отношению к «Зоопарку». Дети любят мультипликационные образы животных, а взрослые посмеиваются над порой остроумным, порой плутовским очеловечиванием обитателей зоопарка:

Обезьяны? Честность! Отмечено.

Жирафы? Притворство! Отмечено.

Голуби? Скрытность! Отмечено.

Хомяки? Ну, Вы не хотите и знать о хомяках. И определенно не хотите ничего знать о смотрителе зоопарка тоже!

Две последние характеристики породили трения Саймона с некоторыми зоопарками, отдельными родителями и книгоиздателями. Коламбиа захотела, чтобы сингл крутили в зоопарках, но отказалась от этого, поскольку официальные зоо-лица посчитали его оскорбительным для животных. Родители возражали против ссылки на то, что смотритель предпочитает ром, а хомяки отваживаются всякий день пребывать предрасположенными к «подкрученности» (эвфемизм употребления наркотиков – прим.перевод.). У книгоиздателей с этими характеристиками была та же проблема. Однако в номере Нью-Йорк Таймз от10.08.1991 оказалось напечатано следующее:

Поп-певец Пол Саймон стал теперь детским писателем Полом Саймоном. Его первая книжка «В зоопарке» будет выпущена в свет издательством Даблдей в четверг — день, на который, по совпадению, назначен бесплатный концерт музыканта в Центральном Парке. Вдохновителем идеи книги явился Зоосад Центрального Парка; она основана на одноименной хит-песне мистера Саймона. Валери Мишо, ведущий французский иллюстратор, заполнил ее страницы зебрами в полицейской униформе, жирафами, красующимися в солнцезащитных очках и веселыми сценками из жизни Нью-Йорк Сити.

Как разрешились упомянутые конфликты? Да очень просто – в книжке Саймон заменил часть слов, чтобы сделать ее более удобоваримой для детей. Вместо крепкого напитка, как оно в песне, имя «Ром» носит бобер, к которому смотритель испытывает нежные чувства! А хомяков снабдили надеваемыми на голову фонарями, которыми они могут «крутить всякий раз». Блестяще! Родители были очень счастливы, издатель был счастлив, а всемирно известный Зоопарк Бронкса в конце концов использовал песню в одной из своих рекламных компаний на радио и телевидении.

От начала до конца все кругом закончилось благополучно, включая и сам альбом «Подпорки».

Фолк

Музыкальный бизнес всегда откликался на различные тренды и преходящие увлечения. По следам любого огромного, неожиданного, оригинального успеха тут же устремлялась тысяча имитаторов, озабоченных раскопкой той же самой жилы. Первый крупный пост-рок-н-ролльный тренд дал ростки, когда пятидесятые пошли на убыль. Почивший ныне песнесочинитель-интерпретатор Дэйв Ван Ронк юмористически охарактеризовал его как Великую Американскую Фолк-панику! То было возрождением остроумной, колкой и интеллектуальной формы музыки, которая имела дело с настоящими людьми, настоящими событиями и настоящими культурными традициями. Поэтому Пол Саймон и Арт Гарфанкль естественным образом склонились  к фолку.

Фолк –музыка народная. И, вопреки общепринятым убеждениям, это не архивный раритет, хранящийся в музее. Фолк-музыка всегда с нами – просто в большей или меньшей степени видимости. Фолк-музыка живет там и тогда, где и когда мужчины и женщины рифмуют под музыку строчки, чтобы выразить свои чувства о жизни, любви и своем – человеческом – состоянии. И так было на протяжении столетий. Британские баллады, шотландские рилы, племенные песнопения, григорианские хоралы, религиозные гимны и псалмы, все они изначально — фолк-песни. Иммигранты из каждого уголка земного шара принесли с собой в Новый Мир свою культуру и родную музыку. И тут их звучания перемешались, видоизменились, срослись и модифицировались. Рабочие песни, песни протеста, гимны радости, плачи, тюремные песни, холлеры (рабочие песни в южных штатах США – прим.перевод.), любовные баллады, профсоюзные песни, песни ковбоев – все это фолк-музыка, и всю ее можно обнаружить, порой в традиционной форме, порой под модной личиной в досточтимом каталоге произведений Саймона и Гарфанкля.

Подъем фолка как музыки Америки 20 века можно проследить по обширному количеству ее пионеров, но вероятно никто не оказал на нее столь мощного влияния, как Вудро Вильсон («Вуди») Гатри, родившийся14 июля 1912 года в Окиме, штат Оклахома. Для американских фолк-сингеров он – типичный пример, трубадур, колесивший по железной дороге, бросавший своей песней вызов истеблишменту и нацарапавший на корпусе гитары «Эта машина убивает фашизм» — слоган, подхваченный с 50-х годов последующими исполнителями и музыкантами.

В своем подъеме фолк совершил огромный скачок вперед, когда в 1940 году образовалась группа «Певцы из Альманаха» (одной из форм регулярного отчета профсоюзного движения – прим.перевод.), которая поначалу представляла собой трио Ли Хэйза, Милларда Лэмпелла и Пита Сигера. Спустя год, когда к ним присоединился Вуди Гатри, они распухли до квартета. В 1941 году записали альбом профсоюзных песен, названный «Союз ведет переговоры» (Talking Union), и в начале 1942-го диск в поддержку участия США во Второй Мировой Войне под названием «Дорогой мистер Президент», но потом, летом того же года, прекратили совместную деятельность. На останках группы Вуди сформировал другой недолго проживший коллектив под названием «Певцы заголовков» (угадайте, о чем они пели). В него вошли Хадди («Ледбелли») Ледбеттер, Сонни Терри и Брауни МакГи. Лэмпелл позже стал писателем, а Сигер и Хэйз объединили свои усилия с Ронни Гилберт и Фредом Хеллерманом, чтобы сформировать в 1948 году фолк-квартет «Ткачи» (Weavers), снискавший феноменальный успех.

«Ткачи», без сомнения, стали запалом возрождения огромного интереса к фолку среди городского населения 1950-х. Их репертуар включал достоверные переложения традиционных фолк-стандартов, потрясающие оригиналы Сигера и Хэйза, типа «Песни молота» (Если б у меня был молот) и даже несколько банальных записей, ставших супер-бестселлерами национальных чартов, включая «Разрешение конфликтов» (Tzena, Tzena, Tzena), сочинение Вуди Гатри «Пока. Kак хорошо, что я узнал, кто ты такая» (So Long, It’s Been Good to Know You) и старую песню из Кентукки «На вершине Старой Смоуки» (On Top of Old Smokey). Огромная заслуга в коммерческом успехе квартета принадлежала продюсеру Гордону Дженкинзу, которого после работы с «Ткачами» ждала замечательная и долгая карьера аранжировщика, дирижера и продюсера лучших записей Ната («Кинга») Коула, Джуди Гарленд и Фрэнка Синатры.

К сожалению, в результате лобового столкновения с одним из самых мрачных периодов в истории США «Ткачи» оказались не в силах поддерживать уровень достигнутого успеха. Антикоммунистический памфлет «Красные каналы» («Отчет о коммунистическом влиянии на радио и телевидении», опубликован 22.06.50 праворадикальным журналом «Контратака» — прим.перевод.) навесил на них ярлык провокаторов и подрывников, и в душной атмосфере охоты на ведьм, нагнетавшейся сенатором от Висконсина Джозефом МакКарти, «Ткачи» были занесены в «черный список» и получили пинкаря с американской сцены, которая так тепло приветствовала их когда-то. Результатом этого давления стал распад группы в 1953 году.  То была печальная глава в социальной, политической и музыкальной истории США, но это ни в коей мере не смогло помешать группе занять законное место в авангарде великого возрождения американского фолка середины 20 века.

Один из самых заметных периодов взрывного интереса к фолку начался в конце 1950-х. Он совпал с появлением опрятной троицы под названием Кингстонское Трио, которое сформировалось в Сан-Франциско в 1957 году. Дэйв Гард, Ник Рейнолдз и Боб Шэйн создали весьма симпатичный набор традиционных фолк-песен, смешанных с развлекательно безвредными оригиналами, который штормом обрушился на чарты и всю страну. Пуристы фолка бледнели от гнева, однако экономическая жизнеспособность отполированной, коммерческой фолк-музыки была неоспорима. В ноябре 1958 года их версия аппалачской кровавой баллады под названием «Том Дули» возглавила поп-чарты в Соединенных Штатах, а потом и по всему миру.

Долгоиграющие пластинки еще только начали становиться главным двигателем продаж в растущей индустрии звукозаписи, а Кингстонское Трио уже гарцевало по чартам альбомов, завоевав для пяти из выпущенных шести звание Первого Номера в США. Музыканты покрасовались на обложке Лайфа и отметились в Тайме.

Разработанная трио формула создания хитов не была утрачена поколением талантливых, пробивных, по-своему оппортунистичных музыкантов. Успех мужского Кингстонского Трио подготовил почву для удачных фолк-действий обоих полов в самых различных сочетаниях. Там были солисты, дуэты, трио, квартеты и, порой, ансамбли из множества участников, такие как «Минестрели Нью Кристи» и «Золотые певцы в стиле давай-давай» (Au Go Go Singers) (в составе которых засветились будущие участники «Баффало Спрингфилд» (Buffalo Springfield) Ричи Фьюрэй и Стивен Стиллз). Повсюду наблюдались фолк-мадонны в деревенских блузах. Певцы протеста были этакими указательными пальцами, направленными во все стороны. Трубадуры в рабочих робах с гитарами в руках соперничали друг с другом. Фолк-сцена особенно благоденствовала в Бостоне, Чикаго, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, но Мекка этого вида музыки располагалась в нью-йоркской Гринич-виллидж. Клубы, кофейни, парки и даже перекрестки заполонили вдохновенные фолкеры.

Заводь талантов была довольно обширной, и этот тренд не остался незамеченным инициаторами и зачинателями, засевшими в управленческих, концертно-организаторских и исполнительских кабинетах звукозаписывающей индустрии. Крупные компании уже запустили свои коготки в фолк-бум, а за ними следовали новоиспеченные, независимые марки, типа, Электры и Авангарда, которые были призваны вскармливать и обслуживать этот бум. Музыкальный импресарио Альберт Гроссман (увековеченный в пародии Пола Саймона «Простая бессвязная филиппика» (A Simple Desultory Philippic) даже создал супер-фолк-группу, влиявшую на публику не хуже Свенгали (персонажа романа «Трильби» Джорджа Дюморье, гипнотизера — прим.перевод.). Он собрал вместе певца-сочинителя из Корнелльского университета, комедианта-музыканта из Балтимора и проворную блондинку из Нью-Йорк Cити с великолепным голосом. Питер Ярроу, Ноэль «Пол» Стуки и Мэри Трэверс стали настоящей сенсацией в год (1962) выхода их дебютного альбома. Успех трио воспарил еще выше, когда Гроссман подкинул им для второго альбома несколько песен, написанных его клиентом, назвавшим себя Боб Дилан. Остается фактом, что хит-версия «Нам ветер несет» (Blowin’ in the Wind) Питера, Пола и Мэри, достигшая второго места в поп-чартах в 1963 году, распахнула двери перед блеклым исполнителем баллад из Хиббинга, штат Миннесота. Практически каждый, кто интересовался музыкой, отметил этот факт.

Так что, как это ни странно, вовсе не рок-н-ролл свел вновь Саймона с Гарфанклем вместе; то была фолк-музыка. Эта неунывающая форма музыкального самовыражения вновь являла собой зеленеющее древо в лесу муз-индустрии, и два молодчика из Куинса, шедших разными путями, были втянуты в это дело каждый по отдельности.

История Пола: «Когда кончались пятидесятые и начинались шестидесятые, чувствовалось, что великой музыки нет, и я начал помаленьку завязывать с прослушиванием рок-н-ролла. Однако в Нью-Йорке происходило вот что – там была очень, очень интересная сценическая фолк-площадка, гнездившаяся в Гринич-виллидж, в районе Бликер- и МакДугал-стрит. Я частенько хаживал на фестивали народной музыки в Фолк-сити Гёрда. Так я начал слушать записи этих старых «Ткачей», Вуди Гатри и Пита Сигера, потом Джоан Баэз. Я сказал себе: «Хватит этого подросткового рок-н-ролла. Он просто ужасен. Я вливаюсь в фолк». Поэтому я ошивался возле фолк-сцены, но никак не мог найти места, где выступить, потому что для этого следовало прибыть из Северной Дакоты или Теннеси, а не из Куинса – совершенно нехиппового места, если уж ты захотел стать фолк-певцом».

История Арта: «С моей точки зрения, это началось с Кингстонского Трио и «Тома Дули». Перешло на группы типа Четверки Братьев и «Зеленых полей» (Greenfields), «Осветителей рампы» (Limelighters), а потом пришла Джоан Баэз – отличное сопрано с теми прекрасными английскими балладами для детей. Вот это начало меня цеплять. Когда я стал слушать эти английские баллады, то начал интересоваться такой музыкой. А потом пришел Боб Дилан, имевший удивительный образ, прямо предназначенный для написания вещей такого сорта. А от Дилана пришел стиль писаний Пола в этом ключе, а потом мы оба стали делать такие песни».

Большинство ранних дилановских работ квалифицированы, как музыка протеста, однако Арти смотрит на них иначе. «Я не слышал песен протеста,- говорит он.- Я слышал стихи на самостоятельную тему; вот, что я слышал. Стихи будили. До этого я никогда не слышал стихов, в которых было бы столько энергии, повсюду стали расставляться восклицательные знаки. А для меня это было внове. Песни, которые всегда были словами и музыкой, теперь обладали словами в очень динамичном выражении и музыкой. Мощью того, что могли совершить слова, раньше никогда не пользовались».

Разочарованный равнодушной реакцией родной земли, Пол Саймон предпринял драматичный шаг: «Вскоре после убийства Кеннеди в 63-м году я покинул страну и отправился путешествовать по Европе. Прихватил с собой гитару, и часто играл на улицах, зарабатывая кое-какие деньги, например, в Париже и Амстердаме. Ты мог засветиться, сыграть, и заработать деньжонок достаточно для завтрака и обеда или, чтобы обеспечить себе ночлег. Там было нечто типа подросткового общества по авто-стоп путешествиям по Европе, включая исполнительские моменты. А музыка, которую я тогда играл, была, конечно, фолком, который я слышал на пластинках. Мне встретился английский подросток по имени Дэйвид МакКослинд, и он сказал: «Если ты переправишься в Англию, то сможешь остановиться в моей семье». Туда я и направился, и начал петь в небольших английских фолк-клубах. Вообще-то, над каждым пабом у них там были номера. Мало-помалу меня заказывали все больше, поскольку реверс (в смысле выходца из США) в Англии был той истиной, что я впитал еще в Нью-Йорке. Слыть американцем в Англии 1963 года означало экзотичность, тогда как в нью-йоркском Форест Хиллз того же года это означало… дрянцо. Поэтому я сказал себе: «Ого, в Англии-то мне гораздо лучше. Останусь-ка я тут». Что и сделал. Вот такой уж я – мысли тянут назад, а усилия раздирают на части».

Пребывая в Европе, Пол написал одну из самых своих коммерчески успешных песен. Она называлась «Красный резиновый мяч» (Red Rubber Ball). Живая версия Саймона и Гарфанкля появилась таки на их бокс-сете «Старые друзья», но хит-сингл был записан в 1966 году группой, называвшейся «Циркл» (так Джон Леннон – поскольку первым основным продюсером этого ансамбля был Б.Эпштейн — обозвал кольцевой автобусный маршрут, курсировавший по центру Истона, штат Пенсильвания, откуда группа была родом – прим.перевод.), и он вскарабкался на второе место в американских чартах. Семена этого окольного пути к успеху были посеяны по крайней мере двумя годами ранее. «Я написал эту песню, когда жил в Англии,- сказал Пол,- и написал ее исключительно из-за денег. Это было еще до времен Саймона и Гарфакля, и меня донимала арендная плата. Я знал, что получу 100-фунтовый аванс, если напишу эту песню для группы, называемой «Искатели» (Seekers). То была австралийская группа, очень популярная в Англии тогда. Ну, вот я и написал все это дело в соавторстве с одним из «Искателей» [Брюсом Вудли], только так я мог быть уверен, что «Искатели» запишут песню. Мне тогда отвалили аванс в100 фунтов, что было приличными деньгами, вот так. Я никогда больше не думал об этом деле, а они спели ее. Потом «Циркл» сделал кавер с варианта «Искателей», и запись стала большим хитом. Я думаю, это единственная песня, которую я когда-либо написал ради коммерческого успеха, ну, знаете, «Заплати мне, и я напишу тебе песню». Конечно, я никогда не предвосхищал, что вот это-то и будет большим хитом. Потому-то и стал пустяком такой рок-н-ролльный вопрос: а кто написал «Красный резиновый мяч»?

Тем временем партнерство Пола Саймона и Арта Гарфанкля, застывшее пять лет назад и ожидавшее своего возрождения, в 1963 году вновь подало признаки жизни, когда они опять проявили именно совместный интерес к новой бурлившей вокруг музыкальной сцене. В 1990 году Арт  рассказал Полу Золло:

— Когда мы в очередной раз объединили наши усилия, то стартовые условия были уже не те, что раньше. То были, знаете ли, критические годы нашего развития. Теперь мы стали более продвинутыми, этакими студиозусами, да и мир уже был в курсе таких вещей, как Боб Дилан, Джоан Баэз и все эти фолк-штучки.

Пол говорит просто: «А потом явился Боб Дилан, и стало по-настоящему интересно. Потому-то я и начал писать песни в этом стиле. «Этот стиль» определенно можно назвать «диланесками». Реакция Арта на прослушанные новые песни Пола, такие как «Он был моим братом» (He Was My Brother) («невинный голос беззащитной юности»), «Воробей» (Sparrow) (песня вопрошает: «А кто полюбит?» Для ответов используется поэтическая персонификация»), «Бликер-стрит» (Bleeker Street) («первое появление темы, к которой в последующей работе будет привлечено большое внимание – нехватка коммуникабельности») привела его к убеждению, что у них с Полом есть новый шанс на успех в пластиночном бизнесе. Он рассказал Полу Золло:

— И тогда мы принялись гармонизировать их, и у нас просто головы кружились от радости, до того трогательно это было для наших ушей. Мир пока еще не познакомился с изяществом чего-то нового, а ты уже – да. Ты – свой собственный очевидец того, что выдаешь на-гора. От счастья ты буквально сходишь с ума. Во время пения тебе хочется хихикать; делать те записи было так весело.

В разгаре этого творческого ренессанса соперничество и плохие предчувствия получили отставку, а реформированный дуэт, гордо называвшийся теперь своими собственными фамилиями, начал жесткий бизнес-прессинг, чтобы вернуть себе место в чартах. Успех не пришел в одночасье, но начало ему было положено.

______________

В один из первых наездов Пола домой из Англии судьба и совпадение вмешались в его карьеру по большому счету. «Я получил работу [в Нью-Йорке], небольшую такую работку на своего музыкального издателя»,- говорит Пол.- «Работа мне не нравилось. Она не приносила никакого удовлетворения. И состояла в том, чтобы обходить разные издательства, исполнять им песни от моего издателя и предлагать их к выпуску этими издательствами. Подобным образом я должен был посетить Коламбиа Рекордз и попытаться продать им эти песни. Я встретился с Томом Уилсоном, который был продюсером Коламбиа Рекордз.  Он записывал Боба Дилана и другую группу под названием «Пилигримы» (Pilgrims). Я показал ему кое-что [из песен своего издателя], и он сказал: «Я не прочь купить эти песни для «Пилигримов». Я сказал Тому: «Хорошо, у меня есть дружок. Мы поем вместе, и я не против прослушивания для Коламбиа. Он сказал: «Отлично». Так мы и пришли туда – Арт Гарфанкль и я – и спели четыре или пять песен. Коламбиа Рекордз, сверх всяких наших ожиданий, подписала с нами контракт, вот тогда-то мы и сделали эту первую пластинку «Среда, три часа утра» (Wednesday Morning,3 a.m.).

В этой истории очень важным примечанием является то, что инженером демо-записей Арта и Пола, предназначенных для штатных сотрудников Коламбиа, был Рой Хэйли, сыгравший ключевую роль в будущем Саймона и Гарфанкля, как в коллективном, так и в индивидуальном. Но все лавры за будущий «большой прорыв» должны были достаться великому и дальновидному продюсеру Тому Уилсону.

______________

Томас Блэнчрд Уилсон мл. родился 25 марта 1931 года и вырос в Уэйко, штат Техас. Поступая в Гарвардский Университет, он уже работал на его радиостанции, которой, как он однажды признался, обязан всем в своем успехе в музыкальной индустрии. Окончив университет, он решил делать карьеру в бизнесе звукозаписи и поработал в Савойе (отделение Юнайтед Артистс) и Аудио Файделити, пока в 1963 году не осел на должности штатного продюсера Коламбиа.

В то время он был чуть ли не единственным темнокожим продюсером, работавшим на одну из крупнейших в Америке компаний, записывавших поп-музыку, но настоящим предметом гордости были открытые им артисты, с кем он работал, нянчился и вытаскивал из непризнанности до уровня легенд 60-х, 70-х годов. Список включал Боба Дилана, «Блюз-проджект», Фрэнка Заппу и «Матерей изобретения» (Mothers of Invention) и «Бархатную подземку» (Velvet Underground). Как ни крути, это — поразительное резюме, а добавление триумфа Саймона с Гарфанклем делает его почти неправдоподобным.

______________

Сессии звукозаписи альбома прошли весной 1964 года. Конечный продукт, названный «Среда, три часа утра», всеми своими двенадцатью песнями был типичнейшим фолком. Во многом похожий на дебют Боба Дилана 1962-го года, диск содержал традиционные народные песни («Пегги-О», «Иди, вещай с горы» (Go Tell It on the Mountain), обработки современных авторов («Вчера я видел странный сон» (Last Night I Had the Strangest Dream) Эда МакКёрди и «Времена они меняются» (The Times They Are a-Changin’) Боба Дилана) и пять оригиналов Пола Саймона, включая акустическую и чрезвычайно фолковую версию песни, названной «Звучанье тишины». Когда вокальные партии были записаны, Пол вернулся в Европу попутешествовать и повыступать в одиночку, а Арт  — к своему студенчеству в Колумбийском Университете и наблюдением за тем, какое же наилучшее место займет альбом.

Том Уилсон обратился к Арти с предложением написать краткие аннотации для альбома. Поначалу тот сопротивлялся, поскольку считал, что объяснять свои песни должен Пол. Но потом, проникшись идеей, он окунулся в задачу с типично Гарфанклевским энтузиазмом. В письме к Полу в Англию он писал:

— Я знаю, как ты к этому относишься, но мне (твоему главному адвокату) хочется осмыслить максимум возможного. Пойми, пожалуйста, что я в затруднении, гораздо большем, чем некий аналог, получивший завещание Франца Кафки сжечь все его рукописи, и который, однако ощущает острую (до жжения в пятках) необходимость мчаться к редактору с сенсационным для того материалом. Суть в том, что твоего понимания песен, моей веры в их ценность и звукозаписывающих усилий Коламбиа по-настоящему не достаточно. Потому-то я и решил сегодня вечером написать для слушателей следующий «путеводитель по песням».

Трэку, завершавшему первую сторону диска, он припас величайшую похвалу:

— «Звучанье тишины» — главное творение. Мы искали песню более широкого масштаба, но эта превзошла все наши ожидания. В далеком ноябре у Пола появилась тема и мелодия, но потребовалось еще три месяца бесплодных попыток, пока она не набрала-таки «полную силу».19 февраля 1964 года песня практически написала сама себя.

Когда, много лет спустя, его просили оценить тот первый альбом, Арт сказал: «Мы старались быть этакой опрятной фолки-группкой. По отношению к тем, кем мы были тогда на самом деле, это попахивало ложью. Некоторые из песен, которые мы там сделали, позволяли предположить, что у нас с компанией полные лады, или, что мы позволяем менеджеру, с которым работали в то время, влиять на нас, склонять к определенной мелодике. Может, слушая запись сегодня, я и воздержался бы от таких подходов. «Иди, вещай с горы» — типичная песня из тех, о которых я говорю. Я бы не сделал ее снова, пока другие не сказали бы, что ее следует сделать. «Солнце горит» (The Sun Is Burning) — интересная анти-ядерная песенка, типичная для тех времен».

Судьба диска «Среда, три часа утра» и дней, когда Саймон и Гарфанкль увлекались чистым фолком, столкнулась в конце 1964 года с весьма резким приговором. Суммировав все, Пол высказался лаконично: «Пластинка вышла в свет. Она не стала хитом. Я поехал назад в Англию, чтобы поработать в клубах».

Глава 12. Ожидая солнце

Мы к морю примчались при первом же «проблеске Рая»

и на побережье застыли, восход ожидая,

Я жду, когда ты согласишься, пойдешь со мной,

Когда мою песню услышишь и скажешь: «Пой».

Я сделал ошибку?

Приди, объяснись.

Я странной жизни не ведал такой.

Восход ожидаю. Восход ожидаю.

Я солнца жду.

.

Июнь 1968

.

Перед тем, как отправиться на серию концертов на огромных аренах – и первой была бы «Голливуд Боул» – я получил два важных телефонных звонка: один хороший, другой плохой. Хороший был от нашего старого юриста Макса Финка, который рассказал мне, что тому «миролюбивому» офицеру, который доставал меня в Рино, объявлен выговор. Макс не знал, уволили его или понизили в должности, но ему определенно дали по рукам. Услуги адвоката встали мне в несколько сот баков, но я почувствовал себя реабилитированным.

Другой звонок был от моих родителей. Они сказали, что моего брата вернули в Камарильо. У себя в квартире он включил газовую духовку и не зажег огня. Я был шокирован. По дороге на установку звука в «Боуле» я возвращался в памяти к тому моменту, когда несколько лет назад родители взяли Джима с собой в командировку в Миннесоту, и там он отказался ходить в школу. Это было началом? Гадать можно было сколько угодно, если тут вообще можно что-то разгадать. Я прятал свои раздумья о брате.

При свете дня «Голливуд Боул» не выглядел столь выдающимся, как ночью, но, к сожалению, и ночные огни не спасли нашего выступления. Мы беспокоились за акустику открытого амфитеатра, где не было стен, отражавших звук. До сих пор мы с успехом давали концерты на открытом воздухе, но ты не мог слышать возвращенный звук, и было трудно удостовериться, как громко мы играем. Мы не хотели рисковать, и Винс – наш преданный и одержимый гастрольный менеджер – настроил дополнительные усилители, 52 динамика общей мощностью 7 тысяч ватт. Для ансамбля из четырех человек!

Я использовал четыре микрофона для усиления звучания своих барабанов и  имел восемь динамиков на все про все. У Рэя и Робби было примерно по пятнадцать динамиков на каждого, а у Джима чуть поменьше, но его голос питался еще и от домашней ПА-системы.

Мы хотели достать задние ряды «Боула» и не хотели обкакаться. Как выяснилось, люди, жившие в домах поблизости от «Боула», с месяц тому назад пожаловались на шум, и «Боул» нанял звукоинженера, гулявшего вокруг театра во время представлений и записывавшего уровень звучания на портативный измеритель. Уровень звука не должен был превышать 80 децибел, иначе этот парень отключал музыкантам электропитание. Робби был страшно разочарован. Типично для гитариста. Мощность! А я так был весьма обрадован, потому что, как барабанщик, я всегда боролся за то, чтобы меня услышали. Когда Рэй и Робби просто подкручивали ручку потенциометра, мне приходилось напрягать мышцы.

К сожалению, восьмидесяти децибел было недостаточно, чтобы оправдать нашу надежду заполнить энергией 18 тысяч сидячих мест. Думая, что это выступление может стать важным, мы обзавелись кино-командой из старых друзей Рэя и Джима по УКЛА, вооруженных 16-миллиметровой цветной камерой и синхро-звуком. Эта маленькая команда сопровождала нас в турне для документирования наших деяний. Для «Боула» мы наняли двух дополнительных операторов. (Хотя я и не был гэйем, но заметил, как поразительно красив оказался один из них. И имечко у него было, что надо – Харрисон Форд.) Нам позвонил Джимми Миллер – продюсер Стоунз – и сказал, что они с Миком не прочь посетить «Боул». Мик Джэггер! Мы находились под впечатлением, пока они не подкатили к нашему офису, чтобы вместе отобедать. Робби сказал: «Джон, взгляни на машину, которой они управляют». Это был Кадиллак, и даже не из старых. Мик распродается? Я извинил их – машина, может быть, была просто арендована – но все же подумал: могли бы иметь вкус и получше. Наше окружение отправилось в китайский ресторан Му Линга на Сансэт бульваре и, к сожалению, поскольку в компании было слишком много народа, мы разместились за двумя отдельными столами. Мик сел не за мой стол. Джимми Миллер болтал без умолку, а мне хотелось слышать обмен данными между двумя ведущими певцами и, может быть, вставить словцо-другое. Когда мы подрулили назад к «Боулу», тот выглядел готовым к гигантскому бейсбольному матчу. Я занервничал, оглядев толпу, пока мы шли к гримерке. Потом достал лист бумаги, и мы договорились о первых трех или четырех песнях. Уголком глаза я отметил внимательно наблюдавшего Джэггера.

Джимми Миллер и Джэггер ускользнули в одну из зарезервированных лож, а мы вышли на сцену перед восемнадцатью тысячами вопящих людей. Мне хотелось показать ведущему певцу Стоунз, как хороши мы можем быть. Но… не в этот вечер. Черт побери! Как жаль, что мы не могли быть получше! Несколько близких друзей сидели справа на первых местах, а я не мог даже взглянуть на них. Джим будто тащил крест на Голгофу, и постоянно курил сигареты, что выглядело нехарактерно для него. Он так и не воскрес, и я впервые видел его курящим. Я обнаружил что-то типа застенчивого построения имиджа.

Когда мы играли «Запали мой огонь», публика зажгла зажигалки — тренд, который продолжается на нынешних рок-концертах,- но как бы красиво это не выглядело со сцены, ни одна искра не слетела от нашей музыки. Это было не плохое шоу, а просто низкосортное.

Я не мог осознать, что было не так. Прожектора били слишком ярко для видеозаписи, и я бы сказал, они повлияли на джимово выступление. У шоу не было нерва. Нам не хватало мощности, а джимовы паузы в некоторых песнях были слишком затянуты. Не помогло даже золотое джимово распятие. Я отметил Роджера Долтри из «Кто», обнажавшего крестик в теле-студии, и спросил Джима, почему он прикрывает его одеждой.

— Я ощутимо люблю этот символ, плюс это может смутить людей.

— Что пошло не так?- спросил я Робби, замкнуто шагая в гримерку.

— Джим принял кислоту прямо перед началом выступления.

— ЧЕРТ ПОДЕРИ! — Я швырнул свои палочки на пол. «Одно дело заниматься этим в свободное время, но в «Голливуд же Боуле»? А может, именно поэтому он и принял ее. Проклятье».

Позже Джэггер был очень добр, когда Мелодии Мэйкер – английский музыкальный журнал – спросил, как ему понравились «Двери». Он сказал: «Они выглядели славными малыми, но играли немножко длинновато».

%

Уже полтора часа я ехал на север в Камарильо, чтобы повидать своего брата. Видения «Терри и Сумеречников» — моего первого ансамбля – встали перед глазами. Обычно на Рождество мы бесплатно выступали в госпитале для ветеранов. Я видел себя, входящим в закрытые палаты полные ветеранов Второй Мировой, и играющим праздничные песенки. Мужик, что засел в моей памяти, трогательно старался удержать пятеро надетых штанов, которые норовили сползти с его ног. Работа была постоянной, но он весело справлялся с ней.

— А не сыграть бы вам рок «Звените, колокольчики»?- просил он снова, снова и снова. — Парни, а вы знаете рок «Звените, колокольчики»?

— Эй, ха-ха-ха…А как насчет рока «Звените, колокольчики»?

Поэтому по мере приближения к госпиталю меня посещали картины дальнейшей конфронтации с безумцами. Я не был Р.П.МакМёрфи (персонаж культового романа К.Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», устраивающий бунт в психбольнице – прим.перевод.). Мой большой страх базировался, может быть, на том, что, если узнают про мои  нарко-опыты, то тоже запрут меня там.

Солнечный южно-калифорнийский день все тянулся, а я наслаждался одной из любимых частей побережья на северной границе округа Лос-Анджелес, пока не включил радио и не прослушал новости. Они прервали снедавший меня ужас раздумий о моем брате. Я хотел увидеться с ним, так как вскоре отправлялся в Европу. Желтые дикие цветы, свешивавшиеся со скал Пойнт Мугу, которые обычно напоминали мне о Большом Сёрфинге, не могли отвлечь мой мозг от раздумий о больницах для умалишенных. А вот радио-новости сковали меня так, что я остановился на обочине. Только что был застрелен Роберт Кеннеди, выигравший звание кандидата на пост президента от демократической партии. Царило безумие: Мартин Лютер Кинг младший, убит по политическим мотивам несколько месяцев тому назад… наш певец нестабилен… мой брат в беде… анархия в Соединенных Штатах. Роберта я любил даже больше чем его брата. Он казался толковее. Надежды не осталось.

Я заехал на институтские земли и нашел нужное мне здание. Покинув машину, я вошел в бежевый вестибюль с бежевыми виниловыми диванами и переговорил с сестрой. После 10-минутного просмотра ТВ вышел мой брат Джим с парочкой «парней». Он выглядел неплохо кроме разве что заспанок в уголках глаз, которые образуются от слишком долгого сна.

Он предложил выйти наружу и присесть на травку, с чем я с радостью согласился. Мне нужно было выбраться из этого дома депрессняка. Мелькнула мысль, что он мог бы уйти из этого места прямо сейчас, если бы захотел.

Отрешись от солнца,

Связь с землей порви,

Позабудь про все и

Беги, беги, беги.

Бежим,

Бежим.

— Они сказали, что убраться отсюда через пару недель было бы для меня самое то; ты смог бы меня отвезти?

— Ну, конечно.

Он выглядел объективно адекватным кроме разве что предрасположенности ко сну. Совершенно ясно — они давали ему транквилизаторы. Государственная больничная политика: Всем давать обезболивающее, и никакого горя. Типа невидимых смирительных рубашек для пациентов.

Поэтому, как это они предположительно разобрались, что происходит в мозгу моего брата, когда он спал по 14 часов в сутки?

Мы еще немного поболтали, и я уехал, обещая забрать его, как только он позвонит.

%

Ходил слух, что в Англии у нас репутация серьезной группы с политическими нотками, группы, которую нельзя не принимать во внимание. Первые наши записи были фаворитами андеграунда, а третий альбом под названием «Привет.Люблю» стал хитом по ту сторону Атлантики. Поэтому в августе 1968-го мы выкроили две недели на захват Англии и Европы. На протяжении 11-часового перелета мой разум блуждал между разглядыванием ледяных полярных шапок и мечтаниями. Я решил добавить к своим расширяющимся книзу бакенбардам бачки и отрастить усы. Хоть какое-то занятие для такого долгого перелета. Я взглянул на Робби; он воткнул наушники в свою электрогитару и великолепно играл себе. Безмолвно. Я встал, чтобы пройтись туда-сюда по проходам. Самолет был не заполнен, поэтому сопровождающие нас лица разбрелись кто куда. Джим дрыхнул на пяти центральных сиденьях, а Дороти сидела совсем одна в бизнес-классе и смотрела «Прощайте, мистер Чипс». Она плакала. Видно, фильм был слезливый.

В Лондоне мы играли в «Круглом Доме» – старом круглом сарае в северо-западном пригороде под названием «Меловой Хутор». Он вмещал несколько тысяч, и мы выступали там два вечера вместе с «Аэропланом Джефферсона». Кто-то сказал мне, что там побывал Пол МакКартни, но я его не видел. Зал был набит битком; звучание Западного Побережья шло в Европу. БиБиСи записывала нас для часовой телевизионной спец-программы, которая позже называлась бы «Двери Открыты». «Аэроплан» играл по два с половиной часа. Сан-францисские группы пользовались дурной славой из-за неспособности покинуть сцену, пока не отыграют целую вечность. Может быть, все дело было в наркотиках! Они-то думали, что играют как в замедленной съемке.

В тот вечер Джим был в ударе, и мы рвали свои ж…пы. Лучшее из записанных выступлений. Во время каждого выхода я чувствовал себя полностью сконцентрированным. Поскольку мы открывали первый вечер, то я настоял, чтобы второй заканчивали мы. Были споры, но я остался непреклонен. Предполагались равные условия. И мы пошли вторыми.

Примерно тогда я почувствовал, что развил в себе способность чувствовать по ходу концерта, в каком состоянии находится публика. Как будто бы у меня была антенна, экстра-чувствительная к впечатлению аудитории в целом – словно она была одним гигантом. Если публика скучала или хотела смены ритма, что являлось мгновенным откликом на твое выступление, то я не только сразу же чувствовал это, но и четко представлял, какая песня была бы хороша в качестве следующей, вместо запланированной, чтобы увлечь зрителей на другой уровень. В Копенгагене мы задрались перед аудиторией по вопросу, что играть дальше, но для меня это имело большое значение.

— Как насчет «Маленького Красного Петушка»?- сказал Джим.

Рэй и я тут же изобразили разочарование. Стоунз уже перепели эту песню, а наша версия не была так уж хороша. Джим всегда хотел исполнить ее сию же минуту. Робби вел себя уклончиво, и вдруг Рэй начал «Душевную Кухню». Выручил меня.

Казалось, никто не берет на себя инициативы взять лист бумаги и расписать, что мы будем играть, так что эта работа лежала на мне. Я логично полагал, что нам нужно драматическое вступление: «Прорвись» или «Мужчина, заходящий с черного хода»; потом некоторое снижение накала: «Когда песня смолкнет» или «Пять к одному»; а затем медленное выстраивание мощного апофеоза: «Запали мой огонь». «Конец» был в числе номеров, исполняемых на бис, который психически травмировал расходящуюся аудиторию.

На пресс-вечеринке в Лондоне Джим ослепил репортеров своей риторикой. Он держал беседу под контролем с помощью длинных пауз между предложениями, взвешивая свои ответы. Было видно, как в его голове крутятся шестеренки, отмеряя максимальное возможное время для ответа.

Мне нравилось пытаться вставить какой-нибудь юмор в свои ответы. Репортер спросил меня о смешении рока и джаза. Я сказал: «Оно и не могло появиться, но если бы смогло, то этим смешением были бы мы!» Посреди шумной лондонской пресс-вечеринки я выкрикнул: «дайте мне сказать-то об этом», насмехаясь над серьезностью всего этого дела. Рэй самоуверенно вещал в интервью подчас длинными иносказаниями. Обычно он тщательно работал над тем, чтобы ускользнуть от вопроса полностью и сказать то, что ему хотелось. Он дал короткий ответ на один вопрос.

— «Двери» оправдывают наркотики?

— Ну-у-у-у-у…,- ответил Рэй, улыбнувшись Джиму. Джим улыбнулся в ответ. Я почувствовал, что это был несерьезный, безответственный полу-ответ. Тогда я и решил отдать должное движению трансцендентальной медитации в надежде, что знакомство с ней не помешало бы молодым людям. Это движение помогло мне выжить на нарко-сцене; может, и другим оно сослужит службу.

Робби едва ли что-то промолвил. Он только крутил прядь своих вьющихся карих волос и уклончиво хранил молчание. Я знал, что у него было мнение по всем вопросам, но он был слишком застенчив.

%

— Фы аткроете зумку, я фзгляну! — проорал таможенник по-английски с немецким акцентом. Когда мы прибыли во Франкфурт – второй пункт нашего турне, – я подумал, что попал в старый фильм о Второй Мировой Войне. Хотя, когда однажды мы выбрались в сельскую местность, люди оказались очень дружелюбными, и я был удивлен зеленью ландшафта. Думал, он будет серым. Ведь я видел столько фильмов, создававших стереотип Германии.

Промоутерами были два молодых человека, которые вели себя очень сердечно и  старались удовлетворить все наши нужды. У них на буксире была оживленная блондинка, которая, казалось, находилась в распоряжении всех групп, приезжавших в город. К такому выводу мы пришли после того, как промоутеры рассказали нам, что слепой Хосе Филициано был удовлетворен прочтением ее груди по системе Брайля. (Нам всем нравилась его версия «Запали мой огонь», потому что он нашел способ интерпретации, а не просто копирования нашей аранжировки.) Другая прекрасная немка – Франческа – запала на Джима. Пэм Курсон поблизости не наблюдалось, и Джим начал иногда задерживаться в мотелях по дороге на базу. Думаю, он бывал доступен.

В тот вечер, когда занавес пополз вверх, я был настроен оптимистично относительно нашего выступления. Чувствовалось, что публика в предвкушении. Мы взревели «Прорвись» и блестяще финишировали. Молчание. Когда мы быстренько начали второй номер – «Мужчину, заходящего с черного хода» — я все еще ощущал это молчание. Может, они остолбенели от Джима. Песня закончилась, и отклик был все еще очень тихим. Любопытно.

Мы подумали, что «Виски-бар» смог бы возбудить их, поскольку был написан соотечественником, своим мюнхенцем Бертольдом Брехтом.

Ничего подобного. Еще более сдержанная реакция. Может, песня до-гитлеровской эпохи – это дурной вкус. Мы продолжили, и Джим начал бранить реакцию публики. Он вышагивал по сцене, неся микрофонную стойку как копье, притворяясь, что вот-вот метнет его в аудиторию. Со злым выражением лица он бегал из глубины сцены от моих барабанов к самому краю, угрожая проткнуть кого-нибудь из зрителей своей стойкой. Думаю, он зашел далеко. Аудитория даже не вздрагивала. Дыхание перехватывало каждый раз у меня.

Мы закончили выступление под тот же самый равнодушный отклик, и занавес опустился. За кулисами было очень тихо. Когда-то дружелюбные промоутеры прятали глаза.

— Что случилось, Рэй?- спросил я.

— Ума не приложу!

Я был взбешен враждебным джимовым поведением, но, оглядываясь назад, думаю, что он у всех нас играл на нервах. Тут был рок-певец, одетый в свои «кожи», топающий по сцене и угрожающий насилием. Он не изображал гусиный шаг, но молодые немцы получили мэссидж. Бунта и анархии. Именно того, что они старались после войны забыть.

По пути с концерта нас доставили в израильский клуб под названием «Дас Кинки». Там кипела жизнь. У меня создалось впечатление, что молодые люди стараются компенсировать результаты действий своих родителей. К Робби подкатилась блондиночка, сообразившая, что все остальные уже на крючке – Джим у Франчески, Рэй у Дороти, а я – у еврейской немочки из клуба, но безуспешно.

Линн должна была присоединиться к Робби через несколько дней, и он был предан ей, так что сбросил блондинку с хвоста. Казалось трогательным, что уже несколько лет Линн живет как в версию хита шестидесятых МакИнерни «Яркие огни, Большой Город» и теперь собиралась осесть с Робби.

Доставшаяся мне немочка, к сожалению, не знала ни слова по-английски.  Извиняюсь, но и я ни слова по-немецки. Немецкий близок английскому, поэтому изредка я четко понимал какое-нибудь из предложений, торчавших из ее речи. Я опасался заниматься любовью с тем, с кем не мог разговаривать, но в физическом плане у нас не оказалось проблемы коммуникации. Сидя на моей постели в отеле, она смотрелась очень экзотично со своими угольно-черными волосами, закрывавшими практически все лицо. Проблема заключалась в том, что на следующее утро я должен был улетать, но не мог поведать ей об этом. Когда наступило утро, и я начал паковаться, она все поняла. Выглядела очень удивленной и расстроенной. И мне было не лучше; единственное, что я смог сказать – «Ауфидерзейн».

Спустя неделю мы сидели в комнате амстердамского Концерт-холла, в старой его части, в окружении статуэток Моцарта, Шопена и прочих классических ребят. До выступления оставалось около получаса, а Джим и Робби болтались где-то по Концерт-холлу. Вдруг Джима пронесли на носилках, он был без сознания. Засунули в «скорую помощь» и увезли.

— Что за херня случилась, Леон?- закричал я пресс-агенту. – Ты, кажись, видел Джима в полдень!

— Мы были на улице, когда кто-то подошел и подал Джиму блок рубленого гашиша, и он тут же засунул в рот целый кусок,- с раздражением ответил Леон.

— Винс! Выйди и сделай объявление, что Джим заболел, и они могут получить свои деньги обратно. Или мы будем играть втроем, полагаю я. — Высказался Рэй не очень уверенно.

— Мы сможем сделать это,- вскочил я. И Винс побежал в своей модной зеленой куртке с блестками, которую он надевал специально для объявлений.

Я поднялся в гримерку «Аэроплана». Грэйс Слик сказала, что Джим выходил на сцену посреди их выступления и вел себя, как сумасшедший, но все подумали, что это было частью действа. «Аэроплан» был под кайфом. Марти Бэйлин в ступоре, а Грэйс и Пол Кантнор слишком уж дружелюбны.

Когда я спустился вниз, прибежал Винс и сказал, что аудитория жаждет «Дверей», с Джимом или без.

Пара членов «Аэроплана», включая Спенсера Драйдена, их ударника, спустилась за кулисы посмотреть, как мы справимся. Рэй заправлял вокалом объективно хорошо; я гиперболизировал свое выступление, а поскольку ведущего певца, загораживавшего меня публике, не было, то я оказался в фокусе. Мне понравилось. Похоже, мы понравились голландцам. Наши стихи были не на голландском, тем не менее толпа схватила настроение. Именно так я оцениваю любые новые записи. Если настроение зацепит, тогда уж слушаю заново, въезжая во все стихи.

После концерта мы позвонили в госпиталь. Джим поправился после хорошенького сна.

Следующим утром, выйдя из отеля, мы заметили на первой полосе местной газеты мое фото! Переводчик перевел, что им понравилась моя игра и сценическая наружность. Я глянул на Джима; он никак не отреагировал. А я так очень гордился собой. Глянь-ка, Джим!

%

Возврат из успешного трехнедельного европейского турне расширил мое ощущение мира. Я знал, что в нем существует множество различных культур, но теперь ознакомился с ними напрямую. Европейцы, похоже, знали толк в расслаблении. Они подолгу обедали и не заморочивались гигантскими продажами грампластинок. Они вели практичную политику: торговцы записями должны были распродать то, что заказали. Ни возвратов. Ни вздутия цен.

%

Джулия и я вновь начали встречаться. Она пригласила меня на домашний обед – ее знаменитого палтуса под сметанным соусом – показалось, что Песня Юга (то есть, Грегг Олмэн) осталась в прошлом. Наши свидания переросли в теплые отношения, и тогда она выдвинула предложение жить вместе. Раньше я как-то не задумывался над этим, а теперь начал.

%

Осень 68-го мы потратили, стараясь рассортировать документальный материал «Пира друзей». Мы вбухали в это дело 30 тысяч долларов, но завершение все еще ускользало от нас. Имелся полный охват событий, но редактирование, похоже, было слабоватым. Я так разнюнился, что Джим предложил выкупить мою долю за шесть тысяч долларов. Я обдумывал предложение, пока мы не двинули в очередной тур.

Укрепленные теперь шестью черными телохранителями в костюмах в тоненькую полоску и изящные сутенерские дерби (американское название шляпы-котелка – прим.перевод.), мы открыли в Миннеаполисе отделение тяжелого блюза. Телохранители были идеей наших менеджеров. Нанять шестерых детективов из Филадельфийского Агентства Салливэна оказалось дешевле, чем парочку бодигардов из ЭлЭйя. (Кроме того, мы могли теперь узнать, кто кому изменяет!) Мистер Салливэн подходил к любому копу на выступлении и говорил: «Все под контролем, мы следим за парнями, спасибо вам, увидимся позже». Я чувствовал себя в безопасности. Защищенным от допроса с пристрастием, впрочем, как и от фанатов! Салливэнцы, похоже, забавлялись, надзирая за нами, но когда мы шли на сцену, они серьезно несли службу. Примерно по 250 фунтов каждый (113 кг – прим.перевод.) несколько телохранителей шли впереди нас и несколько позади. Такой выход впечатлял; будто мы — боксеры, идущие на ринг.

Джим выглядел очень подавленно, когда посреди выступления опустился на подставку моего барабана, обхватил голову руками и сидел, не поднимаясь. Через пять примерно минут я обошел установку и подсев к нему, спросил, что он хочет спеть. Аудитория сидела в неподвижности. Прошло еще пять минут. В конце концов, Джим поднялся и загудел медленный блюз «Качай меня», а мы последовали за этим процессом. Местный исполнитель на губной гармошке Тони Гловер вступил с нами в «Маленьком красном петушке», что еще больше приободрило Джима.

На следующий вечер в Коламбусе состоялся средненький концерт.

А потом отлив сменился приливом. В Мэдисоне Джим расколотил микрофон. В Фениксе электрики отключили нас после часового выступления. Подросткам явно хотелось продолжения, поэтому мы сказали, что выплатим сверхурочные союзу электриков или кто там нас обслуживал. Но они сказали: «Не пойдет». Джим вернулся на сцену и, освещенный всеми прожекторами возопил: «Вы хотите еще?» Толпа взревела, но промоутер твердил: «Не пойдет». Рэй, Робби и я принялись поддразнивать публику руками, хлопая себя по бедрам и щелкая пальцами, а Джим начал петь безо всякого микрофона. Фанатам понравилось. А промоутер все твердил: «Не пойдет». Кто-то оторвал сиденья, и они пустились в полет. Мы ретировались за кулисы, и толпа была рассеяна.

Музыкальный обозреватель из местной Газеты Феникса описал концерт, как будто его захлестнул политический мятеж:

По крайней мере, семь человек были задержаны после этого выступления «Дверей» в «Колизее», и Билл Фостер – капитан аризонского дорожного патруля – сказал, что он опасается, как бы инцидент не разросся до полномасштабного бунта.

Фотограф Газеты Феникса Брайан Лэнкер сказал: «Певец, опознанный как Джим Моррисон, призывал молодежь покинуть свои места и подойти к сцене. Та толклась в проходах, бросала на сцену разные предметы и перепихивалась с кольцом охраны, окружавшим сцену.

Свидетели сказали, что Моррисон совершил непристойные телодвижения с шарфом, а затем швырнул его в толпу вопящих подростков.

Как сообщают, певец прокомментировал президентскую гонку, сказав: «Еще четыре года посредственности, и п…дец! Если он (избранный президент Ричард Никсон) будет неподходящ, мы доберемся до него».

Дик Смит – вице-председатель Ярмарочной Комиссии штата – заявил, что группа «сюда не вернется. В нашем здании их определенно больше не будет».

Полиция Феникса говорит, что сегодня задержала четырех, включая одну девушку, за сквернословие; один человек обвиняется в нападении, а двое подростков в организации беспорядков.

Двадцать арестованных. Аресты, травмы и неповиновение на наших концертах в Чикаго, Кливленде и Сент-Луисе.

Позднее, в интервью Свободной Прессе Лос-Анджелеса Джим размышлял о феномене толпы:

В действительности «Двери» ни разу не устроили ни одного бунта. Несколько раз я пытался учинить нечто подобное лишь потому, что постоянно слышал о бунтах на концертах, и думал, пора бы и нам такое устроить. Так делал каждый. Ну, я и попытался простимулировать несколько маленьких мятежей, и, ты знаешь, скоро стал относиться к ним, как к шутке. Это никуда не ведет. Понимаешь, люди скоро дошли до точки зрения, что концерт не удался, если им всем не довелось немножко попрыгать и побегать. Думаю, лучше бы концерт шел себе, а все эти чувства оставались под спудом, чтобы, когда каждый уйдет, то понес бы эту энергию с собой на улицы, домой. Это лучше, чем просто бесполезно растрачивать ее на маленькое стадное воспламенение.

Нет, мы ни разу не устроили ни одного настоящего бунта. Я подразумеваю вышедшие из-под контроля массовые, сопряженные с насилием беспорядки. Мы никогда не заходили далеко по пути к тому, что я называю настоящим мятежом.

%

В декабре посреди репетиций четвертого альбома мы выступили в лос-анджелесском «Форуме» перед 18-тысячной аудиторией. Теперь у нас был вес, чтобы диктовать, кого мы желаем иметь на разогреве, посему мы указали на рок-н-роллера 50-х, который бы помог раскрутить все эти дела. Мы предложили Джонни Кэша с его «Я по улице шел», но промоутер сказал «Нет», потому что тот считался бывшим зэком. (Перед тем, как стать ведущим своего хитового ТВ-шоу, Джонни был просто нарасхват. Еще немного лет, и он бы стал героем-мятежником.)

Мы пришли в восторг от того, что оказался «доступен»  Джерри  Ли  Льюис.  Нам сказали, что он не очень-то тащится от этого предложения, но нам было наплевать. Нам сказали, что он теперь играет только кантри, но нам было наплевать.

Его банда нарисовалась перед концертом безо всяких инструментов.

— Могут мои ребята позаимствовать ваши барабаны?

— Конечно, Джерри Ли,- улыбнулся я.

Он повернулся к Робби. — А можем мы позаимствовать гитару?

— А какую вы хотите? У меня их несколько.

— Да любой Фендер времен старого рока!

Открывая концерт, Рэй попытался с помощью китайского музыканта мистера Чина зародить Мировую Музыку (обработка этнических мелодий в традициях западной поп- и рок-музыки – прим.перевод.) за 20 лет до ее появления.

— А сейчас я хочу, чтобы вы все напряглись, притихли и прослушали несколько древних китайских мелодий, сыгранных на пи-па,- попросил Рэй во вступлении.

Потом Джерри Ли угодил публике «Полной трясучкой» и «Огромными огненными шарами», от которых поднялось настроение, но на протяжение всего выступления его музыкантов доставал надоедливый «Дверной» хорал:

— Джим, Джим, Джим. «Двери», «Двери», «Двери»!

Я прокрался в публику вместе с басистом Харви Бруксом, нанятым на эту поездку. На четвертом альбоме мы экспериментировали со звуком и повлекли на сцену трубы, струнные и бас. Харви был веселым парнем, который играл с Диланом и «Электрическим Флагом». И он, и я жаждали послушать «убийцу» (имевшего судимость Джерри Ли Льюиса – прим.перевод.)

— Джим, Джим. «Двери», «Двери». — Аудитория превращалась в неугомонную толпу.

— Хоть бы они заткнулись,- прошептал я.

— А ему, кажется, наплевать,- засмеялся Харви.- Брось ты переживать.

Но я всё равно переживал. Ведь мы были те только ведущей группой концерта, а еще и продюсерами. И я беспокоился по любому поводу.

Причесавшись, сыграв на фоно ногами и сосредоточив все внимание, Джерри Ли в конце своего выступления громогласно заявил в микрофон. «ТЕХ, КОМУ Я НРАВЛЮСЬ, ЛЮБИТ БОГ. ОСТАВШИХСЯ, НАДЕЮСЬ, ХВАТИТ КОНДРАШКА!»

Мы вышли, аудитория искушала Джима, меча в него зажженные зажигалки и выкрикивая «Запали мой огонь». Они били Джима его же оружием. Они пришли не для того, чтобы слушать наши джазовые соло или джимовы змеинно-зеленые стихи.

— Эй, мужики,- сказал Джим, и его голос разнесся из потолочных динамиков. -Типа, харэ. — Толпа захихикала.

— А чего вы все тут делаете?- продолжил Джим. Без ответа.

— Вы хотите музыки? — Все нарастающее «Да-а-а-а-а-А-А!».

— Отлично, мы можем играть всю ночь, но это – не то чего вам действительно хочется, вам хочется больше, чем то, что вы когда либо получали, правда?

— Мы хотим Мика Джэггера,- крикнул кто-то.

Джим не снизошел до комментариев.

Через полчаса после окончания концерта я вернулся на сцену и сыграл на фоно несколько классических вещей для команды, нанятой убирать мусор и инструменты. Я порой использовал такой способ вернуться в расслабленное состояние после всей этой кутерьмы. К тому же пробивался барьер между мной и аудиторией, поскольку всегда оставалось несколько страдальцев, обсуждавших услышанное.

В тот раз за кулисами Форум-клуба состоялась вечеринка. Джим сидел в красном углу на фоне юлиански-оранжевого декора и давал интервью Майклу Лайдону из Нью-Йорк Таймз:

После шоу Моррисон сказал, что оно было «довольно забавным», но закулисная вечеринка носила похоронный оттенок. Это был их крупнейший концерт перед еще более крупным выступлением в Мэдисон Сквер Гардэне в следующую пятницу, а пацаны из публики посмеивались, и даже над Моррисоном. Не сильно, но уже начали.

Ведущий певец «Дверей» признал, что их первый энерго-порыв иссяк. «Успех,- сказал он, выглядя донельзя утомленным в своем оранжевом кресле,- был прекрасен. Когда нам приходилось повсюду таскать свое оборудование, то было не до творчества. Вот теперь мы уж сфокусируемся».

Он немного смутился. «По-настоящему проблема в том, что мы больше не видимся так часто, как раньше. У нас есть успех, а поэтому – турне, пластинки, но свободное время каждый проводит по-своему. Перед записью мы должны запастись всяческими идеями, а не вынашивать их, как раньше, в клубных выступлениях. Творить в студии как-то неестественно.

Я не знаю, что произойдет. Думаю, мы протянем еще немного. А потом, чтобы возобновить жизнеспособность, мы все, может быть, поедем одни на остров и снова начнем творить».

Аудитория рванулась на причудливое шоу, и началась «Тоска шамана»:

Никогда такой не будет, как ты,

Никогда такой не будет

Заменить тебя, кто сможет?

Дашь ли ты мне новый шанс?

Постараешься немножко?

Тормозни и ты припомнишь

Мы были вместе всегда… Вот так!

Что ж тут думать и гадать:

Мне каково,

Если я в лугах,

А ты в полях?

Без тебя я весь в слезах.

Hearts And Bones

Hearts And Bones

P.Simon

One and one-half wandering Jews Free to wander wherever they choose Are traveling together In the Sangre de Christo The Blood of Christ Mountains Of New Mexico On the last leg of a journey They started a long time ago The arc of a love affair Rainbows in the high desert air Mountain passes slipping into stone Hearts and bones Hearts and bones

Hearts and bones

.

Thinking back to the season before Looking back through the cracks in the door Two people were married The act was outrageous The bride was contagious She burned like a bride These events may have had some effect On the man with the girl by his side The arc of a love affair His hands rolling down her hair Love like lightning, shaking till it moans Hearts and bones Hearts and bones

Hearts and bones

.

And whoa whoa, whoa She said, “Why? Why don’t we drive through the night? We’ll wake up down in Mexico” Oh, I I don’t know othing’ about, othing’ no Mexico “And tell me why Why won’t you love me For who I am

Where I am?”

.

He said, “Cause that’s not the way the world is, baby This is how I love you, baby

This is how I love you, baby

.

One and one-half wandering Jews Returned to their natural coasts To resume old acquaintances And step out occasionally And speculate who had been damaged the most Easy time will determine if these consolations Will be their reward

The arc of a love affair

.Waiting to be restored You take two bodies and you twirl them into one Their hearts and their bones And they won’t come undone Hearts and bones Hearts and bones

Hearts and bones

Сердца и кости

П.Саймон

Еврея два – он полностью, она наполовину –

Что вольны странстовать, куда глядят глаза

Скитаются в Нью-Мексико

по Сэнгри де Кристо теснинам

По-нашему, в Горах Крови Христовой

Что штурмуют небеса

И на этапе путешествия последнем

Что ими начато давным-давно

Дуга симпатии взаимной

Застыла радугами над пустыней

Но

Гора теряет шарм, обычным камнем становясь

Привязанности внешние

И внутренняя связь

Припоминая прошлый год

Взглянув сквозь щели в двери гладкой

Увидишь бракосочетанье

Скандальным было то деянье

Больной невеста

Что пылала в лихорадке

Производя на парня

Разжигающий эффект интимный

Его рука скользнула по ее кудрям

Как по дуге симпатии взаимной

Любовь, как буря, сотрясала до конца

Пока не стихли стоны, подходящие зверям

Не успокоились ни кости, ни сердца

Не успокоились ни кости, ни сердца

А ну-ка, стой, она спросила, почему

Не тратим ночь мы на дорогу

Наутро ведь могли бы в Мексике мы быть

А там я сроду не была, ей-Богу

О Мексике не знаю ничего

Ну, и ответь мне, почему

Тебе б меня не полюбить

Такую как я есть

Там где я есть?

А потому, что мир мне не указ,- ответил он

— Его пример не нужен даром

Таким вот, детка, я люблю тебя макаром

Еврея два – он полностью, она наполовину –

К родным вернулись берегам

Чтоб подвести черту знакомствам старым

Эпизодически впадая в «полигам»

И спекулируя: кто больше пострадал

И кто из них кого покинул

Тяжелые наступят времена

Когда такое утешенье станет им наградой

но

Дуга симпатии взаимной

Возврата ждет угасших было сил

Ты взял два тела, их скрутил в одно

Сердца и кости в узел закрутил

И не расторгнуть им, резвясь

Привязанности внешние

И внутреннюю связь

Привязанности внешние

И внутреннюю связь

МЕХАНИКА ЭКСТАЗА

3scan_896_280-17272223scan_897_280-71835933scan_899_280-9111437

На уровнях ритуала, экстаза и метафизики среди прочего допускается вознесение, отменяя Пространство, Время и «участие» человека в Создании Мира, почему он остается в том же состоянии «заново рожденного», оставаясь современником рождения Мира…когда существование и Время впервые проявились воедино…А радикальное «лекарство» от экзистенциальной муки было найдено путем обратного блуждания по следам, оставленным на песке памяти.

Мирча Элиаде, «Мифы, сны и мистерии»

.

НА ЗАДВОРКАХ ЛУИСВИЛЛА

.

Репортерша: А Вы выпиваете перед тем, как выйти на сцену?

Дженис: Я никогда не выпиваю перед выходом. Если приму часа за три-четыре до выхода, за час, плюс во время шоу, я не получу того наслаждения от выступления, потому что просто не запомню его. Пару недель назад я решила, что музыка звучит так хорошо, что мне хочется купаться в ней. Люди обычно говорят мне: «Ух, ты, Вы там выдаете и то, и это», а я отвечаю: «Ух, ты. Звучит классно. Хотелось бы и мне побывать в этом навороте».

Дейвид: Ансамбль звучит грандиозно, в самую тютельку.

Дженис: Голубок, голубок, говорю же тебе, музыканты грандиозны. Я чертовски горда ими. Я просто замаялась побуждать их к свершениям, каждый день целовать каждого и твердить, что я люблю их, чувак. Это – лучший коллектив, который мне когда-либо доставался. Они идут за мной след в след. Они следуют за мной, ты заметил? Когда я модулирую вниз, они переходят на бибоп, а, когда вверх, то отзываются «боп», «боп», «боп». Они такие молодцы. По-настоящему большие таланты.

Репортерша: А как Вы их нашли?

Дженис: Ох, ну, тут и там. Некоторых из них нашел для меня Альберт. Кто-то повстречал еще кого-то.

Дейвид: А как это ты отказалась от духовых?

Дженис: Громкость звучания. Многие жаловались на избыток шума. Мне нравятся духовые, чувак. Тот напор, который они создают. Но с ними такие проблемы в дороге, столько шуму, такое столпотворение на сцене. Короче, оно не сработало. Я люблю работать с духовыми, потому что они выдают тебе настоящий «пиф-паф!», в котором я нуждаюсь. Но потом в отелях возникают все эти проблемы вторничного утра (похмелья – прим.перевод.), исполнители не кажут носа в условленный час.

Репортерша: А что говорят люди в отелях и ресторанах, увидев Вас в таком одеянии?

Дженис: Да-а, они по большому счету оскорбляют меня. Обращаются со мной как с теми, кто для них нежелателен, кого они не хотят видеть там. Но все зависит от того, насколько они крепки в своих убеждениях.  Можно уйти и сказать: «Да, в гробу я их видала, я не обязана терпеть все это», а можно показать свои денежки, и они позволят Вам остаться. Каждый, кто выглядит необычно, подвергается гонению. Я выгляжу прелестно необычно, но стараюсь изо всех сил!

Дейвид: А почему, ты думаешь, люди хотят бороться с теми, кто выглядит необычно?

Дженис: Думаю, что тут не все так просто. Потому что они боятся. Они пытаются сказать: ты им не нравишься. Вот почему. Но почему ты им не нравишься, я не знаю – то ли это убеждение, то ли – нервозное предубеждение. Может, их сынок наглотался кислоты, а может, они думают, что ты собрался грабить банки. В основном, все от того, что ты «путешествуешь» по-другому, чем они.

Дейвид: Думаю, они говорят: «Мне не позволено выглядеть так. А они-то почему себе думают, что им позволено?» Думаешь, не так?

Дженис: Вероятно, да. А может, им просто не нравится твоя грёбанная задница?

Репортерша: Вы – пессимистка?

Дженис: Аааа-ххх… Раньше я так и думала. Я была настоящей пессимисткой, настоящей циничной сукой. А потом где-то прочла формулировку, гласившую: «Пессимиста нельзя разочаровать, а вот оптимиста – как два пальца обосс… об асфальт». По этой максиме выходило, что я – оптимистка. Но я все-таки рассматривала себя довольно циничной персоной. На прошлой неделе они назвали меня «пташкой при полном параде». «Вот идет наша пташка при полном параде».

Дейвид: Кто это сказал?

Дженис: Ну, мой дружок. Один из моих повёрнутых дружков.

Репортерша откланивается. Дженис спрашивает меня: «И что, ты думаешь, она напишет?»

.

Дейвид: Уверен, она собирается написать что-нибудь хорошее.

Дженис: Тут никогда не угадаешь… Порой они сами считают, что ничего против тебя не имеют. А потом вдруг оказывается, что ты прям покоробила и обидела их женственность. Видишь ли, «не предполагалось, что хоть одна цыпочка встанет в такую позу». Подразумевается, что я преклонила колени перед соло-гитаристом, исполнявшим свое «у-у-у-ух-х-х-х!» Знаешь, когда трясешь сиськами, пряди волос болтаются туда-сюда, макияж к черту, пот струится по лицу, а ты подступаешь к этому долбанному микрофону, чувак, и им становится все понятно, то они трясут головами: «Оо-о, нет, нет!» Ты сталкиваешься с этим то тут, то там. Это настоящий ступор. Когда стоишь на сцене, то не видишь всей толпы. Проблема в том, что самая твоя часть публики обычно позади, потому что не может позволить себе занимать первые места – это для местных богатиков, сынков докторов и их местных кантри-клубных свиданочек. Вот тут-то они и заседают, мужичок, сияя коленками. Знаешь, вот вы только что процокали копытечками, коленки держите строго вместе, и садитесь с ручками на подоле. А тут я принимаюсь петь, я начинаю: «Ча-ча-бум-квэк-квэк», оглядываю всю толпу, а в первых рядах – на лицах этих девчушек – замечаю вымученные улыбки и выражение абсолютного ужаса. Они, мужчина, никогда ничего такого не видели, и не желают сталкиваться с этим вновь. Цыпочка заводится, она потрясена и вопиет: «Как вам это нравится, пацаны?», а все пацаны торчат: «Аааааааххххх!» Девочки продолжают: «О, Боже, может, она и умеет петь, но она не должна действовать именно таким способом!» А вот тут-то я и завожусь, мужчина. Я точно знаю, что сидит в их сучьих мозгах. Я им не нравлюсь, чувак. Но не всем. Я убеждена, что большинство, вошедшее в расходы по покупке билетов на мои концерты, подготовлено к восприятию рока.

Дейвид: Большинство пташек из аудитории – за тебя горой.

Дженис: Да-а-а, но тут проблема, из-за прожекторов я не могу их разглядеть.

Дейвид: Большинство из них по-настоящему идентифицируют себя с тобой.

Дженис: Большинство девчушек жаждут на моих концертах свободы, либерализма. Они думают, что я покажу им, как этого достичь, но на первых рядах – всегда сучонки из кантри-клубов. Всегда. Так чудно играть для этих четырнадцати затянутых в пояса штучек. Весьма странно. В этом проблема сцены. Ты же не видишь. Я обычно расстраивалась, когда включался общий свет, поскольку думала, что это снижает накал шоу. Но в прошлом году заметила, что нет. Ты включаешь общий свет и, если овладела аудиторией полностью, которая слегка растеряна и в этот момент видит, что все еще на ногах и выглядят идиотами, то она говорит: «Вот это да!», все стоят и слегка потеют. Я обычно думала, что если про включенном общем свете они не будут лицезреть одну меня, то так никогда и не заведутся. Но теперь я знаю, что, созерцая восторг друг друга, они заведутся еще больше. Тот факт, что в момент включения общего освещения я стою тут – маленькая и чисто человеческая, – не имеет никакого долбанного значения. Большинством концертов народ бывает напуган. А потом они стоят, хлопают, топают – по сути никто не видит меня, я скрыта в темноте, прожекторы освещают их, они говорят: «Вот это по-нашему!» Тут-то я и понимаю, что достигла успеха.

Я жутко верю в нечто колдовское. Я тут полетела через всю страну, чтобы увидеть Отиса (Отис Реддинг, соул-певец, погибший в 1967-ом году в авиакатастрофе – прим.перевод.) буквально на 10 минут. И при первой же возможности стараюсь повстречать Литтл Ричарда. А также и Тину (Клементину) Тёрнер, звезду соула, урожденную Анну Мэй Баллок. – прим.перевод.) Потому что они работают, они взяли свое, они электризуют все вокруг, они возбуждают, они потеют за тебя. Черт побери, они так велики, мужик, я просто люблю их.

Дейвид: Отис был велик. Когда он выходил на сцену, то был подобен вспышке молнии.

Дженис: Это-то я и твержу пацанам. Чем ансамбль Слая хорош (Sly & The Family Stone – прим.перевод.) – ты видишь воочию, что тут есть ритм. Ты заводишься: «Чуг-а-чуг-а-чуг-а-чуг». Вот с этими отличными группами ты не только ощущаешь ритм, ты не только слышишь его, но и видишь. Как у Отиса, где бы он не выходил, он выходил в размере – «А пора-бы-мне-попыхтеть». Слай делает то же – «Выше, выше». Они двигают, делают песню видимой. Ты ощущаешь, будто весь твой мозг поделен на доли: ¼, 2/4, ¾, 4/4.

.

Джон Кук (гнусавым голосом мальчишки-посыльного): Вестерн Юнион, мэм. Они только что начали выпуск подпольной прессы в этом городе, и тут имеется молодой длинноволосый человек от этой самой независимой прессы, который хочет побеседовать с Вами.

Джженис: Он сексуален?

Джон: Ну, я не знаю. Я не специалист по молодым парням. Тут вот есть несколько смазливых девчушек, но, боюсь, все они несовершеннолетние. Так, что мне сказать этому парню? Сказать, что Вы не желаете даже видеть его?

Дженис: Скажи ему, что я отвечу на несколько вопросов. Но давать интервью мне бы не хотелось.

Хипповый репортер: Чего Вы ожидаете от такого концерта, как сегодня?

Дженис: Думаю, мужчина, он будет перегружен динамитом. Я планирую хорошенько повеселиться.

Хипповый репортер: Нынче вечером в Вашу честь состоится вечеринка «Южного Комфорта» и «Журчания».

Дженис: Ух-ты-ы-ы-ыы!

Хипповый репортер: А что Вы думаете теперь о Луисвилле, повидав его?

Дженис: Я не повидала его. Из аэропорта – в отель, из отеля – в бар, из бара – в номер, из номера – вот сюда.

Хипповый репортер: И как долго Вы уже в пути?

Дженис: В этом туре? Не долго. Нехорошо я выгляжу? Я выгляжу уставшей. Но, когда я не сцене, мне на это наплевать. Знаешь, даже забавно. Подобно большинству девиц я всегда по-настоящему стесняюсь: не выгляжу ли толстой, не коротки ли у меня ноги, как у меня там с формами, но, когда я выхожу на сцену, всего этого для меня не существует. Я уверена, что выгляжу прекрасно.

Хипповый репортер: Вернетесь ли Вы в состав «Большого Брата»?

Дженис: О, нет!

Спустя несколько минут хипповый репортер удаляется.

Дейвид: Знаешь, тебе следует быть подобрее со своими-то.

Дженис: Это я-то не добра?

Дейвид: Да, ты. Ты равнодушна.

Дженис: Он напугался. Я могла бы быть и полюбезнее. Мне надо было быть полюбезнее, правильно? Как я обязана себя вести?

Дейвид: Знаешь, любой занервничает, подходя к тебе, ведь ты – такая звезда.

Дженис: Ну, я не могу так относиться к себе, не могу. Если они хоть в чем-то разбираются, то знают, что я не звезда. Они знают, что я – цыпа среднего возраста с алкогольной проблемой, знаешь ли, громким голосом и прочими прибамбасами. Но ты знаешь, черт тебя задери, ничего особенного в этом нет.

Дейвид: То, что ты делаешь на сцене, совершенная мистерия.

Дженис: Я не владею этим, не верю в это. Это просто не моя концепция.

Дейвид: Даже Мик, поднимаясь на сцену, не въезжает в музыку так, как ты. Это фантастично! Чтобы так петь, нужно полное слияние с материалом. А ему требуется два или три номера, чтобы размяться; поначалу он стесняется и как бы только заявляет о себе. Но, когда это делаешь ты, это невероятно.

Дженис: Ну, я все-таки не отношу это к себе. Из ложной скромности, мужичок.

Дейвид: Хорошо, сведем все к ней.

Дженис: Да пошел ты в ж…!

Дейвид: К тому же людей пугает величина твоей фигуры.

Дженис: Я сбросила немало веса.

Дейвид: Я выражаюсь символически.

Дженис: Я просто угораю с тобой, мужичок.

Дейвид: Он позабыл тут свои записульки? Вот видишь, как он нервничал?

Дженис: Да, знаю я. Но, как я обязана была вести себя? Обернуться и сказать: «Я – человеческое существо!»?

Дейвид: Тяжеловато. Но, так или иначе, он ушел, думая, какая же ты великая, потому что именно это он думал, когда шел сюда.

Дженис: Зачем они ходят ко мне – не думаю, что доподлинно знаю это.

Дейвид: Они просто хотят тебя увидеть. Ты же звезда.

Дженис: Тьфу ты! Нет, я не думаю, что я – звезда. Я никогда не буду такой звездой, как Джими Хендрикс или Боб Дилан. И сообразила, почему – потому что рассказываю правду. Если уж они хотят знать, кто я такая, пусть спросят, и я расскажу.

.

В рецензии на диск «Жемчужина» в Роллинг Стоуне Джек Шэйдоян написал:

Ее последний альбом не может быть просто поводом для вынесения оценок. Дело в том, что студийные альбомы больше не будут неизбежно перевешивать в споре, насколько хорошей или плохой могла бы быть запись. Кроме того, Дженис была тяжеловесом, фактом, от которого не отмахнуться, ни на пике ее формы, ни на спаде. Она была выдающейся, может, эксцентричной певицей, что и доказывала вживую или на записи. Каждый, кто демонстрирует великие качества, зарабатывает определенные привилегии – где иммунитет на критику меньше, чем право постоянно избегать непоследовательности: вся их работа, слабая или нет, ценна своей экспериментальностью. Вы предпочтете слушать плохого Монка (Телониус Монк, джазовый экспериментатор, культовая фигура американской сцены – прим.перевод.) или хорошего Рамси Льюиса? Или, если Монка можно было бы когда-нибудь назвать плохим, то можно ли Рамси назвать хорошим? В данном примере «хороший» и «плохой» — никуда не годные термины. Вот – Дженис, а вот – Монк, и Вы слушаете, и проявляете интерес, так как знаете, что даже промах тут не наигран и может содержать откровение – возможность, которая сбрасывается со счетов в случае с менее одаренными артистами.

В отличие от блюзовых певцов, которых она обожала и копировала, Дженис не была классической блюзовой певицей. Для одних она продвинула блюз дальше, чем Бесси Смит и Билли Холидэй, вместе взятые, для других — загрязнила классическую форму ужасными вывертами. Но ее блюзы были иного порядка – того, который устраняет сравнения. Может, именно это вызвало такое обилие аргументированной (и неаргументированной) ярости бессмысленных сравнений.

Немногие из культовых певцов шестидесятых имели то, что могло бы быть названо «хорошим» голосом. Полировка вокала была, скорее, элементом пятидесятых, а те группы, которые преуспели в этом в шестидесятых,- «Пляжные мальчики», «Четыре сезона», «Мамы и папы» — были не так-то тесно связаны с фолк-героями мэйнстрима шестидесятых, начиная с Дилана и кончая Роллингами. Типа, эта артикуляция гармонии и рукотворных вокальных модуляций были чересчур искусственными, их поверхность была слишком гладка, чтобы зацепить за душу.

Основоположники рок-н-ролла уделяли мало внимания чистоте вокала: Чак Берри, Бо Дидли, Хаулин Вулф, Джерри Ли и Литл Ричард. Все они – ужасные, «отчаянные» певцы.

Вы почти всегда можете сказать, что это неотполированное качество рока – его наиболее заметная особенность. С типичной для нее субъективной точностью Дженис заметила: «Меня не колышет, музыкально это или нет, главное, потащились ли от этого?»

.

.

НА КОЛЕНЯХ СВОЕГО СЕРДЦА

Среди туземцев широко распространено поверье, что суть личности, песни, иного объекта живет внутри, не на поверхности, не в наружных проявлениях… оно настаивает на том, что реальность не в этих проявлениях, а в законах, управляющих телами; или, как понимает Пикассо, выражающих совершенное бытие, вовлекающих нас в суть.

Отсюда вытекает понимание того, что, хотя мир состоит из тел, каждое из них содержит суть, мощь, живую энергию, которая высвобождается при определенных обстоятельствах, проливается и меняется в соответствии с ними. Когда эта энергия сталкивается с силами другого существа, может создаться нечто новое. Подобно тому, как силы одного существа могут проникнуть в другое, войти и изменить его. Один может «впитать» другого. Подпасть под его влияние. Стать вдохновленным.

Эдмунд Карпентер,

Они стали тем, что созерцали

Не важно, какой рассеянной выглядит Дженис, на сцене она всегда смотрится дитем единственного чувства: безрассудочным, экстремистским, снисходительным и лучезарным. Исполнительница растягивает каждое мгновение до его безусловного предела.

В этом выбросе присутствует почти сверхчеловеческое усилие, поскольку аудитория поверит в мечту и, следовательно, высвободится в волшебной искренности своих снов, только тогда, когда неистово уверует в это.

Талант Дженис по управлению коллективным бессознательным делал эти острые ощущения более благовидными. О’кей, Канзас, сейчас я с тобой схвачусь. Или вот, что она сказала местному диск-жокею, только что сорвавшему с ее губ поцелуй «Ну, голубок, ты сейчас сделал вызов всему Порт-Артуру!» На сцене эта привычка сметать в кучу все распыленные индивидуальности во внезапно оживающего Левиафана выражалась более конкретно. Со своей гипнотической интенсивностью она сплачивала воедино все ниточки, чешуйки и кусочки нашей коллективной личности, словно вновь воссоздавая рассыпавшегося Шалтая-болтая.

Посредством безудержной музыкальной мощи, способной как разъединить, так и жесточайше сплотить, Дженис давала нам понять, что только все мы вместе почуем эту мощь. По частям ничего не выйдет; по отдельности мы слишком защищены от такого восприятия.

— Как-то в Порт-Артуре я услышала несколько пластинок Свинцового Брюха (Ледбеттер Хадди, исполнитель народных песен, бродячий музыкант, пик популярности – конец 30-х, начало 40-х годов, прим перевод.), ну и, если «синдром блюза» – это правда, то по отношению ко мне уж это наверняка. Я начала слушать блюзы и фолк. Я накупила пластинок Бесси Смит и Одетты, и Билли Холидэй…,- говорит Дженис, инспектируя свое прошлое.

Забавно, но, пока Дженис была жива, ей ближе был стиль Бесси Смит, чем иных сексуальных певиц, вроде, Ма Рэйни. Последнюю тянуло к разухабистым джаз-бандам или к солистам гитарного аккомпанемента типа Тампа Ред, тогда как Бесси предпочитала, чтобы ее поддерживал профессиональный оркестр вроде как у Флетчера Хендерсона. Банты и султаны Бесси были ярким контрастом двадцатидолларовым позолоченным ожерельям Ма, где наброшенные на шею жемчужины смотрелись крошечными твердыми мешочками с мукой.

Вокруг Бесси витал ореол греха, равно как и вокруг Дженис. Бесси подобно Дженис была более театральной, чем копируемые ею земные сельские певицы блюза. Обе они наслаждались вычурностью театра, где звезды возникают на сцене как бы из другого измерения – «на крыльях».

— Исполнители – не люди,- говорит шеф шоу «Дети Рая»,- но в то же время, она такие же, как каждый из нас.

.

Телеграмма, присланная по Вестерн Юнион:

Луисвилл, шт. Кентукки 7.02 вечера 12 января

Кому: Джанис Джоплин

Собственное почтовое отделение Выставочного Центра штата – Холл Свободы Луисвилла (концертн.зал – прим.перевод.)

Добро пожаловать Мы приглашаем вас на вечеринку «Южного Комфорта» и «Журчания» в офис свободной прессы после Вашего выступления Любим

Контора свободной прессы 1-я Южная улица 1438 Свободный Союз Коллективной Кармы и Арбузного Ндцака-Племени

7.07 вечера

.

.

«Я ВОСПОЛЬЗУЮСЬ ЭТИМ ДО ТОГО, КАК УМРУ»

.

— Даже ясные или зверские звуки на земном шаре, — написал в своей «Автобиографии» ДеКвинси,- это все такое множество языков и наречий, что где-то должны быть подходящие к ним ключи, их собственная грамматика и синтаксис; поэтому-то мельчайшие вещи во Вселенной должны быть тайными отражениями величайших.

Холл Свободы, где концерт имел место,- огромный крытый стадион, оборудованный для проведения борцовских поединков и баскетбольных матчей, место такого сорта, которое смотрится пустым, даже будучи заполненным до отказа. С аудиторией около 4 тысяч он смотрелся весьма уныло. В довершение ко всему толпа, в основном состоявшая из подростков в опрятных хиппи/модовских одежках, не выглядела

поклонницей Дженис.

Перед выходом на сцену Дженис выглянула из-за занавеса и отметила, что тут и не пахнет Ангельской Ночью, прошедшей в Авалоне.

Потребовалось некоторое время, чтобы раскачать аудиторию, но для Дженис это был ее вечер, и она просто подождала, пока они дозреют.

— Тут у вас в некотором смысле танц-зал,- сказала Дженис, уперев руку в бок на манер Бетт Дэйвиз.- Знаете, порой мы заявляемся куда-нибудь, бросаем быстрый взгляд на зал, в гримерку, на толпу, и говорим: «Ладно, если уж нам выпало потусоваться тут, то хотя бы оттянемся сами…»

«Постарайся» (название одной из песен в репертуаре Дженис – прим.перевод.),- выкрикнула в качестве просьбы одна девица. Дженис в ответ проорала: «Прошу пардону. Тут я распоряжаюсь, голубка».

Если начиналось действо ни шатко, ни валко, то завершался концерт буквально в форме мятежа; следившие за порядком полицейские плохо соображавшие в своих папахах – на концерте они или на демонстрации – принялись, орудуя дубинками и фонариками, оттеснять пацанов, бросавшихся на сцену. Дженис тем временем пребывала в полном восторге.

— Я позволила им потанцевать! – проорала она дородному приставу,- фактически потребовала этого! — Он прошелся туда-сюда, хмуря брови, кипя от злобы и грозя Дженис кулаком с обещанием отомстить. С минуту это выглядело как один из тех фильмов, где добросердечный Вызыватель Дождя спасается бегством из города. Но на самом деле все веселились за исключением копов, которые не могли взять в толк, какую роль им играть, и как не шаржировать свой образ.

Ситуация просто вышла из-под контроля, когда Дженис энергично взялась за «Постарайся» с рэпового вступления: «Если б ты разбирался в талантах, голубок, а та девица на дороге раскрутилась бы на полную, тогда бы ты знал, что тебе делать…» И тут – трах!— в песню врезался барабан, и Дженис налегла на свой месседж: «Постарайся, чуть посильнее».

Тут она спрыгнула со сцены, и парень из первого ряда затрясся в танце с ней. Только этого и не хватало. Все повскакали со своих мест, кто на ноги, а кто – на сиденья, и принялись плясать, кричать и хлопать.

И все это бесчинство продолжалось во время «Колыбельной», «Козмического блюза» и «Пододвинься». В тот момент, когда она добралась до завершающего номера – «Кусочек моего сердца»,- секьюрити включили в зале полный свет в надежде, что это несколько остудит всех, однако задумка возымела обратный эффект. Созерцание того, что все вокруг стоят, танцуют тут и там, вопят, только подхлестнуло подростков. По сути, вся аудитория пчелиным роем облепила сцену и, кишмя полезла на нее.

Казалось, Дженис ослепила консервативный южный городок видением Садов Эдема. И люди не хотели, чтобы это кончалось.

Они были благодарны Дженис за то, что она вывела их за пределы привычного и показала Нечто. Дженис была измождена, но довольна; «танец вызывания дождя» сработал. Когда Дженис и ансамбль покидали сцену в неизменной рок-пантомиме отключенных гитар, толпа возопила с новой силой.

Дейвид Дэлтон, «Поездка с «Буги по полной натуге» Дженис Джоплин»

Роллинг Стоун, август 6, 1970

.

Дженис отхлебывает «Южного Комфорта» и приступает к бисированию. Первые же предвещающие беду гитарные звуки песни «Кандалы и цепь» говорят, что с 12-тактовой неотвратимостью блюза покончено, и как только Дженис издает свой продолжительный скорбный вопль, мы понимаем, что находимся уже за пределами чисто музыкальных понятий.

Гудящие ужасы и подопечные скорби, все налицо, все вскормлены свирепыми, неуловимыми «головными» нотами; во всех уголках Вселенной кипит спешная работа по сбору всех неразрешенных в жизни Дженис проблем. Все эти монструозные звуки, болезненные и душераздирающие, человеческие и человекообразные, знакомые и нереальные, порождают доказательство переполняющей певицу бездонной печали.

Шумы исполнены настоящего террора: воя собак, утробного карканья, пронзительного скрежета металла – все это из раза в раз овладевает телом Дженис, безжалостно сотрясая его.

Пока армия штыков под именем «Я-я-я-я-я-я-я-я»… пронзает воздух, два голоса ведут схватку за овладение пошатнувшейся гармонией. Слова нагромождаются в заикающиеся глыбы растерянности.

Я-а-а-а хочу, чтоб кто-нибудь рассказал мне,

рассказал мне –

почему-у-у-у-у-у-у!

Лишь потому, что я хотела твоей лю-ю-ю-ю-ю-ю-бви…

лишь потому, что я хотела, голубок, твоей любви

я же сказала, милый, я не понимаю.

Н-н-н-н-н-но, дорогой, я шанс ищу, чтоб снова попыта-а-а-а-а-ться

я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-Я-Я-Я-Я-Я-Я!

пытаться, пытаться, пытаться, пыта-а-а-а-а-ться!- ах-ах-ах-ах-я-я!

Литл Ричард назвал «голоса», которыми Дженис, подобно евангелистской уличной проповеднице, преследовала своих демонов, «признаком того, что ею овладевал Святый Дух, которого она принесла с собой с Юга». Мы могли бы не пользоваться той же терминологией, но, тем не менее, верим, что непредсказуемость и маниакальность голосов Дженис – производное яростных сил и тайных причин, которые облекали ее душу в их собственную форму.

Будто разбуженная своим собственным голосом, Дженис выходит из транса и небрежно заводит рэп: «Я не понимаю, как так… ты ушел, мужчина. Я не понимаю, почему пол мира все еще плачет… когда другая половина мира тоже все еще плачет, мужчина. С любой из двух я не могу смириться. Я подразумеваю, что, если ты заполучила котяру на один день…и говоришь, может, я хочу его на 365 дней… Ты не получишь его на 365 дней. Получишь на один. Скажу тебе, тот единственный день лучше, чем вся жизнь. Потому что…ты будешь сожалеть об остальных 364-х. Но ты-то потеряешь этот единственный день, мужчина, вот и все, что ты получишь. Ты будешь звать любовь, понятно? Вот так-то. Если ты получил это сегодня, тебе не захочется этого завтра, слышь. Поскольку оно тебе не надобно. Поскольку фактически завтра никогда не наступает, знаешь ли. Это – все один и тот же долбанный день».

.

Большие Открытые Ноты отрываются от посадочной полосы в свое космическое путешествие, набирая высоту со скоростью света. Дженис – всего лишь их базисный ориентир. Нас приглашают последовать в этот головокружительный, болезненный полет или остаться пришпиленными к нашим застывшим состояниям. Космолет звука все выше, но кренящиеся Ноты поглощены только тем, что здесь и сейчас, они сразу забывают, в какое путешествие вовлечены, хотя его маршрут для них привычен, как земной горизонт или старый Плимут.

— Если ты будешь так гнать, нас ждет несчастный случай,- говорит лязгающий ми-мажор из «После того, как ты ушла» (американский джазовый хит 1918 года — прим.перевод.). Вдруг они осознают: то, что безрассудно движет их вперед,- скорее идея машины, и что все ноты, покачивающиеся и танцующие вокруг, по большому счету,- идея шоссе, и когда к ним возвращается сознание, чуть позже, чем надо, бьющее по тормозам, они уже знают, что потерпели блаженную катастрофу и перемахнули на другую сторону Всего Сущего:

а!-а-а-а-а-а-а-а-ах-ах-аххаааахаааааахххааахаааааааах

держись, будто это последний миг твоей жизни, потому что однажды

огромный вес падет на твои плечи, бабах

ты ощутишь его, как шар стальной, как кандалы…

а-ну-на-на-на-на-на-ни-ай-ай-ай-ай-у-у-у-у-у-у

ч-ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай!

.

.

БЕСЕДА В БАРЕ

.

К моменту похода в бар Дженис обрела абсолютное бесстрашие; она пошла бы туда при любом раскладе. Она смело бросила кости на барную стойку, уцепилась каблуком за стальную перекладину стула, утвердила локти на оббитом бортике так, будто ее может снести бурным течением.

В отличие от алко-братии таких мест, Дженис всегда была бдительной последовательницей служения праведному выражению Сайруса У.Филда (амер.финансиста 19 века – прим.перевод.): «Когда ухаживаете за «мокрой» (антипод «сухого» закона – прим.перевод.) богиней, не следует падать к ее ногам». Она, как правило, становилась многословной и вспыльчивой, но очень редко переходила в затуманенное или скучное состояние ума. Поэтому просто поражало, как часто она терпела немыслимо слезливых и надоедливых партнеров по выпивке.

Как-то утром я обнаружил Дженис в баре мотеля. Она восседала, как королева на троне. По правую руку от нее темнокожий эстрадник ведет повествование претендующей на бесконечность саги. Его история отклоняется и отклоняется от темы, изобилуя деталями и бесконечно заводя его самого. Слева от нее вздорный Южный джентльмен разрывается между заигрываниями и местной историей.

По столу разбросаны отзывы о концерте. Местные газеты в экстазе. Луисвилл Тайм называет его «пиром любви». Кусочек от Репортерши, озаглавленный «Рок-королева стартует как «Аполлон» (амер.космич.корабль тех лет – прим.перевод.), разражается пиротехническим журнализмом:

.

Мощь голоса Дженис Джоплин подобна стартующему «Аполлону». Завывающий, скрежещущий и пронзающий атмосферу с таким великолепием и силой, что Вы на мгновение верите: он мог бы заполнить своим звучанием весь Великий Каньон.

.

— Прошлый вечер был восхитителен.

— И, зацени-ка, что это был всего лишь пятый наш концерт. Раз, два, три, четыре, пять. Мы только сейчас складываем воедино все наши индивидуальные закидоны. Ансамбль, например, никогда не видел раньше, чтобы я спрыгивала со сцены. А я же мастер на все эти штучки. Они никогда не видали, чтобы я вышла на сцену и сказала «Пиф-паф! Давайте, вставайте! Танцуйте!», обращаясь прямо к тем паренькам в первом ряду так, чтобы эти любители кантри заторчали: «А-а-а-а-а, а-а-а-а-а-а-х-х! У-у-у-у-у-х!»

Тот паренек действительно вскочил и заорал. Это было прекрасно!

— Да-а! Он попытался схватить меня за титьки. Это первое, что он сделал. Он него отбоя не было. Когда спрыгиваешь к ним – крепко спящим — со сцены и начинаешь с ними танцевать, это, как правило, будит их. Есть нечто по-настоящему странное, я заметила, в том, что в их мозгах существует какой-то искусственный барьер, выстроенный между сценой и аудиторией,- тут сцена, а тут шоу. Между сценой и залом, типа, невидимой стены. И вдруг ты ломаешь этот барьер, спрыгиваешь со сцены, подходишь, дотрагиваешься до них и говоришь: «Я потанцую с тобой, чувак, я попотею с тобой. Давай, я с тобой, парень…» Просто мне выпало стоять на сцене. И вдруг они чувствуют, что барьер упал, что они рядом с тобой, это их просто вырубает. Забавно, это забавно. Такой контакт сильно возбуждал меня раньше, да, по сути, и сейчас. Чтобы вовлечь их в это дело, нужно сперва самой забалдеть. Любовь к этому процессу — единственная причина, по которой ты будешь им заниматься.

У меня прекрасный дом, а я сижу в этом Луисвилле, штат Кентукки, идет дождь, я — в баре, сейчас полдень и четверо из пяти грубят мне.

— Правда, что ли, Дженис?

— Послушай, голубок, ну, до тех пор, пока я тут не прочла отзывы на наш концерт…

Ты имеешь в виду, что не слишком-то популярна здесь?

Ну, не совсем так… А как ты полагаешь, голубчик? Думаешь, у нас тут всё чики-пики?

— Ансамбль прекрасен, я просто тащусь…

— Когда ты на сцене, и врубаешь по полной, то видишь перед собой что-то типа зеркала. Единственное, что я вынесла из всех этих поездок, — музыка и тот твой час на сцене, это – всё. Остальное – сплошная лажа. Люди пытаются что-то вытянуть из тебя, разговорить тебя. Стараешься заснуть, но не можешь, по ящику идет туфта. А к двум часам уже закрыты все бары. Это просто тьфу-ууууууу! Вот тут уж действительно не оттянешься. И ты сам себе создаешь кайф, приносишь бутылку, идешь к кому-нибудь в номер и говоришь: «Вздрогнем?»

Гастроль утомляет, единственное, что ты выносишь из нее, так это осознание того, что весь кайф – на сцене. Любой музыкант из тех, кого я повидала в работе, особенно из тех, что вкалывают по шесть дней в неделю, они делают это только потому, что любят музыку. Другой причины нет. Деньги тут ни при чем… что  прискорбно, мужчина. У меня прекрасный дом; я могла бы играть со своими собаками, принимать друзей, приглашать их к себе. Но я буду лучше бороться со своим похмельем здесь – стараясь собраться с силами и пойти-таки в киношку, чтобы исцелиться от совершенно ужасной скуки Луисвилла, штат Кентукки.

— А что ты думаешь о том, что сказано в газетном обзоре о «Большом Брате»?

— Это очень печально. Тех парней я люблю больше, чем кого-либо на целом свете, и они знают об этом. Но, располагая, как музыкант, некоторыми серьезными идеями, я должна была уйти. Поначалу я реально чувствовала, что музыка для меня – самое главное. Но к концу мы уже дурачили друг друга. В течение двух лет мы выступали по четыре, шесть вечеров в неделю, делая те же самые мелодии, вкладывая в них все, что могли. Мы попросту истощали друг друга.

— Я всегда считал, что «Большой Брат» был наилучшим ансамблем для тебя.

— Может, мужчина, так оно и было, и, может, я никогда не найду такого же хорошего, но тогда… Тут-то, по-моему, и зарыта собака. Питер Элбин думает, что я никуда не гожусь. Он видит все по-другому. Проблема эгоцентризма или что-то типа этого. Я любила их и люблю больше, чем кого-либо, и ни с кем в мире я уже не буду так близка. Джэймз и Сэм, те вообще были двумя мужчинами в моей жизни, ты не в курсе?

Но тут были всевозможные проблемы, обусловленные слишком быстрым успехом. Нам вечно было некогда порепетировать, а, если и доводилось, то мы так и не обкатывали никакого нового материала. Однажды на гастролях мы как-то вдруг ошеломили Нью-Йорк, и, трах! снискали большой успех. Турне, турне, турне, трехнедельный отдых в Калифорнии, и, трах! опять в дороге, и никаких репетиций. Мы по-прежнему делаем «Комбинацию двух», «Кандалы и цепь», «Комбинацию двух», «Кандалы и цепь». Вот уже год, как мы поем только это. Начинается следующий, а у нас только «Комбинация двух», «Кандалы и цепь»…

А главное, отчего я сходила с ума, так это моя утрата способности выдавить из музыки хоть каплю искренности. Я имею в виду, что в этом не было чьей-то конкретной вины. Может, дело было в том, что мы слишком много работали. А может, ты знаешь, каждый из нас обленился? Считаю, так оно именно и было. Они думали: «А чего вкалывать-то? Народу и так нравится». Мы не делали ничего нового, каждый вечер я продолжала петь те же самые старые песни. В конце концов, я сказала себе: «Послушай, чувиха, ты считаешь себя певицей, но ты всего лишь актриска. Мне хотелось замесить что-нибудь новенькое. У меня были новые идеи, может, не такие уж конкретные – типа, вот я выйду и забабахаю новую аранжировку – но зрело ощущение пути, по которому я хочу двигаться. А я продолжала стоять на месте и пожинать успех.

Вот я и ушла. Многие считают, что это было ошибкой. Очень может быть. Те парни из «Большого Брата» определенно любили меня больше, чем кто-либо в будущем. И не скрывали этого на сцене. Но тут мы переигрывали, на самом деле мы уже не любили друг друга. Мы знали, что как только зажгутся огни рампы, начнется шоу.

Видишь ли, может, через несколько лет у меня будет другая голова, может, я стану такой профессионалкой, которая от добра добра не ищет. Но тогда… и до сих пор я остаюсь битницей, я шагнула в этот мир, чтобы быть ею, я хотела делать то, что мне казалось правильным. Я не хотела быть исполнительницей или учительницей, только потому, что могла ими быть. Мне не хотелось делать что бы то ни было только за ради денег. Я хотела играть роль, максимально подходящую мне. А когда исчезает это ощущение правильности, я думаю, ты должен меняться, даже если при этом заколачиваешь кучу бабла.

Поначалу мой поступок выглядел весьма сомнительным, каждый думал, что я потерплю неудачу. Но я отказалась ее терпеть. И вот к чему в основном свелись все эти милые опасения. К статье, вышедшей через неделю в Игруне (журнал Playboy – прим.перевод.), где говорилось, что я – неудачница. Каждый твердит, что Дженис много потеряла, покинув «Большого Брата». Но я ведь покинула его не с бухты-барахты, чувак.

Роллинг Стоун сказал, что я неудачница. Это по-настоящему старая статейка, относящаяся к прошлому году, когда сан-францисская аудитория бросила меня, попытавшуюся выйти с новой группой. Они просто повернулись ко мне спиной.

Ну, ладно, мы не так хороши, как Сантана. Да мы же, черт побери, вместе всего два месяца. Времени потребуется чуть побольше, я не такая уж профи. Прежде я состояла, ты знаешь, просто в дружеской компашке. А тут вдруг столкнулась с профессиональной группой, старающейся сообразить, что за материалом она располагает, аранжировать его, превратить в продаваемый продукт, который порой оставляет у меня хорошее чувство. Я думаю, сейчас мы просто осваиваемся. Я хочу научиться  вытягивать из материала чуть больше; пока еще в нем слишком много от меня, Дженис. Но, как только парни станут поувереннее, думаю, все пойдет, как задумано. Мною не кидались, чувак, хотя именно тогда, в самом начале, никто не ставил на меня и десятицентовика… кроме меня самой. Мною не кидаются, мужчина. Я никогда не уйду, побуждаемая кем-то.

Захотев избавиться от меня, им придется буквально вышвыривать меня вон.

.

.

«ДОСТОЙНОГО ЛЮБВИ ДОЛЖНО БЫТЬ БОЛЬШЕ»

.

Вечер был свободен от выступления, но он только и поджидал, чтобы изумить нас. В Гражданском Центре состоялось фантастическое шоу в стиле кантри-н-вестерн: Джордж Джоунз (из Бьюмонта соседнего с Порт-Артуром, родным городом Дженис), Тэмми Винетт и Джерри Ли Льюис. Секундное колебание. Параноидальный возглас Дженис: «Вы не в курсях, что там будет?! Десять тысяч долбо….в заглотят эту наживку».

Дженис, Кларк Пирсон и я твердо решили пойти туда, но поздно. Дженис не очень-то долюбливала Тэмми Винетт, поэтому мы пропустили первое отделение. Вдобавок к сюрреализму появления Дженис среди светил кантри концертный зал располагался рядом с чем-то пенитенциарным. Нас доканывает пандус с двумя стражами, расхаживающими с пистолетами в руках и патрулирующими пару оградительных решеток.

Верительные грамоты Дженис не оказывают немедленного воздействия у входа на сцену. «Дженис Джоплин – это имя»,- многозначительно говорит она привратнику. «Я – певица, Вы должны бы знать мое имя». В конце концов, конферансье – дружественный техасец в белой десятигаллоновой шляпе — сопровождает нас внутрь.

В то, что творится в зале, трудно поверить. Число собравшихся приближается к 20 тысячам человек, и поначалу это ошарашивает Дженис. «Почему они не пришли на мой концерт, а отправились слушать все это старье?»- слегка наивно вопрошает она. Здесь каждая женщина выглядит как Тэмми Винетт или Долли Партон в этой скульптурной, глянцевой, похожей на шлем прическе, всегда кажущейся вульгарной на городской взгляд. Они одеты в коротенькие платьица с прорезями из разряда «сельской невинности» будто все еще танцуют Теннессийский Вальс (гимн штата Теннесси – прим.перевод.), а их «дурашки» в свитерах для гольфа от Арнольда Палмера и белых кожаных дырчатых туфлях, причесанные гладко, как выдры, ускользнули на свои места.

Нам разрешают встать возле рамп. Предупредительный билетер с чисто южной вежливостью отодвигает нас подальше. Дженис незаметно возвращается на то же место. Охранник возле сцены, как назло, тот же самый, что был нанят обеспечивать порядок на ее концерте. Теперь-то он полноправный хозяин положения. «Послушайте»,- угрожающе говорит он с высокомерным неистовством,- «я-а-а-а сыт Вами по горло со с прошлого вечера. Пррррочь с глаз ма-их сию же секунду!»

Тем временем на сцене Джерри Ли заводит свой хит «Пивко, что сделало Милуоки знаменитым, (а из меня такое барахло)». Его легчайший жест повергает толпу в пароксизм возбуждения. «Благодарите судьбу, что они не людоеды»,- зловеще произносит Кларк Пирсон.

В конце концов, колкости охранника достают Дженис, и она наскакивает на него с трясущейся яростью поезда, сошедшего с рельс. «Укажи, куда мне идти, жопа ты этакая, и я пойду. Только ОТЪЕ@ИСЬ ОТ МЕНЯ. Давай-давай, ты, придурок, мама@б, тормозивший мой концерт». Он совершенно игнорирует ее, и, когда отворачивается, привлеченный чем-то в другом конце зала, Дженис достает пустую бутылку из-под бурбона, намереваясь раскроить ему череп. Чтобы оттащить ее, требуются наши совместные с Кларком усилия.

Внимание Дженис тут же переключается на более безотлагательные дела. Она начинает испытывать едва ли не пугающее притяжение к басисту Джерри Ли, 17-летнему парубку из Техаса с длинными светлыми волосами, гладко зачесанными назад, как у котика.

— Я должна заполучить этого па-ца-на»,- произносит Дженис с заразительной сельской модуляцией. «Он тут е-и-дин-ствен-най кро-сав-чег».

В это время Джерри Ли приближается к финалу, щелкая по клавишам, как молотилка. Он отпинывает стул с напускным бешенством, но жест столь брутален, что вы невольно замираете на мгновение. Толпа стонет и вопит. И ее приветствие многозначительной песенки «Поерзай немножко» эквивалентно возгласу иудеев, увидевших, как Моисей разводит воды моря направо и налево.

Вместе с конферансье мы проходим за кулисы. Дженис получше вглядывается в басиста. И, чем он ближе, тем сильнее крепнет ее убеждение, что краше его нет на свете. Дженис указывает на него и подает ему знаки до тех пор, пока он не начинает оглядываться в полном недоумении.

— Это Ваш ансамбль?- шепотом спрашивает она у конферансье.

— Нет, мэм, это группа, которая ездит с Джерри Ли.

— А Вы случайно не знаете басиста из этого ансамбля?- невинно спрашивает Дженис.- Я подразумеваю, не могли бы Вы представить меня ему после концерта?

— Да, я буду счастлив, Джэй-нис,- отвечает он учтиво, не представляя, что произойдет.

— Не могу дождаться, когда мои рученьки заполучат этого обалденного паренька,- говорит Дженис.

— Да, зачем он Вам?- скептически вопрошает конферансье.- Бог мой, Джэй-нис, как не стыдно. Да он даже не знает, что с Вами делать.

— А, чего он еще не знает, голубок,- произносит Дженис с интонацией Мэй Вест,- я буду рада ему показать.

И тут же Дженис принимается подпрыгивать над сценой с криками: «Давай, папашка, наяривай! Знай, мужчина, группа у тебя, что надо!»

Когда басист покидает сцену, Дженис хватает его в объятья. Он слегка ошеломлен визгливым возгласом: «Ну-у-у-у… здорово же!» и варварскими кандалами ее рук. Еще не отойдя от выступления, он полагает, что это, наверное, какая-нибудь близкая родственница или просто особо пылкая фанатка. Но по мере наведения фокуса его изумление только растет. Намерения Дженис столь же потаенны, как и у Серого Волка по отношению к Красной Шапочке.

— Ты же не полезешь в автобус, чтобы уехать этим вечером куда-то, так ведь, голубок?

— Ну, вообще-то, да, мэм, именно это я и собирался сделать.

— Нет уж, нет уж. Мне сказали, что ты не полезешь в автобус. Мне сказали, ты будешь напропалую кутить в этот вечер,- противоречит ему Дженис под видом разгневанной мамаши.

— Боюсь, что я не знал ни о чем таком,- отвечает он, нервно перетаптываясь.

Но Дженис не собирается потворствовать деревенской застенчивости этого паренька, встающей на пути к наслаждениям.

— Я думала, мы вернемся в гримерку и оттянемся, как следует,- предлагает Дженис, но пацан реально в шоке – челюсти сжаты донельзя – и он с извинениями ускользает в коридор.

— В чем дело? Тебе не нравится секс?- кричит она ему вслед.

— Ну, в общем, да…- отвечает он, теребя дверную ручку. После его ухода Дженис риторически восклицает, почему ни один из мужчин, которого она откопала, не обращает внимания на нее. Кларк предлагает философское осмысление: «Ну, Дженис, должно быть, все дело в твоей позиции «рада Вас встретить, я – Ваша».

.

.

«ЗАПЫХАВШАЯСЯ… АХ»

.

Линда Гейл Льюис ведет нас взглянуть на ее брата. В гримерке висит дымная, потная аура запертой комнаты с рассевшимися вокруг и судачащими о чем-то парнями. Дженис тут к месту так же, как Королева Виктория в Медицинской Шляпке (небольшой городишко на юго-востоке провинции Альберта в Канаде – прим.перевод.). «Привет, пацаны!»,- выкрикиваета она, звоня в дверь. «Эй, мужчина, я вчера смотрела фильм с твоим участием – «Фестиваль в Торонто». Ты был хорош!»

Джерри Ли без рубашки сидит верхом на скамейке, окруженный местными ди-джэями, приятелями и членами своей группы, в основном пожилыми южными джентльменами — любителями бурбона «Дикий индюк» с заветрившимися, упрямыми лицами, исцеленными диетический музыкой Джимми Роджерса и горчичным салатом.

— Твоему голосу полегчало бы, если б ты обернул горло полотенцем,- заботливо произносит Дженис.

— Да не донимай ты меня,- раздраженно отвечает Джерри Ли.

— А как насчет выпить?- спрашивает Дженис.

— Не прочь чего-нибудь крепенького,- говорит Джерри Ли.

— Крепче, чем у меня, не найдешь. «Южный комфорт».

— Да? Полагаю, в этой бурде около 100 градусов,- раздраженно отвечает Джерри Ли.

— Стараемся. А ты думаешь, я зачем пью, чтобы скучать?

Дженис осознает, что она не в своей тарелке, но не хочет отступать. Впрочем, Джерри Ли тоже не по себе. Он просто не знает, что с ней делать, но абсолютно точно не собирается состязаться. Для этого он слишком хитер и сардоничен. Он ведет свою игру, пока Дженис бумерангом носится по комнате. Он взыскующе следит за ней, саркастически склонив голову, будто она – нахрапистая материализация Имы Сумак.

— На твоей пластинке записана песня сладкоречивого дьявола по имени Крис Кристофферсон, точно?- спрашивает Дженис, неуклюже пытаясь завязать разговор.

— Этот парень наверняка пьет вино, доложу тебе.

— Не только. По части текилы он может переплюнуть даже меня, а я считала, что перепью любого. Он прожил в моем доме три недели. Все не мог оторваться.

— Он с этим… Силверстином(амер.поэт, писатель и мультипликатор – прим.перевод.) Не он написал «Еще раз с чувством»?- спрашивает Джерри Ли.

— Правильно, он наигрывал ее каждое утро, как только вставал,- хмыкает Дженис.

Джерри Ли может быть очень вспыльчивым. Это тебе не типичный сельский мужлан, ни на волос. Нет, сэр, этот парень очень едок. Вы просто должны послушать, как он поет «Она разбудила меня, чтобы попрощаться», чтобы узнать, что за товар в лавке Джерри Ли.

Джерри Ли: — Он написал действительно хорошую песню, я даже собирался ее записать, она могла бы стать Первым Номером. В общем, еду я и слушаю по радио это шоу, ну знаешь, одну из тех бесед, типа, интервью. Так вот, он мог беседовать только о Джонни Кэше, только о Джонни Кэше. Когда я вернулся, то послал ему это письмо, где написал «А почему бы тебе не отправить эту песенку Ребе Джонни? (Джонни Кэш был тогда известен, как большой любитель церковных гимнов – прим.перевод.)

— А как твой вчерашний концерт?- добавляет Джерри Ли, стараясь уклониться от обсуждения своих личных дел.

— Публика добросовестно оттягивалась, мы старались вовсю, тусня шла, что надо, на полную катушку, а потом эти постарались все остановить.

— Так это был мятеж?- сардонически вопрошает Джерри Ли.

— Нет, мужчина, ребятам просто захотелось потанцевать. Эй, это же происходило в Зале Свободы! Сечешь? Они молотили моих слушателей по головам, чувак, а я просто сказала: «Прочь!»

— Вещи могут выходить из-под контроля,- говорит Джерри Ли, отмахиваясь.

— Ну, уж не такие же вещи. Если бы копы оставили их в покое, то не было бы ничего страшного.

— Может, они побесились из-за тебя, Дженис?- предполагает Линда Гейл.

— Ну, тут уж ничем не поможешь. Я иду по этому пути десять лет. Моя мать вышвырнула меня из дому, когда мне было 14.

.

.

КОМБИНАЦИЯ ДВУХ

.

У людей-исключений натурально весьма несчастливое детство и юность; чтобы быть в высшей степени рефлективным в столь непосредственном возрасте, существуют глубины меланхолии. Но их ждет награда; большинство людей не добиваются успехов в становлении своей индивидуальности, упускают счастливые годы взволнованности духа и поэтому никогда не становятся личностями. А несчастное детство и юность исключительной особи трансформируются в яркую индивидуальность.
Кьеркегор Дневники, 1848 год

.

Дженис родилась 19 января 1943 года под знаком Козерога. Она питала весьма умеренный интерес к атрибутам астрологии и психоделии, хотя и отмечала в себе недостатки этого знака – безжалостный самоанализ и тенденцию к предпочтению глубин депрессии высотам экстаза. Коза бодатая на пике и рыба в глубине.

Она изживала боль парадокса, и, поскольку была названа в честь двуликого бога этого месяца – Януса – бога врат и перемен, одним лицом обращенным в прошлое, другим – в будущее, то выбор имени едва ли мог быть более подходящим.

Пресс-агент Дженис – Майра Фридман видела почти полное расхождение между личными устремлениями Дженис и самым известным из ее имиджей: «Тот имидж, что она порой культивировала, порой и напрягал ее. Образ девушки «пользуйся, пока есть возможность» не соответствовал действительности.

Я считаю, входя в него, Дженис осознавала, что это неправда. Может, какая-то ее часть и верила в него, но наиболее частная часть, думаю, нет. Она не была консервативной девицей – это просто смешно – но у нее была масса потребностей, свойственных каждому из нас. Ее принимало за свою множество самых разных людей».

Сэм Гордон, работавший в компании, издававшей музыку Дженис, рассказал мне о беседе, которую вел с Дженис незадолго до ее кончины. «Мы болтали о том, чего хотели бы от жизни, и я сказал, что хотел бы снова колесить по дорогам, вместо того, чтобы, как сейчас, гнездиться в комфортабельном пригороде».

— А я заведу себе двухуровневый коттедж и пару ребятишек,- сказала она. Я спросил, действительно ли это то, чего она хочет.- Да-а, это то, чего я действительно хочу.

Эта ущербность идентичности угрожала подорвать все, что делала Дженис. Может, это – парадокс, присущий каждому, кто пытается взобраться на вершины. Стена Рая, которая скрывает Бога от человека, говорят, призвана установить гармонию противоположностей, это врата, охраняемые «высшим духовным началом благоразумия, заграждающим путь до тех пор, пока это начало не будет пройдено»,- написал Никола Кузанский в «ВидЕнии Бога». Пары противоположностей, которых у Дженис было, казалось, гораздо больше, чем у большинства, это — скалы, сокрушающие путешественника, сквозь них должен пройти лишь избранный.

Внутри Дженис постоянно бушевал конфликт. Она росла восприимчивым ребенком, которого «держали в узде», которого переполняли мучительные страхи и наслаждения, которого томила невозможность романтических встреч, ночные шорохи и острый аромат лесных цветов. Эта девочка жила в страхе перед своим духом (являющимся незадолго до смерти – прим.перевод.), постромками зловещего указания; не доверяющий, ворчливый родитель, присутствие в каждом желании. Захваченная двумя этими силами, Дженис преклоняла колени у алтаря, имея лишь два защитных средства: вкус и время.

.

В «Постарайся» Дженис пела: «Это сон, я не хочу, чтобы меня будили». Лишь в снах зачумленной Дженис удавалось разрешать такие антагонистические противоречия. Слишком сильно опираться на их хрупкий остов, значит навязывать всю машинерию фантазии упрямой действительности. Фицджеральд увидел в Зельде тот же фатальный изъян: уверование в невозможное, а затем попытки привести это в действие. «Ее доминантной идеей и целью является свобода без ответственности, которая подобна золоту без металла, весне без зимы, юности без возраста, одному из тех сводящих с ума обморочных миражей». («Крушение»)

.

И я сказала: «Голубок, хочу восхода,

Ты звездочки повыключай.

Дженис Джоплин, «Черепаший блюз»

.

— Я была чувствительным ребенком,- вспоминала Дженис.- Я претерпела множество обид и крушений. Знаешь, подростком особенно тяжело ощущать себя не такой, как все. Ты полна самых разных вещей и не знаешь, что со всем этим делать.

Тем или иным образом любой, кто хоть раз был увлечен ее музыкой или зачарован ее феноменальным сценическим присутствием, прочувствовал частицу этой боли. Ее песни были именно тем, что она сделала со своей печалью.

Ущербное детство Дженис и бездонная грусть осели в ней скрытой сущностью и личной жизнью, оторванной от всех корней. Этот эффект в другие, более религиозные времена, был бы назван просто «духом».

Если что и внесла Дженис в нашу культуру, даже в реестр наших свобод, так это образ гигантского увлеченного игрой дитя, желающего освободить своего внутреннего демона, дабы он освободил ее.

.

.

«И ВСЮ ДОРОГУ МОЙ ПАПА МОЙ СТОЯЛ И ПЛАКАЛ»

.

И должен был наступить момент, когда Дженис пришлось глянуть в лицо целому созвездию своих демонов. Однажды ночью, в полной пустоте их дыханию надлежало оплодотворить ее, подобно тому, как, говорят, Бог сеял звезды на твердь небесную – «все массу их дыханием из уст Его». И демон — подобно коварному Водяному из Русских народных сказок с его яркой способностью уговаривать несчастных любивших танцевать при луне молодых женщин, горбатиться на него — должно быть, соблазном увлек ее в сладкую тьму.

Ее родители могли бы порассказать. Они мучились и терзались, обнаружив, что, несмотря на все меры предосторожности, их дитя переполнили инкубы. Причиной гнева ее матери была даже не смерть Дженис, а невозможность примириться с тем, что она «сделала это сама».

Дженис взрослела в пятидесятые – пубертатный период Новой Америки, страстной, прыщавой, наивной, бредящей невысказанными желаниями и энергией, с которой она не знала, что делать. Это время амбивалентности (полу-злости, полу-почтительности) было последним, затянувшимся моментом невинности перед тем, как Джеймс Дин проломил лобовое стекло американского прошлого и возбудил нескончаемые юношеские мечты. Дженис была капсулой всей этой несдетонировавшей энергии, направленной внутрь, словно целое десятилетие осело у нее внутри – в Маленькой Королевке, прыгавшей по сцене и целовавшей будущее.

Дженис создала свой собственный стиль. Им были ее волосы. «Расходившиеся равносторонним треугольником в своей наэлектризованности,- описывала Лиллиан Роксон и с сочувственной проницательностью прекрасно схватывала суть Дженис.- С некоторой грустью я читала в журнале Тайм, думаю, именно в нем, как кто-то сказал, что до того, как пришел успех и все такое прочее, Дженис смотрелась хрюшкой. Но прекрасное опять нашло себе выход, поэтому мне кажется, сколько раз она выглядела затрапезно, столько же раз и прекрасно. Что свойственно большинству ее сестер. Думаю, она дала Америке урок того, что красота не должна быть постоянной, ей свойственны приливы и отливы, она поражает Вас наличием в одно мгновение и своим отсутствием в следующее».

Волосы это стручок нагруженных сексуальностью семян, расцветший на корнях, гнездящихся в голове. Наличие волос в роли эмергенцев выражает почти непостижимо архаичную идею о том, что «в голове содержится особая движущая сила, производящая жизнь, душу или дух, которые выживают после смерти, и семена новой жизни», как сказал Аньенс в «Истоках Европейского сознания».

Джими Хендрикс чисто интуитивно установил такую связь: «Распушенные волосы излучают. Мои волосы, чувак, наэлектризованы, они ловят любые вибрации».

Дженис первой стала обладательницей электрической гортани. Плач о любви, исторгнутый ее голосом, был тем же, что и у Джими с его «гитарищей». Он был наполнен хихиканьем, визгом, «фаззом», жалобным воем электрогитары. Неосознанно Дженис полностью имитировала гитару, так же как джазовые певцы прежних лет имитировали своим скэтом гнусавые звуки труб, саксофонов и тромбонов. Может, именно поэтому она всегда была так возбуждена, каждый день вся эта статическая энергия копилась в ней, как в 50-ваттном усилителе, у которого вот-вот полетят предохранители.

.

.

«О, ГОСПОДИ, ЭТИ ПСЫ МОИ ВСЕ ВРЕМЯ МЕНЯ ДОНИМАЮТ»

.

Мы становимся такими, какими нам мечталось быть, воплощение планов вытягивает из нас все жилы. Полное воплощение грез часто становится фатальным. Возможно, Дженис слишком уж прислушивалась к своим внутренним голосам, принижавшим ее достоинства, манящим отказаться от семьи и друзей и выйти на этот рынок гоблинов.

— Я жертва своего собственного внутреннего мира,- говорила Дженис.- Было время, когда я хотела знать все. Читала запоем. Догадываюсь, что Вы уже готовы употребить термин «довольно интеллектуальна». Чепуха, я и не помню, когда начались перемены. Все эти чувства обычно делали меня несчастной. Я просто не знала, что с этим делать. Но сейчас я научилась, как заставлять чувства работать на меня. Я полна эмоций, хочу облегчения, и, если при этом нахожусь на сцене, и все идет, как надо, аудитория с тобой, то ты ощущаешь единство. Я в ладу с собой, плюс они тоже в ладу со мной, все на свете сливается воедино. Тебя переполняет это ощущение. Не знаю как, но я просто хочу ощущать это на полную катушку, в этом-то и суть «соула».

— Я была тогда в Порт-Артуре, мы, как правило, слушали кучу всякого джаза, и однажды я зашла в пластиночный магазин и нашла диск Одетты, купила его и по-настоящему врубилась, потом ставила его на разных вечеринках, и он всем нравился. А этот мой дружок рассказал, что услышал про какого-то Лидбелли. Он купил его пластинки, оказавшиеся восхитительными кантри-блюзами. Одетта была исполнительницей песен погонщиков волов.

— Как бы то ни было, мы расхаживали по вечеринкам, слушали пластинки, беседовали о поэзии, и однажды оказались возле спасательной станции, мы же бродили по всем пляжам, оставались там на ночь, просто сидя на песке и попивая пивко, и, рано или поздно, должны были добраться до этой старой лачуги в виде малюсенькой башни. Там была комната с четырьмя стенами – сплошь стеклянными, проход наверх был открыт, ты мог выглянуть и увидеть всю эту воду, болота, и мы часто сидели там при свечах с бутылкой Джима Бима, парой банок Коки, просто сидели и болтали. Как-то мы были там наверху, и кто-то сказал: «Хорошо бы завести себе проигрыватель», а я сказала: «Да, я вам сама спою».

— Давай, Дженис, умой их всех.

Я сказала: «Я не могу потихоньку, ребята». А они: «Давай!» Ну, я и начала петь под Одетту…[поет действительно громко] Йа-ла-ла…Вот так внезапно и прорезался у меня этот голосище.

Они сказали: «Клево, Дженис, да ты — певица!»

Я ответила: «Нет, мужики. Отъ@битесь от меня».

А они сказали, что у меня хороший голос, и я подумала: «Ух, ты, здорово». И с тех пор, когда ставила пластинки, всегда подпевала им.

— Когда я там, то меня нет здесь,- говорила позднее Дженис.- Я не могу рассуждать о своем пении; я – в нем, внутри. Как Вы можете наружно описать что-то, находясь внутри этого объекта?

Глава 11. Скажи всем людям

Лос-Анджелес, 1978

.

Я заносчиво мерил шагами сцену, косметическая пенка удерживала мои коротко стриженые и зачесанные назад волосы. Пегги мягко посоветовала, и я постригся. Она называла музыкантов людьми «сокровенными», прячущимися за свою музыку. Актеры же направлены вовне. Их тела – это инструменты, и, если ты действительно хочешь быть актером, говорила она, может быть, тебе следует убрать волосы с чела.

Я так и сделал. Для Пегги Фьюри — да; а для отца годами раньше – нет. Я случайно наткнулся на лучшую в округе учительшу по актерскому мастерству и доверился ее природному чутью.

Было довольно весело носить костюм-тройку, плащ и перчатки, притворяясь, что ты – кто-то другой. К тому же было довольно жутко думать о собственном сердце, собравшемся сорвать пуговички с жилетки.

Сейчас я испытываю определенно больший страх сцены перед 12 людьми в классе, чем перед 21000 зрителей в Мэдисон Сквер Гардене в составе «Дверей».

Вечерний класс по четвергам. Продвинутый класс. Сцена первая. Мне вроде бы не об чем волноваться, ведь я полтора года проделывал это же в дневных классах и, думаю, что имею определенную сноровку. Но среди прочих тут сидят Аннет О’Тул и Джэфф Голдблум, может появиться Шон Пенн, а я отчаянно хочу произвести на них впечатление, поскольку обожаю их талант.

Мой выход. Партнер по сцене произносит свой длинный монолог, я снисходительно слушаю, сидя на оттоманке.

Я подаю свои первые реплики, встаю, отхожу к левой кулисе и пристально вглядываюсь в портрет на мольберте. Партнер реагирует смиренно, что позволяет моему персонажу развернуться.

— Вы, должно быть, рассказали ей несколько реальных ужастиков,- нагло выпаливаю я.

Класс хохочет! Они смеются со мной, а не надо мной. Я на верном пути. Такое ощущение, что я импровизирую на правом барабане вслед за вокалом Джима. Слова Стриндберга представляют собой череду аккордов, за которой ты следуешь, не нарушая границ.

Мы заканчиваем сцену, и могу сказать, она прошла хорошо. Пегги замахала нам, приглашая в свой угол, и сказала, что на сцене я вел себя удивительно. Меня пучит от гордости. Всего лишь третий раз, как я ощутил себя по-настоящему в образе, но я знал его уже так хорошо, что мог совершать что угодно, не выходя из него, и оставаясь свободным. Долог путь в эти классы через весь ЭлЭй, но, так же как и с барабанами, годы ученичества являются необходимым залогом успеха. И где найти учителя лучше, чем бывший член правления Страсбергского театрального института в Нью-Йорке.

Я откидываюсь в складном кресле у стены и наблюдаю продолжение репетиции. Мне всегда хотелось подняться над своими барабанами, и наконец-то я сделал это. Критика Пегги коротка, что обычно означает успех. Вот если ты не справился, ее критика длится вечность.

Что напоминает случай, когда мы делали Шоу Джонатана Уинтерза. Когда же это было – во всяком случае, в 68-м? Черт, а Моррисон-то не справился?….

Джим, что мучило тебя прямо перед записью Шоу Джонатана Уинтерза? Выглядел хуже некуда. Сал и Эш даже пытались поговорить с тобой. Я нечаянно слышал: они твердили тебе, что это очень важное шоу, и тебе нужно быть драматичным и закатить хорошее представление. Мы тщательно относились к нашим теле-записям, поскольку стерильные условия работы могли низвести любые выступления до посредственности. «Работа на телевидении была ненастоящей»,- заявил недавно Робби.

Странные дни нас настигли,

Попросту выследили

И собрались уничтожить

Дни, что весельем цвели,

Нам нужно петь и играть,

Либо искать новый город.

Но разве мы не были согласны в том, что нам нужно чаще мелькать на разных шоу, кроме уж совсем вшивых? Мы снялись у Эда Салливэна, так как там побывали битлы, Стоунз и Элвис. Помнишь, когда Эд появился на нашей репетиции и увидел Робби, крутившегося змеей на полу, изображая «Трех Бездельников»? (амер.теле-сериал – прим.перевод.) Мы все смеялись, а Эд сказал: «Вы, парни, отлично выглядите, когда улыбаетесь. Вот это от вас и потребуется сегодня вечером. А то вы слишком серьезны». Разве мы не отвергли множество предложений, прежде, чем согласились на «Братьев Душителей» — крутых и склонных к полемике – и на Уинтерза, поскольку нам нравилось его эксцентричное чувство юмора? Но ты продемонстрировал нам свое полное равнодушие в «Запали мой огонь», не так ли? То было консервативное, жесткое вокальное исполнение, и я почувствовал, что ты третируешь ансамбль, поскольку приближается окончание песни, а ты ничего не добавляешь в эмоциональности. Когда твой голос стал глохнуть на последнем припеве, я встревожился. Потом, когда ты скакнул в эту жуткую веревочную загородку, мы не могли поверить. Выпутываясь из веревок, ты хоть расслышал сдавленный смех? И наверняка заметил всеобщее тяжелое молчание после того, как мы закончили песню. Я тревожился, всё ли с тобой в порядке. Черт с ней, с карьерой, может, тебе нужна была помощь? Казалось, мы только что стали свидетелями краткого приступа шизофрении… А тебе было каково? Конечно, никто не спросил тебя об этом, правда? Несколько минут мы все избегали общаться с тобой, а потом повели себя обычным образом — как ни в чем не бывало. Никто не осмелился бросить тебе вызов, Джим. Казалось, ты вышел из-под контроля, стал одержимым или чем-то в этом роде. Может, это наше давление понужало тебя всякий раз быть великим, или ты устал от всего этого и занемог от необходимости петь одни и те же песни вновь и вновь? Может, ты почувствовал, что теперь, когда у нас завелись бизнес-менеджеры и пресс-агенты, мы превратились в нечто, живущее по собственным законам, в машину,  которая не допускает провалов в карьере, только пики. Креативность против Бизнеса… Мы чувствовали, что приближающаяся вспышка нашего гнева окончательно испортит отношения с тобой. Казалось, что открывать крышку котла не нужно – это Ящик Пандоры со всеми демонами, рвущимися на свободу. Мы так и не открыли его – а вели с тобой диалог о подспудных движениях души – так что нам приходилось иметь дело с твоими демонами, лезущими из всех щелей. Безнадежная ситуация. Мне до сих пор стыдно, что я ничего не сделал, чтобы помочь тебе, остановить тебя, но мне было всего 23 года. Пора бы простить себя… Но, ох, придется признать, что мне было очень любопытно и волнительно увидеть, как твой «гнев» выглядит на национальном телевидении. Помнишь, так случилось, что мы играли в «Уинтэлэнде» — новом танцзале Грэма – в те часы, когда транслировали запись нашего шоу в Сан-Франциско? Ты не знал, что это я настоял, чтобы мы включили в «райдер» (дополнение к контракту на выступление, учитывающее особые пожелания артистов – прим.перевод.) телевизор в гримерке, чтобы можно было посмотреть шоу? Ты бы не поверил, сколько групп доставали промоутеров в те дни детальными требованиями поставок еды и питья в своих райдерах. Если помнишь, мы сидели в гримерке и смотрели часовое теле-шоу Джонатана Уинтерза, как прямо посередине объявили наш выход – буквально за секунды до начала нашей части теле-выступления. Тогда мы потащили телевизор с собой на сцену! Установив его на большой усилитель, я настроил правильный канал и выключил звук. Помнишь, мы поручили Робби коситься на экран в ожидании нашего выхода, потому что у него был лучший угол обзора? Мы начали с нашей обычной «Прорвись», а потом посередине второй песни – «Мужчины, заходящего с черного хода» — мы появились на теле-экране в Шоу Джонатана Уинтерза! Я тут же вскочил, обошел барабаны, включил звук на телеке и уселся на пол сцены лицом к экрану. Поскольку живое исполнение пошло прахом, ты с Рэем и Робби присоединился ко мне, и мы расселись на полу, повернувшись спинами к нескольким тысячам человек. Наше телевыступление до самого конца было весьма подавленным, вплоть до твоей выходки. Выглядела она так, как будто ты находился в трансе. Очень прикольно. Наш растущий образ странной группы был усилен национальным телевидением. Реакция публики в зале театра была забавной. Кто-то смеялся; кто-то, должно быть, думал, что мы столь заносчивы, что принесли собственную видео-запись – ведь не могло же тогда быть теле-трансляции, которая так точно совпала бы по времени. А кто-то из аудитории, может, подумал, что мы приняли слишком много кислоты! Мы выключили телевизор, вернулись к нашим инструментам и начали играть «Мужчину, заходящего с черного хода» с того места, на котором остановились! Уверен, что большинство зрителей «Уинтэлэнда» сочли, что мы посходили с ума. Это было чертовски весело. Местами. Тебя не слишком колбасило в тот вечер; мы были ансамблем, а когда мы бывали сплочены, все прочее было простительно.

Ну, почти все

%

Ом. Аум. Оууууммммм. Ауууууууммммм.

В начале 68-го наша с Робби очарованность индийской культурой побудила записаться в члены только что открытой Рави Шанкаром Кинара-школы индийской музыки в Лос-Анджелесе. Робби изучал ситар, а я – таблу – наиболее трудный ударный инструмент в мире. В классической индийской традиции ты должен научиться выпевать ноты перед тем, как их исполнить – тита-гита-тита-нана, тита-гита-тита-да. Барабанщики должны петь про себя, исполняя свою партию, либо прекратить дальнейшие штудии.

Как-то вечером Рави прочел лекцию всей группе, состоявшей из 40 примерно студентов. При жене, сидевшей справа от него, он заявил, что порой человек, испытывающий внутреннее напряжение, может сублимировать свое сексуальное влечение в музыкальный инструмент. Боже мой! Рави был столь узкоспециализирован, что практиковался в музыке, когда у него стоял! Я слышал о йогах, посылавших свою сексуальную энергию вверх по позвоночнику, по периметру лба, но знал, что этот жизненный путь – не для меня. Я слишком хорошо ощущал эту всепоглощающую пульсацию в штанах.

Когда мы с Робби перешли к медитационному уединению перед поездкой в Европу, я заметил, что мое сексуальное напряжение несколько снизилось, возможно, по причине уменьшения обычной стимуляции телевизора, кино и журналов. Помнится, на половине медитационного курса я почувствовал себя прекрасно оттого, что, оказывается, можно взять свои плотские желания под некий контроль. Я также знал, по словам индийских учителей, что иду по пути «домохозяина», а не «отшельника». Пропустив слова Рави сквозь свой старый католический фильтр, я осознал вину вместо идеи контактёрства (оккультная практика, основанная на вере в то, что человек может входить в контакт с «духами-наставниками» — представителями внеземных цивилизаций, древними богами, душами умерших — прим.перевод.) или превращения. Потребовалось долгое время, чтобы переступить пределы старых, укоренившихся способов мышления – например, что секс — это плохо.

А тут еще я играл «дьявольскую музыку», именно что кружащуюся вокруг секса. В пятидесятые группа южных фанатиков вывела, что ритм новой «ниггерской» музыки греховен и приведет к прелюбодейству, мятежам и оргиям. «Рок-н-ролл и другие безобразия… загрязняют радиоволны. Нынешний климат на радио и телевидении делает возможным появление Элвиса Пресли с его животными телодвижениями…» Так говорил продюсер Билл Роуз в 1956 году анти-трастовскому подкомитету законодательного собрания.

Затем в шестидесятые они стали ломать пластинки с рок-н-роллом прямо в эфире, круша их перед микрофонами. И сжигая на больших кострах. Позднее в семидесятые лицемерные святоши Христианского ТВ обвинили битлов в развращении молодежи нации с помощью стихов, содержавших сатанинские подтексты.

А я был ударником такой группы, которая копалась в темной, теневой стороне человеческой натуры. Вовлекая слушателей в одержимость!

Или, как писал Джон Стинкни: «Группа не угождает безымянным лицам за пределами рампы… «Двери» вовсе не милы, развлекая хиппи предложением улыбок и цветов; они орудуют ножом с холодным и ужасным лезвием. «Двери» тесно близки национальному чувству насилия…»

%

Февраль 1968

Синдром третьего альбома.

— Обычно в репертуаре группы бывает достаточно песен для первого, а то и второго альбома,- объяснял позднее Робби,- а затем происходит вот что: они мотаются по турам и не имеют времени для написания дополнительного материала, так что к третьему альбому ты обнаруживаешь, что пишешь наспех в студии, и это показательно.

Спустя два месяца после фиаско в Нью-Хэйвене мы полагали приняться за репетиции. Наступало время сессий звукозаписи, и давление этого процесса подгоняло нас. Мы приходили в студию на запись, но не имели достаточного количества песен, чтобы заполнить целый альбом. А времени на то, чтобы написать песни и привести их в порядок, как мы это обычно делали, не было. «Двери» наконец получили гигантскую работающую бизнес-машину юристов и менеджеров, она набирала ход, стараясь достичь собственного безудержного количества движения. Никакого времени для написания песен, как раньше. Успех начал ощущаться как уходящий поезд – и мы не могли его притормозить.

Как-то вечером в голливудской студии «ТТ и Дж», где мы писались за 100 долларов в час, Пол Ротчайлд сгреб нас всех и утащил из контрольной комнаты в студию на одну из своих кратеньких бесед. Он сказал, что нам срочно нужен хит и «Привет. Люблю» в крепкой аранжировке мог бы сыграть эту роль. Песню мы написали год назад, но не облекли в плоть аранжировки.

Она превратилась в необычную песню с кучей гитарных искажений, привнесенных новомодной электронной игрушкой – фузз-боксом. Робби также предложил запоминающийся ход в изменении ритма а-ля кримовская «Радость твоей любви». Поскольку стихи мне очень нравились, то новая аранжировка казалась надуманной. Выползание песни на первое место окончательно сбило меня с толку.

%

Получив выходной, я отправился посмотреть «2001: Космическая Одиссея». Действие развивалось медленно, но ожидание того стоило – что-то типа раги. В конце у меня мурашки побежали по спине, не знаю, почему. Наверное, из-за того, что я как бы уже знал то, что увижу. Реинкарнация или, типа, того. Дежа-вю.

%

В другой раз в студии после того, как мы с Робби завершили наш 15-минутный медитационный отдых – практика, которую мы использовали на протяжении нескольких лет – Джим начал доставать меня просьбой сыграть на барабанах что-нибудь очень фундаментальное, очень примитивное. Раньше я сопротивлялся его предложению, потому что хотел играть более притязательные ритмические рисунки. Зря я что ли годы учился играть джаз? Наконец я сдался и начал играть глупейший из 4-четвертных размеров, которые знал, а Джим начал пение. «Пять к одному, один к пяти, живым отсюда не уйти». Робби нашел, куда добавить немного гитары, Рэй въехал на органе, и у нас получилось нечто действительно мощное.

— А что означает «пять к одному», Джим?- спросил я.

— Мне – знать, тебе – разузнать,- сказал Джим с озорной улыбкой. И пошел в душевую.

Я повернулся к Ротчайлду. — Пол?

— Ну, я думаю, это означает, что к 1975 году будет пятеро молодых на одного старика, и раздел будет приходиться на 25 лет.

— Здорово.

Роуди группы Винс Тринор засвидетельствовал: «Наш первый альбом был сколочен в считанные дни; Пол выполнил прекрасную работу. То же и со вторым. Потом Пол въехал в «Ожидая солнца», который потребовал стократных усилий. Он мучил и мучил их, пока материал не был выжат досуха. Технически прекрасный альбом, каждая партия звучит чисто, отчетливо, Вы могли услышать Робби, его дыхание. Но что касается впечатляющего исполнения, это – нет».

— Давайте, попробуем еще разок, парни… мы почти у цели,- говаривал Пол осторожно. Мы подчинялись ему первые двадцать или тридцать раз, но на пятьдесят девятом прогоне «Неизвестного солдата» боеприпасы иссякали. И это была только первая половина песни! (Мы делали ее частями.) Пол так же жестко подталкивал нас к завершающей части песни. Чтобы разыграть сцену казни в середине песни, мы маршировали вокруг студии и стреляли из винтовки холостыми патронами. Было весело, но думаю, мы тратили пару часов на один выстрел. Это казалось абсурдом. Спонтанность была утеряна.

Может быть, это имело отношение к «У.Т.». У Пола была небольшая банка из под кинопленки, где он держал свою травку, и на ней была наклейка «У.Т.»: Убойная Травка! Внизу его рукодельной наклейки читалось: «Находясь под воздействием не рулить». У меня был позыв добавить «Находясь под воздействием не записывать!» Эксперименту – да. Репетиции – отлично. Но исполнению – нет.

Звукозапись стала надоедать. Толпа, с которой начал тусоваться Джим, вызывала у меня тошноту. Том Бэйкер по крайней мере разок блеснувший талантом в одном из фильмов Уорхола. Сейчас он мертв. Порой я воображал, как Джим и Том прямо сейчас заряжаются Курвуазье вместе с подоспевшим Джимми Ридом. А те два тошнотика  — Фредди-самец-пиявка группы и блондинчик с повадками Чарльза Мэнсона — были просто отвратительны. Фредди, похоже, все время торчал, кое-как бацая на фоно. И, когда Рэй, Робби и я отказались от новой песни Джима «Сюита Апельсинового Округа» после нескольких раз безуспешной работы над ней, Джим обратился к Фредди. Или Фредди дал Джиму наклюкаться и…

Как-то вечером, после того, как моррисоновская свита удалилась, я спросил Пола, что мы будем делать с Джимом. Он сказал, что ночью покумекает над этим. На следующий день Ротчайлд попросил ансамбль собраться в комнате записи.

— Джим… тебе, похоже, не особенно интересно принимать участие в записи этого альбома. Что ты делаешь? Ты уже не выглядишь рок-звездой.

Джим зачесал назад свои сальные волосы и отвесил пощечину собственной щетине. Он не ответил вербально, и обычное молчаливое напряжение в комнате только усилилось.

— Хорошо, я собираюсь вернуться к работе,- сказал Пол, направляясь в контрольную комнату. Джим встал и вышел в коридор, я вскинул руки, жестикулируя Рэю и Робби. Рэй издал тяжкий вздох, а Робби только тряхнул головой в расстройстве.

Мы в самом деле немного поработали в тот  вечер,  но  на  следующий  день  Джим

пришел и потряс всех нас. Он был чисто выбрит и пострижен самым глупейшим из виденных мною образов. Очевидно, он собрал на затылок все волосы в виде хвоста, и, взяв ножницы, отмахнул его единым свирепым порывом. При ходьбе короткие концы волос свешивались по обеим сторонам лица, лезли в глаза. Он выглядел мальчиком из рекламы «Голландских раскрасок». Тогда я впервые заметил маленький двойной подбородок, растущий на этом прекрасном эллинском лице. И подумал, о Боже, вырасти снова бороду, а то станешь выглядеть «пекаренком Пиллсбери» (улыбающийся подмастерье пекаря в поварском колпаке – реклам.персонаж компании «Пиллсбери» – прим.перевод.).

На следующий день мы прибыли в студию на запись «Ожидая солнца» опоздав на час или два, что теперь стало нормой. Предполагаю, никто из нас не стремился бы туда, когда бы не любовь к записи пластинок. Джим всегда прибывал на час или два позже нас всех. Около пяти вечера он прибрел со своей новой «семьей» — Фредди, блондинистым парнем, и женской версией Чарльза Мэнсона. Было забавно, когда джимовы дружки в вокальной кабине задрали юбку миссис Мэнсон и игриво подстрекали каждого входящего разрядиться ей в задницу, — это вызывало омерзение и презрение. Она находилась в крайней степени опьянения.

Что за херня произошла? Мы создали такую отличную вещь, но все пошло наперекосяк. Я сказал Полу Ротчайлду, что ухожу. Он усадил меня и разъяснил, что я являюсь членом одной из самых завидных и уважаемых групп в мире. Я держал в памяти то, что сказал Пол о Джиме несколько вечеров тому назад после одного из его кутежей. Он растолковал Рэю, Робби и мне, что мы являемся свидетелями особого психологического эксперимента, и нам надлежит побыстрее записать с Джимом как можно больше пленок, т.к. он думает, что тот скоро сойдет со сцены.

— Существуют Битлз, Стоунз и «Двери»,- говорил мне Пол, усевшись со мной в холле студии. Но этого было недостаточно. Я предпочел бы путь страданий и жертвования карьерой, чем двигаться в нынешнем направлении. Боже, какой депрессняк. В интервью, размышляя над нашим третьим альбомом, Робби сказал: «Много раз Джим напивался, приводил пьяных друзей в студию, и Пол вышвыривал их. Скандалы, прием сильнодействующих препаратов и прочая чепуха. То был рок-н-ролл во всей его полноте». А я ощущал нечто большее. Саму Смерть.

Было невыносимо видеть, как Рэй и Робби подставляли другую щеку. Я знал, что в Робби отдавалась боль Джима, но он был слишком робок, чтобы что-то предпринять. Знал, что ему нравился успех и не нравились конфронтации. Хотелось, чтобы Рэй попытался, а там, глядишь, и смог бы остановить безумие. Он был тем, кто собрал эту группу вместе. По крайней мере, именно так высказывалась пресса последние несколько лет.

А потому я не стал дожидаться, пока кто-то другой остановит Джима. Вернувшись в  студию,  я бросил взгляд на Джима и его друзей и сказал: «Я ухожу!» Потом швырнул на пол свои барабанные палочки и бурей вылетел за дверь. Таково было мое заявление против этого безумия.

На следующее утро я не знал, что делать. Проснувшись, я заварил немного травяного чаю, поупражнялся в йоге и постриг ногти. Их укорачивание помогало мне противостоять вновь обострившейся потнице. К полудню я решил вернуться в студию, меня тянуло назад, поскольку я не знал никакого иного жизненного пути. Я не хотел бросать ту единственную вещь, что была консистенцией моей жизни на протяжении многих лет, — музыку.

Едучи из дома в Лорел каньоне в студию звукозаписи «ТТ и Дж» на углу Сансэт бульвара и Хайлэнда, я чувствовал себя полным идиотом. Кроме того, я ощутил висевшее над входом черное облако джимова присутствия, но, слава Богу, я получил то же, что и Джим после его долбаных выходок: молчание. Насмешек по поводу своего возвращения я бы не вынес.

Я сделал глубокий вдох, вошел в контрольную комнату и сказал: «Над какой песней мы сегодня работаем?»

— Брюс и я заняты техническими проблемами студии,- сказал Ротчайлд.- Возможно, это займет несколько часов… но тем временем тебя может заинтересовать свидание с теми двумя девушками в коридоре. Они – Пластолитейщицы!

— Это еще что за чертовщина?

— Вот ты и проверь, Джон.

Подстрекаемые Фрэнком Заппой, эти две усердные групи устроили шоу в арт-галерее. Была ли их работа искусством? Они снимали гипсовые модели х…ёв рок-звезд! Одна дева была мозгом – она выдумывала идею – другая была «жестянщицей». Жестянщицей? Что это за чертова жестянщица? Она возбуждала клиента, пока другая заканчивала приготовление гипсового полуфабриката в кофейной чашке. Момент совпадения был необходимейшим. Они не хотели, чтобы клиент засовывал член в слишком быстро твердеющий цемент. К тому же им не хотелось налеплять цемент на лобковые волосы. Я решил не участвовать в этом. Никто из остальных членов ансамбля тоже не подписался, кроме нашего помощника инженера Фритца Ричмонда из старой «Тюремной группы Джима Квескина», который рискнул попробовать.

Я видел выставку пластолитейщицкой работы: отливку очень большого Джими Хендрикса, искривленного члена какого-то клавишника и барабанщика «Расфасованного тепла» Фрэнка Кука.

%

«Неизвестный солдат» был выпущен как второй сингл с третьего альбома – «Ожидая солнца» — вслед за огромным успехом «Привет. Люблю». Из-за политизирован-ности стихов шансов у него было не много. Я гордился первым очевидным политическим заявлением Джима и звукозаписывающей компанией, имевшей мужество поддержать его.

Завтрак с чтеньем новостей.

Телик вскормит нам детей.

Родился, теперь убит.

Пулей меткой шлем пробит.

Тогда я и не представлял, что «Неизвестный солдат» был прямым вызовом джимову отцу – адмиралу флота. Стихи не говорили напрямую о вьетнамской войне, но, думал я, они были более мощны своей универсальной образностью. Вот так подарочек от Джима.

Для Неизвестного Солдата рой могилу,

Он на плече твоем гнездится хилом —

Солдат Неизвестный

Так для парня, старина,

И закончилась война.

Наша «антивоенная филиппика», как назвал ее журнал Тайм, достигла 24 места в чартах. Околомузыкальные люди говорили, что нам вообще повезло, что она звучала по радио на протяжении тех «вьетнамских» лет.

Несомненно, мы были одной из наиболее популярных групп во Вьете.

Не было камеры у нас, чтобы заснять ландшафт,

крутили записи «Дверей» под трубку гашиша,

и тьма была кругом, но мы держались

за друга друг, за брата брат,

Мы обещали матерям писать…

И МЫ ПОТЕРПИМ НЕУДАЧУ ВМЕСТЕ

СКАЗАЛИ МЫ, ЧТО МЫ ПОТОНЕМ ТОЛЬКО ВМЕСТЕ

ДА, ВОТ БЫ ВМЕСТЕ ВСЕМ ПОЙТИ КО ДНУ.

-«Доброй ночи, Сайгон», Билли Джоэл

Для некоторых наша музыка олицетворяла страстную тоску по дому, отдушину, утолявшую жажду немедленного побега, и способ почувствовать связь с тем,  что  проис-

ходит дома в Штатах.

Для других мы были мрачным звуковым сопровождением, бушевавшим в головах, находившихся под обстрелом. Самые упёртые пехотинцы, побывавшие в долине Ах Шау, где ежевечерний фейерверк не уступал празднованию 4 июля (День Независимости в США – прим.перевод.), обвязывали свои отросшие волосы банданой, принимали кислоту, для «разогрева», отрезали уши и головы мертвым вьетконговцам, набираясь мужества в деле отнятия жизни, и крошили врага из пулеметов, пока Джим пел, что «это – конец». При возвращении на базу выражение их лиц вызывало «медвежью» болезнь у «правильных» солдат.

Несколько лет назад в одном из ток-шоу на радио Джон Милиус – сосценарист «Апокалипсиса сию минуту» — рассказал о том, как он использовал активное воображение, слушая наши песни.

— Когда я слышу «Запали мой огонь», то представляю себе убийц-придурков из моего коптера (сокр. от геликоптер – прим.перевод.) во Вьете… или танк, прущий сквозь деревню. — Милиус никогда не служил; из-за астмы он получил статью 4Ф. Спустя годы я услышал личные истории про «Запали мой огонь» — под нее люди впервые занимались любовью; впервые курили анашу; покупали свою первую в жизни пластинку – а вот рассказ Милиуса расстроил меня. Когда я поговорил с несколькими ветеранами, то узнал, что армия программировала парней деперсонифицировать врага, чтобы их психика допускала убийство. Поэтому термины типа «придурки» были оправданы.

Милиус сказал, что он использовал нашу музыку в качестве фона для мотивации актеров в своих гладиаторских фильмах. Барабаны всегда были инструментом, побуждавшим мужчин к войне,  но я не играл так, чтобы помочь Арнольду Шварценеггеру обезглавить «врага».

Сегодня мне досаждает, что рок-н-ролл эксплуатируется в качестве «батальной» музыки в военно-патриотических лентах. Вербовка в армию пошла резко вверх после «Совершенного орудия», приукрасившего ВВС. Вьетнам назван «рок-н-ролльной войной», поскольку солдаты выбирали то, что может помочь им выжить, а это сильно отличается от мнения постановщиков сегодняшнего кино (генералов современности), использующих рок для вербовки сторонников патриотической грезы.

— Когда мне хочется какой-нибудь хорошей резни язычников, я включаю «Дверей», — сказал Милиус.

Глава 5. Запали мой огонь

Оххай, 1977

Солнце садилось на западе, и знаменитый оххаевский «розовый миг» вот-вот собирался вспыхнуть на восточном склоне долины напротив холма Топа-Топа за моей конюшней. Это послесвечение потрясающе. Насколько хватает глаз, апельсиновые рощи; акры и акры апельсиновых рощ. Я слез с лошадки – Метчен – и вел ее по краю поля Тэтчеровой Школы. Сорок лет назад в классической киноленте «Потерянный горизонт» таким же туманным вечером Рональд Колмэн притащился к такому же обрыву и увидал внизу свою Шангри-Ла. Было вполне понятно, почему киношники облюбовали именно мою долину. Я-то влюбился в нее с первого взгляда, когда подыскивал дом для двух своих лошадок.

Метчен волочила копыта по земле, громким ржанием оповещая сокамерников по стойлу. Она закисла в своей конюшне; всегда торопится домой, но я бился с ней на протяжении почти 10 лет, и она слушается-таки меня.

Прошло десять лет с тех пор, как Джек Хольцмэн – президент Электра Рекордз — вручил ее мне в качестве подарка за шокирующий успех песни «Запали мой огонь».

Джим выбрал машину – Мустанг Кобра, Рэй и Робби – магнитофоны, а я попросил лошадь. Потом мы много шутили над этим. Потоп только начинался.

%

Стоял июль 65-го. Три часа звукозаписи задолжал Рэю его дружок Дик Бок – владелец «Голливудской ЗвукоСтудии Тихоокеанского Мира» – и Рэй решил в конце-то концов заполучить несколько песен на пленке, чтобы услышать, как мы все-таки звучим.

В студию я заявился за полчаса, чтобы отрегулировать свою «Грету» — трехчастную ударную установку. Мой подъем все нарастал, пока я не увидел, что в большой комнате звукозаписи упаковывается группа Рави Шанкара, тут мой пульс просто зачастил. Странным образом, у меня тогда голова пошла кругом. Вот он – я, в том же самом месте, где и боготворимые мною музыканты.

Я наблюдал, как Алла Ракха, барабанщик Рави, упаковывает свои маленькие индийские барабаны. По сравнению с моими они выглядели просто смехотворно, но я-то знал, что играть на них весьма непросто.

Дик Бок попрощался с индийскими музыкантами, покидавшими студию в своих разноцветных сари, и спросил, чем он может мне помочь.

— Мне бы хотелось расположиться поближе к пианино,- с  легким  трепетом  попросил я. Это была моя первая в жизни сессия звукозаписи. Кто я был такой, чтобы говорить продюсеру, где кому сидеть?

Он пожал плечами, типа «нет проблем», и указал на кривую, очерчивавшую местоположение рояля. Как бы у него в кармане. Таким образом, я разложился поближе к Рэю. Я был приятно удивлен, узнав, что у нас с Рэем масса одних и тех же любимых джазовых музыкантов, и он был единственным, с кем мне хотелось бы контактировать во время записи.

Возясь со своей установкой, я обозрел акустические ширмы, расставленные по комнате, напоминавшей офис. Акустические плитки содержали миллионы дырочек для звукопоглощения. В комнате звукозаписи эхо не приветствовалось. Вы могли добавить его потом. Уж об этом-то я знал хорошо.

Рэй и Дороти прибыли вместе с Джимом, а вскоре пришли Рик и Джим Манцзареки. Через несколько часов за один или два присеста мы записали шесть вещей: «Проезд Лунного Света», «Ночи конец», «Скоро лето пройдет», «Привет. Люблю», «Безумной стань», «Показалась ты мне».

Это произошло очень быстро. И все вживую. Бок был некрутым продюсером джаза Западного Побережья; никому не указывал, как играть, и едва ли говорил вообще что-нибудь. Не успели мы оглянуться, как сессия закончилась, и мы очутились на улице.

У нас была «ацетатка» с шестью нашими песнями. Рэй, держа ее под мышкой, вместе с Дороти и Джимом скользнул в их желтый Фольксваген. И прокричал через окошко, что в течение нескольких дней начнет рыскать по компаниям звукозаписи. Джим, впервые услышавший свой голос с пленки, лучился счастьем с заднего сиденья.

Реакция компаний звукозаписи была забавна. Позже Рэй комментировал: «Это было смешно; мы прочесывали улицы Лос-Анджелеса с этими демо-записями и говорили: «Тут у нас шесть песен, а вообще-то у нас много больше; послушайте хоть эти». И все, да, все отвечали «Нет! Это невозможно – это ужасно – мне не нравится – нет, нет». Особенно мне запомнился парень с Либерти. Он послушал и сказал: «Да вы не имеете права, не имеете права исполнять такую чушь!» Он просто вышвырнул нас из офиса!»

Позднее, услышав эту историю, я был разочарован, но и несколько удивлен тем, что, после того, как все отвергали наши менее опасные песенки, Рэй доигрывал даже «Маленькую игру»: «Однажды я играл в игру, Бродил впотьмах в своем мозгу. В игре нет тайны для тебя. Названье ей — «уйди в себя».

Я поверил и в такой его анекдот. По всей видимости, Лу Адлер – продюсер «Мамас Энд Папас» – буквально перебрасывавший иглу на другую дорожку после первых же нот голосил: «Пока ничего, ничего, что я мог бы использовать!»

Невероятно, думал я себе. Они же просто не воспринимают нашего вИдения. Не воспринимают!

%

Когда наши демо-записи были отвергнуты, мы безо всякого энтузиазма возобновили репетиции. Через час после начала репетиции Моррисон исчез на перерыв. Джим и Рик Манцзареки воспользовались обстоятельством, чтобы сказать мне и Рэю, что они покидают ансамбль и возвращаются в колледж.

Я знал, что Рик и Джим Манцзареки, как и Рэй, играли в большом количестве клубных банд, и им было в лом трудиться с такими непрофессионалами, как Моррисон. Но я считал, что они глубоко заблуждаются.

Моррисон вернулся в гараж – сама невинность.

Окружающие чувствовали себя некомфортно, и я предложил слабать пару песен. Бесполезно. Нам не хватало решительности, и я почувствовал, что братья Манцзареки уже не с нами. Рэй имел унылый вид, однако парой взглядов я постарался убедить его, что, может быть, это и к лучшему. Я надеялся, что мы заменим их гитаристом, способным солировать.

%

Моя личная жизнь в то время практически отсутствовала. Спустя восемь месяцев я отважился навестить Хэйди в доме ее родителей на Биверли Хиллз. Но после моих упражнений в медитации и контркультуре она смотрелась слишком наивной. Я догадывался, что ей нужен муж, двое детишек и домик. И опрометью бросился домой, где включил любимого Боба Дилана:

Чеши домой-ка, детка, да скорость подбери,

Ведь я не тот, кто тебе нужен, так что не дури.

Ты говоришь, что ищешь

Того, кто завсегда не слаб, а крут,

Чтоб защитил тебя он там, где прочие-то ссут,

Пусть ты права иль нет —  он двери отворит,

достанет пищи.

Но он – не я, бэйби, нет, нет, нет, нет, он —  не я, бэйби,

Нет, я не тот, кого ты ищешь…

В прошлом – Хэйди; в будущем – фантазии о домогающихся меня групи (молодые женщины, преследующие гастролирующий ансамбль в поисках романтических приключений с его членами — прим.перевод.), а в настоящем – со мной в постель идет только моя Верная Левая Рука. Колеся по городу, я влюблялся по нескольку раз в день. Типа, как в течку. А вообще-то, женщины меня так пугали, что я редко отваживался даже заговорить с ними.

Я знал, что достаточно мил и могу быть «чутким» по отношению к девушке, но страх получить отказ был столь велик, что я ограничивался фантазиями. Вот, когда группа чего-нибудь добьется, представлял я себе, эти девки будут просто ползать по нам!

А пока оставалась надежда на то, что наши песни  не  так  уж  плохи,  и  для  этого

стоило жить.

%

Я откинулся на спинку стула из родительской гостиной и побалансировал на задних ножках. Этот номер я отрабатывал с детства; в тринадцать лет, сломав стул, получил хорошую взбучку. И вот опять принялся за старое. Поскольку нервничал, а этот цирк меня успокаивал. Я испытывал облегчение от того, что кормление ансамбля мамочкиным спагетти прошло гладко. Ведь я беспокоился, как поведет себя Джим в семейной атмосфере. Но он вел себя как южный джентльмен, достаточно выдержанно в такой ситуации. Думаю, его желудок насладился. Высоко ценя домашнюю кухню, каждый из нас выглядел изголодавшимся; «дом» для Рэя был в Чикаго, а для Джима – во Флориде.

Дороти – подружка Рэя – вела себя, как всегда, тихо, а вот Рэй устроил таки перепалку с моей матерью. Уж эти вечные оптимисты! Мой младший 12-летний брат Джим был увлечен наворачиванием спагетти на вилку и отправкой всего этого в рот. Папочка витал, конечно, в своем собственном мирке, и тогда я решился сломать лед наших отношений.

— Думаю, если наш альбом станет хитовым, золотым, так же как и сингл, то мы вырвемся в лидеры. Когда ты продаешь миллион синглов, деньги текут рекой. Правда, компания звукозаписи дерет гигантские проценты на производство и собственную прибыль, а артисты довольствуются пятью процентами, поэтому ты должен сделать альбом хитов, а уж тогда-то все пойдет, как надо.

— По мне, так звучит неплохо,- откликнулся папочка. — А название у вас есть?

— Пока нет.

— Еще спагетти? — встряла мамочка. — У нас их завались!

— Я бы не прочь,- ответил Рэй. Он взглянул на Дороти, и та протянула ему свою тарелку, которую он и вручил моей мамочке.

Отличный вечер. Каждый унес домой желудок с запасом еды на несколько дней.

Когда Рик и Джим Манцзареки ушли, я притащил на прослушивание Билла Вулфа. Он был хорошим соло-гитаристом, но Рэй не думал, что он подойдет в музыкальном или визуальном плане. Джиму особо было нечего сказать; казалось, музыкальные решения он препоручил Рэю и мне.

Рэй не знал других гитаристов, поэтому снисходительно позволил мне привести еще одного члена-основателя «Психоделических Рэйнджеров» – Робби Кригера. Он сомневался насчет застенчивости Робби и его стиля игры, противоположного громкому электро-гитарному, ставшему клеймом рок-н-ролла. Впрочем, у него был уникальный способ звукоизвлечения. Вместо щипка Робби действовал своими длинными ногтями; так же он играл и фолк, и фламенко.

Робби к тому же имел фундаментальное представление о структуре аккордов, которое, я надеялся, поможет нам в будущем. И еще одно: Робби играл на своей электро-гитаре бутылочным горлышком, имитируя старые блюзовые записи. Традиционно блюзовый гитарист отбивал горлышко от винной бутылки и вставлял в него мизинец. Затем строил аккорд и скользил горлышком по грифу, воспроизводя обалденно жуткое завывание. Я слышал такое на нескольких пластинках, которые ставил мне Робби, но не на электро-же-гитаре.

У меня просто крыша ехала. Я был абсолютно уверен, что жидкий, скользящий саунд Робби вышибет из седла и Рэя, и Джима.

— Думаю, ты прошел прослушивание,- трещал я Робби, когда мы катили к дому его родителей в Палисадах. — Я нервничал до тех пор, пока ты не взял горлышко для «Проезда Лунного Света». Черт, показалось, Рэй увидел Бога, слушая тебя!

Робби перестал нервно теребить свою кудрю и поправил очки. «Ой, ну, пожалуй, это было неплохо. А вспомни-ка ту песню Роберта Джонсона, которую я играл тебе: «Жми мои лимоны, пока сок не побежит – бииииииррррвввуууууууууууу» — вот это горлышко!»

— Однако, не так уж много электро-гитаристов умеют это,- сказал я.

— Майк Блумфилд иногда играет так с Баттерфилдом. — Он улыбнулся и уставился в окно. Мы приближались к его дому. — А как это вам удалось найти такое местечко для репетиций?

— Да, дружбан Рэя и Джима по кино-школе арендовал его. Зовут Хэнк. Он говорит, что репетиции в полдень – это круто. Фантастично, да? Маленький домик позади всех этих лавок Санта-Моники.

— Да, здорово. Но Джим… который певец. Он слишком напряжен. Как заорал-то на своего дружка, который вошел и уселся за кухонный стол с курганом травки мастерить свои козьи ножки – Феликса? Так, кажется, его зовут? Да уж, странная толпа.

— А то? И нас бы могли быстренько под зад коленом за весь этот шум. Я тут месяц назад болтался с Джимом, и забрели мы в «Кафе Западной Венеции», где он начал доставать одного реально загруженного парня. Он позвал его к Рэю слушать пластинки, а когда мы добрались, начал включать и выключать свет, чтобы этот парень окончательно обалдел. Мы поставили диск Чета Бэйкера – единственный, на котором он поет – а этот братан тут же подымается и говорит, что он сваливает. Моррисон выглядел совершенно довольным собой.  Говорил, что он всего лишь хотел его испытать.

— Ничего удивительного,- невозмутимо отозвался Робби.

«Испытать,- подумал я.- Это что, школа, что ли? А что мы изучаем – страх

— Да-а-а, никогда бы я не стал принимать кислоту вместе с ним,- проворчал я.- Вот что я тебе скажу. Думаешь, он совсем ненормальный?

— Точно… а еще он мог бы стать звездой. Подчас эти два качества мирно уживаются. Не так ли?

— Ха, думаю, ты прав.

Я свернул на подъездную дорожку. Перед выходом Робби помедлил.

— Так тебе понравился ансамбль?- вкрадчиво спросил я.

— Да, и я бы не прочь в него вступить. Надо посмотреть, что из этого получится, в общем… да, я согласен. — Он открыл дверь, захлопнул ее и наклонился к окошку. — Эй, подожди-ка. Но я уже почти вступил в один ансамбль, а ты – пока еще член двух других.

— Ну, и что?-  Начав разворачивать машину, я прокричал в окошко пассажира: — Ты бросишь свой ансамбль, а я оба своих.

Позже в тот вечер я вернулся к своим родителям и позвонил Рэю. «Привет, это Джон. Ну, и что ты думаешь о Робби?»

— Игра бутылочным горлышком мне жутко понравилась,- ответил он.. — Может, он сможет так играть на каждой песне?!.- Рэй был в восторге.

— Ну, давай будем посдержаннее.

— Но он недостаточно агрессивен. Я беспокоюсь, кем он будет на сцене. Он не эксплуатирует на полную катушку каждую ноту. Гитарист должен быть наполовину шоуменом.

— Ну, не могут же все быть выпендрежниками, типа меня,- возразил я.

— Хорошо, давай устроим с ним еще одно прослушивание и посмотрим, как оно пойдет.

Рэй был в своем лучшем репертуаре. Но я уже почувствовал, что ансамбль собирается.

%

Теперь репетиции превратились в удовольствие. Уважительное отношение к работе друг друга способствовало демократизму свободного волеизъявления. Мы все уже годами играли на наших инструментах, Джим запоем поглощал литературу, и каждый только и ждал, чтобы внести свою лепту в рождение новой идеи.

Обретение басиста оказалось на практике даже более трудным, чем поиски гитариста. Нужно было найти не просто хорошего, а такого, чтобы нам подходил. Однажды к нам завернула такая девица (думалось, что ее присутствие внесет какое-то разнообразие); мы сыграли «Несчастную девушку», «Прорвись» и еще парочку собственных вещей. Попробовали и блюзы – нашу версию «Мужчины, заходящего с черного хода», навеянную Джоном Хэммондом, и недавно отработанного «Маленького красного петушка» в версии Хоулина Вулфа. Но мы по-прежнему звучали слишком традиционно. Добавив бас, мы зазвучали как любая другая рок-н-ролльная банда. Даже слишком похожая на Роллингов. Хотя они нам  нравились,  и  мы  бесконечно  обсуждали

их новую запись «Последствия», но мы были готовы на всё, чтобы добиться иного звучания.

А мне нравилось репетировать всего лишь с двумя другими инструментами и голосом Джима. Звучание было таким открытым. Перво-наперво, я держал темп, не позволяя никому ускоряться или тормозить, но и для остальных хватало места, – что позволяло выражать свою индивидуальность, и в результате, кажется, складывалось уникальное звучание нашей группы. С моим джазом, рэевским классическим тренингом, расширившимся до блюза; фолком и фламенко Робби и джимовым страстным увлечением старыми черными блюзовыми певцами мы постепенно формировали саунд «Дверей».

В конце концов, Рэй нашел клавишный бас фирмы Фендер Рэудз, так что мы больше не нуждались в басисте. Это завершило формирование саунда. Поскольку Рэй и так играл партию басового ключа левой рукой, а мелодию – правой, то ему пришлось играть левой на Фендер-басе, пока правая концентрировалась на органе. Рэудз звучал немного расплывчато, но все же формировал ту основу, в которой мы нуждались, и сделал нас еще более особенными.

Отсутствие басиста предоставляло мне свободу маневра, и я кайфовал, добавляя свое сопровождение к пению Джима. Почему-то порой в по-настоящему тихом музыкальном отрывке, таком, допустим, который позже вошел в «Конец», я взрывался одной или двумя барабанными дробями, срывая напряжение. Понимаю, как ужасно они звучали в тех тихих местах, но я хотел сделать их еще более ужасными.

— Мы никогда не сомневались, что добьемся своего, — вспоминает теперь Робби. -Мы сразу знали, что наш материал лучше, чем у любой группы; а наш певец выглядит лучше всех остальных. С чего бы нам облажаться? —  Мы ощущали свое совершенство.

Теперь нам не хватало только названия. В то время большинство американских групп имело длинные психоделические названия, как «Клубничный будильник», «Аэроплан Джефферсона» или «Бархатная подземка».

Тем летом 1965-го цвели апельсины, погода предполагала футболки, и я сидел на заднем сиденье желтого Рэевского Жука-Фольксвагена, который держал путь на юг по автостраде Сан-Диего. Джим восседал на месте пассажира одетый в джинсы, футболку и с босыми ногами. Казалось, обуви он не носил никогда. Джим засмолил косячок.

— А что ты думаешь о названии «Двери»?- спросил  он, поворачиваясь ко мне и протягивая самокрутку.

— Хммм…коротко и ясно,- ответил я, принимая бычок. — А ты не ошизел — курить ЭТО в машине?

Джим пожал плечами. Я сделал короткую затяжку и поспешно вернул ему косяк.

— Держите бычок пониже, вы что – дети? — подал голос Рэй. — И дайте-ка мою дозу.- Моррисон поднес  самокрутку  к  губам  Рэя,  и  тот  сделал  огромную  затяжку. –

Джим почерпнул идею названия из книги Хаксли «Двери восприятия».

«Двери» — крутилось у меня в голове. «Мне нравится. Ни на что не похоже. И звучит странно. Хаксли, думал я себе, да, я слышал о нем. Надо бы прочитать эту книжку».

Моррисон объяснил, что Хаксли позаимствовал это выражение у Вильяма Блейка. «Когда бы двери восприятия были чисты, все представало бы пред человеком таким, каким оно и есть,- безграничным». Услышав это, я убедился в том, что в нашей банде есть истинный поэт.

«Двери». Мне нравилась грубоватая прямота.

— А как, ты думаешь, нам надо будет одеваться?- продолжал Джим с искренним лицом. — Как насчет костюмов?

— Не знаю…посмотрим, как оно пойдет,- пробормотал я, думая, что предложение Джима хуже некуда.

«Подчас он такой наивный»,- думал я.- «Так и торчат эти джексонвилльские корни. Штат Флорида. Не слишком-то стильно. Скорей, провинциально».

%

Последнее, что заслоняло нам путь, был призыв в армию. От одной мысли научиться убивать я делался больным. Как и от назойливого страха, что группа развалится, если кого-нибудь из нас призовут. Дела во Вьетнаме быстро набирали оборот. Нескольким друзьям уже пришли повестки. Я не мог врубиться, почему правительство решило, что нашей национальной безопасности угрожают коммунисты, пришедшие к власти в одной из дальневосточных стран на другой стороне Земли.

Рэй уже отслужил свое несколькими годами ранее. Ему уже не надо было париться об этом. Я помнил историю из его студенческого фильма «Пролог» отчетливо автобиографичную. Депрессуя по поводу разрыва с последней девицей, Рэй записался в армию. (Очевидно, был в полном ауте. Должно быть, девица была что надо!) Через год, впервые попробовав «травку» и курение Тайских благовоний в Азии, Рэй захотел обратно.

Он проглотил маленький шарик из алюминиевой фольги, который на рентгене выглядел как язва. Кроме того, поведал им, что является гомосексуалистом, после чего они сказали: «Отправляйся-ка ты, парень, домой».

Тем летом Джим, Робби и я получили повестки на медкомиссию. Состоятельная семейка Робби наняла психиатра подготовить заключение, что он не годится для службы. Затем они послали его на призывной пункт в Тусон, штат Аризона, где местное анти-призывное движение пока еще не сделало вояк равнодушными к врачебным отпискам.

Мне надлежало явиться на призывной пункт Лос-Анджелеса; Джиму – через неделю.

Физподготовка всегда была моим слабым местом. Заголовки Лос-Анджелес Таймз кричали о первом уклонисте, посаженном в тюрьму. Он был другом друга, с которым я как-то встречался. Держа это в голове, я валялся целыми днями, поглощая заботливо припасенный Робби бензедрин и читая для воодушевления «Дневник Альбионского лунного света» Кеннета Пэтчена. Подпоясанный пацифистской риторикой на фоне тоскливой губной гармошки Боба Дилана, выводящей «Бог на нашей стороне», я пытался убедить себя, что бесстрашен, как квакер. Когда родители дотащили меня наконец до призывного пункта, нервы мои были полностью расстроены. Одетый в полосатую голубо-розовую рубашку и коричневые не стиранные несколько недель вельветовые брюки, я толкнул дверь в большой и шумный военный штаб, где меня ждала судьба. Одежка моя воняла невыносимо.

— Давайте-ка, парни,- орали на нас вербовщики, как будто мы уже находились на службе. — Заполняйте эти анкеты и шагом марш наверх на медкомиссию.

Я заполнил анкетную форму неряшливей некуда, обеспокоенный тем, что сойду с ума, если не получу отсрочки. С кислотой я нашел бы исцеление в этом безумном мире. С армией я уже чувствовал себя на грани безумия. Казалось, моя музыкальная карьера загибается прямо на глазах.

Когда я заполнил анкеты, старый школьный приятель Эд Вёкмэн самоуверенно протопал ко мне через рекрутский зал. «Блин!- подумал я. — Он может снести всю мою защиту». Я постарался спрятать лицо.

— Эй, Джон! Ты еще не в курсях? Будь спок, мужчина, встретимся во Вьете.

Меня не развлек его грубый юмор. Я гримасничал, стараясь даже не глядеть на него, а то бы он понял, как я растерялся. К счастью, он бросил лишь один взгляд на мой искаженный несчастьем облик, тряхнул головой и зашагал прочь.

Когда он ушел, я поскакал наверх — к следующим испытаниям. Направляясь на анализ мочи, я понял, что мог бы сфальсифицировать результаты, принеся с собой что-нибудь эдакое.

Кабинеты шли за кабинетами. Я окончательно ошалел, когда меня пристроили в очередь на собеседование с армейским психиатром. Времени оставалось в обрез, и я принялся с бешеной скоростью соображать. Если бы они прямо сейчас просто пощупали мой пульс, меня по справедливости пришлось бы списать.

Пока мы ожидали своей очереди к психиатру, прямо перед собой я заметил одного женоподобного черного пижона. Он вел себя шумно, невежливо и отчетливо гомосексуально. Я бы поспорил на сотню долларов, что он получит свою отсрочку.

Он стал тем вдохновением, которого мне так не хватало.

Войдя в кабинет врача, я окаменел. С головокружением, надорванным сердцем и желеобразными коленями я просеменил к столу психиатра. Избегая любого зрительного контакта с ним, схватил стоявший перед его столом стул и протащил его в дальний угол комнаты прямо под фотки президента Джонсона и Б-52.

Затем уселся лицом к стене.

— ЭЙ ТЫ, ЖОПА С РУЧКОЙ, ВЕРНИСЬ-КА СЮДА!!! — заорал психиатр.

Трепеща от страха, но, решившись все-таки исполнить свой импровизированный план, я насколько возможно элегантно притащил стул назад. Затем наклонился над его невротично аккуратным столом так, что между нашими лицами осталось всего несколько дюймов. Моим дыханием можно было сбить один из бомбардировщиков на фото. К тому же я неделю не мылся.

— Ты хочешь в армию?- осведомился он, отклоняясь от меня и сдерживая дыхание.

— Нет, сэр, честно говоря, думаю, не потяну, — убедительно ответил я, источая искренность. Мои глаза зафонтанировали крокодиловыми слезами. Впервые в жизни я проходил настоящий кастинг и даже не подозревал об этом.

— Армия тебе поможет! — сказал он, с отвращением тряся головой. Проштамповал мои бумаги, не обращая внимания на сценическое искусство, достойное Лоренса Оливье.

Вернул мои бумажки и направил в следующий кабинет. Пошатнувшись, я удалился в глубоком отчаянии.

Вскоре я обнаружил себя перед длинным столом, за которым собирали заполненные справки. Черная вольнонаемная выпростала руку и начала подшивать мои бумажки. Лет около пятидесяти, униформа трещит по швам, но это было первое участливое лицо, которое повстречалось мне за весь день. Обрабатывая анкеты, она почувствовала мое уныние и отвела меня в сторону. Многозначительно указав на квадратик в анкете напротив «гомосексуальных наклонностей», она спросила: «Ты больше ничего не хочешь отметить?»

Я взглянул на нее, сначала испуганно, потом с надеждой; а она кивнула на бумаги, как бы говоря: «Отмечай». Не знаю, решила ли она, что я слишком хрупок для армии, или и вправду гэй. Ее материнский взгляд убеждал, что отметка в этом квадратике переведет меня в запас.

Спустя несколько часов я получил свою статью – 1Г. Клерк пояснил мне, что с такой статьей я должен буду явиться к ним через год, а пока я СВОБОДЕН! Вообще-то я хотел 4С, которая давала постоянную отсрочку, но не собирался долее торчать там и спорить с ними.

Мать подобрала меня на углу парка МакАртур. Садясь в машину, я был смущен своей вонью, но когда наконец рассказал ей о своей уловке, она тоже обрадовалась, что я признан непригодным.

Папа не подал виду о своих чувствах.

Еще один удачливый уклонист от армии, и «Двери» были бы ничем не обременены.

%

14 июля – в День взятия Бастилии – я повез Джима в центр на  медкомиссию.  Перед  входом на призывной пункт собралась длинная очередь, и Джим бесстрастно порекомендовал мне подъехать за ним через пару часов. Типа, к тому времени он с этим покончит. Я попытался рассказать ему, что мои мытарства длились целый день, но он лишь одарил меня волчьим оскалом, так что я предпочел перекусить и, во всяком случае, вернуться проверить. Мне не хотелось тут слоняться. Я нервничал, даже просто находясь в зоне действия вооруженных сил.

К полудню я вернулся и убедился, что Джим, равнодушный как всегда, подпирает стену, согнув одну ногу, и расчесывает руками свои патлы.

Я припарковался к обочине и вышел из машины, когда он почапал ко мне. «Порядок? Что произошло? — заорал я через дорогу.- Выкрутился? Давай выкладывай».

Моррисон пожал плечами и сказал: «Не волнуйся. Все закончилось. Они дали мне статью Зэд». Он скользнул в машину.

Я тряхнул головой в растерянности и уселся на место водителя. «А что это за чертовщина – статья Зэд?»

— Да не знаю я,- ответил он, поддразнивая меня.

Я завел Газель, установил первую скорость и двинулся по направлению к Голливуду. — Колись, Джим, что ты там заделал?

Он только сверкнул озорной улыбкой. «Етит-твою мать,- подумал я. — Ну, это уж слишком. Он даже не травмировался тем, что чуть не довело меня до инфаркта». Кружа по городу, я побуждал его раскрыться, но он продолжал наслаждаться таинственностью. Как же он выкрутился из этого?…Я терялся в догадках.

Когда вывернули на запад на автостраду Санта-Моники, направляясь в «Эллоуетт Кофи-шоп» Венеции, в моем стареньком приемнике начала потрескивать стоунзовская версия «Короля пчел».

Джим тут же встрепенулся и принялся отбивать неверный ритм, молотя по приборной доске.

— Знашь, я люблю эту песню, но меня смущает, когда Рэй – старый блюзмэн – ее поет,- сказал он со странным выражением.

— Почему? — спросил я. — Тут другой размер, кроме того, Робби играет бутылочным горлышком. — Джим изобразил легкое недоумение и постарался попасть в такт на моей приборной доске.

— Ну, не знаю….Мне нравится, как Рэй ее делает,- добавил я.

Без ответа.

— Слишком старомодно,- наконец выдавил Джим.

Я сменил тему. «Ты не поверишь, но в последние выходные, приняв кислоту, я подумал, что я – Бог!»

— Харэ шутить-то,- отозвался Джим с сарказмом.

— А вот. Я отправился на Малибу с Биллом Вулфом, этой девицей Джоджи, которая отирается возле Робби, и моим дружком пианистом Грантом. Мы потащились по высохшему руслу. Я взобрался на холмец, пока Грант и Билл шарили туда-сюда. Джоджи приспичило добраться до ближайшего монастыря Горы Уединения, и мы увидели, как вдалеке она вскарабкивается на огромный деревянный крест, возвышающийся над океаном!

— Ха-ха-ха!

— Так или иначе, но, топча сухой мох, я отчетливо видел путь, по которому катятся бурные воды, чувствовал, что природа будет вечна, пока мы не уничтожим сами себя ядерным оружием. И я воскричал Гранту и Биллу, находящимся внизу: «Продолжайте, продолжайте делать всё необходимое, всему свое место». Они засмеялись, поскольку я как бы заправлял их хором. А я, на самом деле, ощущал себя Богом, управляющим Вселенной.

— Неслабо. Как будто супер-эго наехало!

— Ну уж! Я чувствовал совсем не это. Я ощущал свое великодушие!

— А вот Рэй на прошлой неделе имел прямо противоположный опыт.

— Вы, ребята, принимали кислоту?

— Да, и у Рэя был настоящий шубняк.

— Правда? А что произошло?

— Да ничего… просто он все время жаловался.

— Не понял, почему?

— Я не знаю, но это было очень стремно, так как нам пришлось сконцентрироваться на помощи ему, а не наслаждаться собственным улетом.

— Да уж, я понимаю, о чем ты.

— Эй, Джон, а как ты думаешь, могли бы мы стать такими же известными, как Стоунз?- спросил Джим, в своей излюбленной манере резко меняя тему.

Я приподнял брови, как бы говоря: «Конечно!»

Джим кивал головой в такт «Королю пчел» и притоптывал.

Когда мы прибыли на аллею позади Венецианского променада, я почувствовал, что удавка военного призыва ослабла, уксусный ангидрид под рукой, музыка формирует в ансамбле настоящее братство, и нас ничто не остановит.

Джим так никогда и не объяснил мне, что означает эта чертова «статья Зэд».

На протяжении зимних репетиций Джим начал петь с большей компетентностью. Почти каждую неделю он приносил несколько обрывков бумаги или салфеток с пятнами от кофе, содержавших самые невероятные стихи, которые когда-либо на них писались; он напоминал мне Дилана Томаса с его спичечно-этикеточными поэмами.

Джим был парнем с врожденным инстинктом мелодии, но не знал ни одного аккорда, чтобы зафиксировать ее.

«Иногда я подбираю слова, чтобы запомнить мелодию, которую услышал». У него был дар слышать мелодии в голове, а уж нашей задачей было помочь ему извлечь их оттуда, подсказывая, какие ноты в действительности он должен петь.

— Джим не был так уж музыкален, но мог молотить по фоно довольно мило,- комментировал Робби в одном интервью. — Но это всё, что он мог. На самом деле он не был музыкален. Ты не мог сказать: «Хорошо, Джим, а возьми-ка си-бемоль». Это был не Фрэнк Синатра, который мог читать с листа и петь. Его вклад в аранжировку был не так уж велик.

— Звучит как соль мажор,- догадывался обычно Рэй, пока Джим исполнял запев. Робби подбирал на гитаре пару нот, потом – аккорд, а потом вступал и я со своим ритм-комментарием. — По мне, так это звучит на четыре четверти. Типа шаффла. (Танец или танцевальное движение, характеризующееся волочащимся движением ступней – прим.перевод.) Затем мы побуждали Джима спеть второй куплет или припев на фоне трех инструментов.

Эти групповые репетиции, где мы оттачивали наш стиль, были для меня большим наслаждением. Комбинация из Робби, Рэя и меня была идеальной для оркестровки слов Джима.

Небеса такими заселены,

Чья осанка прямо за сердце берет.

Ее руки клевы, ноги длинны,

От походки мой мозг эту песню орет.

Привет. Люблю. Свое имя открой.

Привет. Люблю. Дай сыграть мне с тобой

Тротуар – знаток любых путей —

Словно пес, по-рабски служит ей.

Как ее внимание привлечь?

Лоху смуглый алмазик не завлечь.

Привет, привет, привет…

— А ты бы не мог подбросить меня до квартиры Розанны на Биверли Хиллз? Хочу убраться отсюда на пару дней,- попросил Джим.

— А кто эта Розанна?, — спросил я, когда мы зашагали к машине.

— Девушка такая. Студентка художественного факультета УКЛА.

— Ну и ну!- поддразнил я.

Свернув налево на Океанское авеню, мы отчалили от меблирашки Рэя и Дороти.

— Это возле Чарливилля, (район Лос-Анджелеса – прим.перевод.) в одном из тех испанских двух-квартирников.

— Хорошо.

Джим позвонил в дверь.

— О, это ты, входи. — Привлекательная длинноволосая блондинка была удивлена. Видимо, тем, что Джим ей не позвонил.

— Это – Джон.

— Здорово.

— Здорово.

Джим прошел прямо к кухонному столу, достал сумку с травкой и принялся крутить козьи ножки. Он вел себя так, как будто жил здесь.

Розана отреагировала с очевидным сарказмом. «Не стесняйся, Джим». Может, Джим повстречал себе ровню? Казалось, она забавляется, подтрунивая над ним.

— Скоро вернусь,- сказал я, чувствуя стеснение от растущего напряжения.

Я объехал торговый район и остановился у винного магазина прикупить яблочного сока. Джим собирается там ночевать? Я решил проверить это по дороге домой.

Когда я постучал, дверь, будучи совершенно незапертой, отворилась. Я распахнул ее и увидел стоящего в гостиной Джима, который держал огромный кухонный нож у живота Розаны. Пара пуговиц ее блузки с треском отскочили, так как Джим скручивал ей руки за спиной.

Мой пульс утроился.

— Что тут у нас?- воскликнул я, стараясь разрядить ситуацию. — Джим, полегче с  такими нетрадиционными способами соблазнения.

Джим взглянул на меня с удивлением и отпустил Розану. — Да, мы просто шутили.

Реакция Розанны со страха и гнева сменилась на облегчение. Джим положил нож.

Я в ансамбле с психбольным. Я В АНСАМБЛЕ С ПСИХБОЛЬНЫМ!

Я в комнате с психбольным.

— Ну, мне надо ехать… Ты со мной?

— Нетушки.

Я сделал ноги. Я беспокоился о Розанне, но о себе беспокоился еще больше. В комнате определенно ощущалась напряженность, как сексуальная, так и насильственная. Вот поэтому я и предпочел покинуть их. В состоянии шока доехал до родительского дома. Почему я оказался в ансамбле с сумасшедшим? Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, с родителями, да хоть с кем… но я знал, что не смогу. «Двери» были моим единственным билетом в самостоятельный мир и возможную карьеру в любимом мной деле, а если тот, кому я поведаю об инциденте, скажет, что я должен уйти, то у меня не будет выбора. Вот школа не давала мне выбора, поэтому-то я ничем и не интересовался. Я постарался забыть этот инцидент с ножом. Но если проблемы не решать, они в том или ином виде возвращаются. Например, в виде нервных мурашек, которые постоянно бегают по моим ногам.

Метился в счастье, да все недолет.

Волнуй меня, бэйби, ночь напролет.

«Нам нужно больше материала,- сказал Джим на репетиции в декабре 1965 года. — Каждый пойдет домой и напишет сегодня по песне. Используйте универсальные образы вместо специфических. Землю, воздух, огонь, воду».

На следующей репетиции ничего эдакого не произошло; все случилось сразу после встречи Нового Года, когда мы собрались в доме родителей Робби в Тихоокеанском Палисаде. В тот полдень мы не смогли задействовать апартаменты Хэнка, вот и собрались тут.

Прямо у двери Робби поприветствовал нас с особым энтузиазмом. «А у меня новая песня, моя первая песня, и я думаю, это – хит»,- сказал он, проводя нас в гостиную-репетиционную.

Джим сказал: «У меня тоже одна имеется». Рэй и я хранили молчание.

Взяв гитару, Робби выдал несколько запоминающихся аккордов и пропел начальные строки. По мне, дак именно так должен был звучать хит-сингл. Он явно цеплял. Застревал в памяти с первого раза.

Все закивали. «Да, да, мило, мило, Робби».

Потом Джим спел а-капелла свою новинку.

Это — конец, прекрасный друг

Это – конец, мой лучший друг

Конец.

Наш план обрел иной

Конец.

Всему, что под луной

Конец.

Хватит печься, удивлять.

Мне глаз твоих не увидать…опять…

Холодок пробежал по моей спине. Это была не лирика, это была эпитафия. Может быть, он и поэт, подумал я, но уж слишком зацикленный на смерти. Прекрасные стихи… но я от них загрустил.

Робби попытался было подыграть Джиму, но потом затряс головой. «Мне придется перенастроить гитару,- сказал он.- Давно хотел попробовать восточный строй, который слышал у ситара».

«Давай-ка сначала поработаем над твоими делами,- предложил Рэй Робби. — А уж потом сможешь перестроиться».

Комната вновь наполнилась энергией. Я начал наигрывать какой-то латиноамериканский бит. «А не подмешать ли сюда джазу?», — предложил я.

Рэй и Робби согласно кивнули. Рэй тут же склонился над своим органом, отрабатывая вступление.

«Да-дада-да-да- Дерьмо. Да-дада-да-да-да- Дерьмо. Да-дада-да-да-да-да- Проклятье.»

Следующие десять минут Рэй отрабатывал вступление, а мы все отдыхали. Я пошел на кухню и, убедившись, что поблизости никого нет, стащил пригоршню печенюшек марки «Бордо с фермы на Перечном Холме», лежавших в буфете. Мать Робби знала, что я без ума от них, и не была слишком сурова ко мне.

— Мой папа сказал, что «Двери» — это наихудшее название ансамбля, которое он когда-либо слышал,- выпалил я, усаживаясь на свою барабанную табуретку.- А я ответил ему, что такая реакция означает, что мы на верном пути!

Я так и остался с крошками на губах, и мы опять навалились на новую песню. Припев, казалось, оправдывал более тяжелое роковое звучание, тогда как запеву скорее подходила джазовая окраска. Проклятье, думал я себе, этот припев такой въедливый, что я смог бы играть его весь день.

Мы прозанимались не меньше часа, прежде чем прервались хлебнуть пивка.

Джим с треском открыл Дос Эквис (сорт мексиканского пива – прим.перевод.) и плюхнулся на диван, обтянутый темно-зеленой кожей. «Я думаю, нам нужно будет делить все деньги поровну, включая авторские гонорары»,- ни с того, ни с сего сказал он. Мы удивились. Это было не только благородное предложение, но и прозорливое на предмет сохранения мира в рядах нашего ансамбля. Оно вытекало из того, что, хотя большинство песен писали Джим и Робби, но аранжировали-то их мы все вместе. О себе я думал тогда, что я – всего лишь барабанщик, но вдруг оказалось, что Джим по-настоящему уважает наши с Рэем таланты. С того момента, когда Робби начал приносить свои собственные песни, его талант стал очевиден. Насчет себя я не был так уж уверен.

— Да, все правильно,- согласился Робби. Рэй и я выразили единодушную поддержку. Теперь, когда денежный вопрос был решен, мы больше, чем когда бы то ни было, почувствовали себя одной семьей.

— А ты помнишь, как нарезает Кэннонболл на «Ругайся здесь»? — спросил я Рэя.

— Да уж, весьма лаконично.

— А то! Там три доли в такте. Давайте-ка сыграем что-нибудь на три четверти… ну как «Все блюзы». — И я щеточками обозначил джазовый 3/4-ной размер. Рэй и Робби вступили в свою очередь, и мы залабали «Все блюзы» Майлза. На последней репетиции Рэй научил Робби как закольцовывать тему, и теперь тот старался вовсю. Джим осторожно вползал в общее дело, тряся единственным маракасом, и я отметил, что делает он это все лучше и лучше. На этих старых джазовых мелодиях каждый из нас раскрывался в музыкальном плане, и это было хорошо.

С усердием взявшись за новую песню, я сделал отсчет и издал громкий треск прямо перед вступлением Рэя. Джим загудел первый куплет в предельно низкой для себя тональности:

Детка, я б тебе солгал,

Вся бы ложь наружу вышла,

если б я тебе сказал:

«Нам не заторчать повыше…»

Робби нашел отличный гитарный ритм, я управлялся с размером, а Джим орал во всю глотку:

Медлить – грех, бегом на бал…

Вдруг он оторвался от листочка, по которому пел: «Эй, Робби, а где окончание?»

— Да, я чего-то застрял на втором куплете.

Джим закатил глаза, поразмыслил секунду, пока мы с Рэем продолжали проигрыш, и выдал:

из трясины слов банальных …?

Джим глянул на Робби, который кивнул: «Да, это подходит»,- и пока Джим носился со стихотворной концовкой, Робби дописывал:

чтоб костер любви не стал…

ей кострищем погребальным…

А потом все это слилось в припеве:

Запали-ка мой огонь,

Запали-ка мой огонь,

Ночь с огнем моей любви знакомь!

Выпускник

6-3383771

Когда календарь 1967-го отсчитывал свои последние деньки, вторая ударная волна, порожденная удачным расположением звезд и везением, катапультировала Саймона и Гарфанкля на еще более высокий уровень славы и влиятельности. Эта волна исходила от еще одной очень мощной формы массовых коммуникаций. Культурная восприимчивость шестидесятых наиболее ярко проявилась в поп-музыке того десятилетия. Рок-звезды похитили у звезд экрана частицу божественной мощи, и несколько экстраординарных фильмов с болезненной скрупулезностью отразили скрытые тенденции, которые вызвали тектонический сдвиг в ландшафте американского общества. Киноиндустрия была вынуждена адаптироваться к культурным переменам, изменившейся аудитории, переменам в бизнесе, меняющемуся миру. Ряд исключительных фильмов того года возжег и раздул настоящее пламя, и во многих из них были рок-н-ролльные саундтрэки.

В мощи и популярности рок-н-ролла в качестве звуковой дорожки к кинофильму не было ничего нового. Это началось в пятидесятые, когда кинорежиссер Ричард Брукс использовал «Рок весь день и всю ночь» (Rock Around the Clock) Билла Хэйли и Комет при демонстрации титров своих «Школьных джунглей» (Blackboard Jungle). Песня была выпущена годом ранее и канула в никуда. Однако синергия музыки и кино ввинтила ее в чарты, где она стала первым национальным рок-н-роллом, пластинкой Номер Один, а главное, запустила то, что стало известным как рок-эра. Год спустя тенденцию продолжил Элвис Пресли. Легендарный диск-жокей Алан Фрид сделал серию низко-бюджетных, но высокодоходных картин, блиставших высококачественным перечнем имен рок-н-ролльных талантов. Даже такие признанные кино-иконы, как Бинг Кросби и Джон Уэйн осознали ценность использования так называемых «подростковых идолов» в своих фильмах для привлечения более молодой аудитории. Это срабатывало. Уэйн, в частности, сделал это постоянной практикой, введя в список исполнителей фильма «На север на Аляску» (North to Alaska) девичьего сердцееда Фабиана, Фрэнки Авалона — в «Элэмоу» (известная миссия францисканцев в Сан-Антонио, штат Техас – прим.перевод.), а Рики Нельсона — в «Рио Браво» (Rio Bravo).

Участвуя в фильмах, музыканты отметились гигантскими хитами, например, почивший недавно Джин Питни, исполнивший заглавные вещи в картинах «Город без жалости» (Town Without Pity) и «Человек, который застрелил Либерти Вэланса» (The Man Who Shot Liberty Valance). Битлы триумфально ворвались в кинематограф своим дебютным «Вечером трудного дня», восторженно принятым критиками. Шлюзы отверзлись. «Бэрды» сделали заглавную песню к фильму Тони Кёртиса, названному «Не гони волну» (Don’t Make Waves). Черепахи сделали то же для «Гида для женатого мужчины» (A Guide for the Married Man). «Превосходные» (The Supremes) спели главную песню в «Хэппенинге» (Happening). Музыка «Ложки полной любви» появилась в картине Вуди Аллена «Что случилось, Тигровая Лилия?» (What’s Up, Tiger Lily?) и ранней работе Фрэнсиса Форда Копполы «Ты уже большой мальчик» (You’re A Big Boy Now). Но лучшее использование рока на саундтрэке фильма произошло в 1967 году, когда уважаемый режиссер Майк Николз выбрал Саймона и Гарфанкля в качестве сочинителей музыки к картине, над которой работал. Николз был некогда половиной хваленой комедийной команды «Николз и Мэй» (с Элейн Мэй). Когда их пути разошлись, он стал кинорежиссером, и его дебютная попытка увенчалась наградами – «Кто боится Вирджинии Вулф» (Who’s Afraid of Virginia Woolf) с Ричардом Бёртоном и Элизабет Тэйлор в главных ролях.

Своим происхождением новый проект Николза был обязан роману, опубликованному Чарльзом Уэббом в 1963 году. Речь в нем шла о новоиспеченном выпускнике колледжа с тяжелым случаем чрезвычайной озабоченности за свое личное и профессиональное будущее. Он назывался «Выпускник». Голливудский продюсер Лоренс Турман прочел о нем в Нью-Йорк Таймз и решил, что он мог бы лечь в основу весьма интересного полнометражного фильма. Он привлек Николза, дабы тот сваял сюжет для большого экрана. В январе 2004 года Николз рассказал Ежемесячнику Союза американских режиссеров, что он снял уже пол-фильма, когда брат прислал ему диск «Петрушка, шалфей, розмарин и чабрец». Он непрерывно крутил его на протяжении четырех недель. «Посередине четвертой недели,- сказал он,- я дослушался до чертиков! Так вот же она – удача! Мы стали, снимая, вставлять музыку то тут, то там. А позже я встретился с Саймоном и Гарфанклем, и они основательно заинтересовались всей концепцией. А потом говорят: «О, о’кей. Хорошо, да, все в порядке, Вы можете использовать нашу музыку. Они были весьма искушены в этом деле».

В номере Варьете от15 мая 2005 года Питер Барт написал:

Во время съемок фильма Николз просто помешался на музыке Саймона и Гарфанкля. Лоренс Турман, его продюсер, заключил с Саймоном сделку, чтобы тот написал три новых песни для фильма. Ко времени окончательного редактирования картины Саймон написал лишь «Затруднение недоросля» для сцены, в которой персонаж Дастина Хоффмана бессмысленно хлюпается в бассейне на заднем дворе отцовского дома. Песня не вошла в фильм. Николз умолял композитора постараться еще, но тот был в постоянных разъездах и объяснял, что у него нет времени. Он сыграл ему несколько нот из новой песни, над которой работал: «Это не для фильма… это о прошлых временах – про миссис Рузвельт, Джо ДиМаджио и прочую муру». Николз дал Саймону совет: «Теперь это будет про миссис Робинсон, а не миссис Рузвельт».

В конце концов, Николз решил обойтись записями Саймона и Гарфанкля, выпущенными ранее. «Затруднению недоросля» и «Снова и снова» предпочли «Звучанье тишины», «Апрель. Пора явиться ей» (April Come She Will), «Яркую зеленую машину наслаждений» и «Ярмарку в Скарборо / Кантику» (Scarborough Fair / Canticle). Единственным новым материалом Пола Саймона в фильме оказалась пара припевов песни, известной ныне как «Миссис Робинсон» (Пол тогда еще даже не написал все куплеты.)

Премьера «Выпускника» прошла в Нью-Йорке 21 декабря 1967 года. Фильм добился неслыханного успеха. Одним из его главных компонентов стала ярко выраженная гендерность. То, что раньше называли «пропастью между поколениями», было больше, чем простое расхождение во взглядах. Его можно было суммировать в таких протестных лозунгах, как «Это моя страна, плохая или хорошая!»; «Нет уж, черт побери, мы не пойдем!»; «Америка: возлюби её или проваливай!»; «Эй! Эй! ЭлБиДжей (президент Джонсон – прим.перевод.), сколького ты сегодня пристрелил детей?»; «Средний палец»; «Знак мира» и т.д. Антивоенные демонстрации, движение за гражданские права, сексуальная революция, расцветающая нарко-культура и поднимающее голову раскрепощение женщин, все это работало на поляризацию нации. В сердцевине всех этих разногласий гнездилась полная трансформация ценностей старшего и младшего поколений.

Питер Бискинд в своей книге «Беспечные ездоки, разбушевавшиеся быки: Как поколение секса-наркотиков-рок-н-ролла спасло Голливуд» (Easy Riders, Raging Bulls: How the Sex-Drugs-and-Rock’n’Roll Generation Saved Hollywood) заявляет, что аудитория была готова к более вызывающим картинам, подобным «Выпускнику»: «Пропасть между поколениями разверзлась, [когда] Эбби Хоффман заявил: «Не доверяй никому из тех, кому за 30». Знаменитое словцо «пластиковый» содержало тему фильма, состоявшую в том, что мир взрослых искусственный, неглубокий, в определенной степени аморален и неадекватен проблемам молодых людей».

В успехе «Выпускника» было немало определяющих моментов. Один из них – состав участников, о котором можно только мечтать, начиная прежде всего, с заложившего успех всей своей карьере дебютного выступления Дастина Хоффмана в качестве главного героя в компании с Энн Бэнкрофт, отлично сыгравшей миссис Робинсон, и звездной поддержки актеров-ветеранов, таких как, Уильям Дэниэлз, Мюррэй Хэмилтон и Норманн Фелл. Во-вторых, был прелестный сценарий Колдера Уиллингэма и Бака Хенри. И, наконец, конечно же, музыка Саймона и Гарфанкля, снабдившая верным тоном, как комедийное содержание фильма, так и более серьезные и аналитические аспекты.

В 1968 году фильм обогнал всех по сборам и номинировался на Оскара по семи параметрам. Он занял седьмую строку в списке величайших фильмов столетия, который составляется Американским Кино-Институтом. И поднял планку продаж для альбомов саундтрэков, использовав современную музыку, приведя в кинотеатры новых зрителей, задав практику их экспоненциального прироста на ближайшие четыре десятилетия. Безусловно, картина содействовала взрывоподобному, динамичному росту моды на Саймона и Гарфанкля. Арт так описывает эту поездку в лифте на самую вершину:

— Я помню, как пережил этот период, как представлял себе уровень нашей популярности в народе, и вдруг он начал неудержимо расти. «Звучанье тишины» стало нашим первым хитом в конце 1965-го. Вскоре у нас появился менеджер Морт Льюис, и мы принялись гастролировать по колледжам. Так что в течение 1966-го мы разъезжали со своими хит-синглами второй и третьей очереди. Потом в конце 1966-го мы выпустили альбом «Петрушка, шалфей, розмарин и чабрец», который, как и у Битлов, был одним из «более художественных». Так что, подобно Битлам, мы расширили понимание того, чем может быть пластинка, этим-то и волновали людей Саймон с Гарфанклем. Я помню чувство, которое сообщала нам определенная серьезность взаимоотношения с публикой. Мы не могли просто штамповать поп-синглы, мы могли делать альбомы с концептуальными [идеями]. Мы приступили к созданию богатых во всех отношениях альбомов и отправились в турне.

А потом в 1967-ом вышел фильм Майка Николза «Выпускник» с Дастином Хоффманом и «Звучаньем тишины», «Ярмаркой в Скарборо / Кантикой», который буквально удвоил нашу популярность. Это я почувствовал.

Но произошло еще кое-что. А именно: была установлена дата одномоментного начала публичной продажи саундтрэка к кинофильму и долгожданного альбома совершенно нового материала Саймона и Гарфанкля.

Как обычно, тут были напряги и расхождения во взглядах. Клайв Дэйвис закупил для Коламбиа права на выпуск саундтрэка, думая, что он будет содержать изрядное количество новых песен Саймона и Гарфанкля. Когда обнаружилось, что это не так, он остался с парой припевчиков от «Миссис Робинсон» и пригоршней ранее выпущенных песен. После просмотра фильма Дэйвис решил, что мог бы дополнить саундтрэк полу-сатирической музыкой, написанной для фильма Дэйвидом Грузином. Лагерь Саймона и Гарфанкля был ошеломлен этой идеей. Все свое внимание они уделяли доделке «Подпорок для книг» и посвящали всю свою энергию достижению будущего успеха. Но Дэйвис пообещал выпустить эти записи в тандеме, и что результирующая синергия стимулирует продажи обоих составных частей. Арт и Пол нехотя согласились и вернулись к работе над их «другими» проектами 1968 года.

1968

Художественные усилия не становятся успешными в вакууме. Они сражаются со всем тем, что не дает осуществиться любому виду культурного, политического или социального переворота. Супер-фильмы, театральные постановки, книги, телешоу и музыкальные записи очень часто (умышленно или нет) выводят наружу те подводные течения, что подспудно бурлят в любой данный момент человеческой истории. А как еще объяснить феноменальный успех «Выпускника» или касательно самих «Подпорок для книг»?

Работа над «Подпорками» наконец-то подошла к концу. После того, как Джон Саймон покинул Коламбиа рекордз в конце 1967-го, стало ясно, что Пол, Арт и Рой Хэйли смогут самостоятельно скомпоновать конечный продукт. Первого февраля была записана  «Америка». Второго февраля была записана окончательная версия «Миссис Робинсон». И, наконец, 8-го марта были записаны «Старые друзья» и всё завершающая главная тема альбома.

По ряду причин «Подпорки» невозможно отделить от вызвавших сильнейшее волнение событий 1968 года. На первом месте, конечно, стоит тот факт, что альбом поступил в продажу3 апреля 1968 года, буквально за день до повергшего в ступор убийства в Мемфисе, штат Теннеси, преподобного доктора Мартина Лютера Кинга. Это совпадение уже само по себе притягивало внимание к главным темам, и, в некоторых случаях, к актуальным песням и стихам «Подпорок»: «Я болен, разбит, не пойму отчего»; «Куда ушел Джо ДиМаджио? Брошенная нация грустит»; «О, милость Божья! Мне укрыться негде!»; «Должно быть,… этой фотографии… немало лет.- Что мне осталось? – Лишь хранить воспоминанья». И к скольким же событиям 1968 года могли бы быть обращены те настроения? Выбирайте сами:

Захват корабля ВМФ США «Пуэбло» северными корейцами.

Сенатор Юджин МакКартни («Лысая дружина – поддержим Джина!») стал кандидатом в президенты от Демократической партии.

В День Св.Патрика сенатор Роберт Ф.Кеннеди стартовал в гонке за президентское кресло.

Президент Линдон Джонсон ошеломил всех заявлением о своем отказе от претензий на следующий срок.

Расовые волнения и демонстрации в университетах прокатились по всей стране.

Бессмысленное убийство сенатора Роберта Кеннеди в июне (в тот день «Миссис Робинсон» стала синглом Номер Один в Америке).

Августовские антивоенные акции протеста; во время съезда Демократов в Чикаго полиция развязывает себе руки.

Избрание в ноябре Ричарда М.Никсона президентом.

Для многих, кто пережил эти события наяву, «Подпорки» оказались по-своему успокоительным средством – безопасным покровом, дабы закутаться, когда местные, национальные либо международные новости достают до печенок. И содержавшаяся в них музыка, казалась какой-то хамелеоновской, в том смысле, что большинство оптимистичных песен могли отвлечь вас от царящего в мире хаоса, тогда как более серьезные трэки идеально соответствовали трезвым, задумчивым и рефлексивным эмоциям, которые вы тоже неизбежно испытывали. Спустя четыре десятилетия этот диск все еще может пробудить те мощные эмоции во многих, включая меня, кто рассматривает данную вещь как исключительную работу, как один из величайших, когда либо созданных поп-музыкальных альбомов.

Настало время «послушать» «Подпорки».

ПОСТСКРИПТУМ

9-7647247

Сколько бы еще ни продолжали они шагать по земле, предпочитая выступать вместе или поврозь, Пол Саймон и Арт Гарфанкль будут привлекать внимание любителей музыки по всему земному шару. Будущее, конечно, неведомо, а суд истории – вечно переменчивая сложная тема для новых интерпретаций и пересмотра решений. Но в чем никогда не остановятся критики, эксперты, историки, музыканты, а в равной степени и фанаты, так это в выдвижении своих «неоспоримых» и «безупречных» мнений о событиях, которые еще не имели места. Вот Вам моё: в мире, где большинство продуктов поп-культуры эфемерно и одноразово, в мире, куда влечет нас цунами тривиальности и похоти, музыка Саймона и Гарфанкля будет длиться и длиться. Она будет продолжать привлекать внимание и интерес еще долго после того, как все мы – понимающие, что к чему – обратимся в прах.

Пол Саймон укрепит свой статус исключительного песнесочинителя и исполнителя, но его сольные достижения всегда будут оставаться в незавидном положении по отношению к наследию Саймона и Гарфанкля. Судя по прессе, самым последним его успехом стало первое в истории награждение Библиотекой Конгресса поп-песни Призом Гершвина, которое состоялось на церемонии, прошедшей 23 мая 2007 года в главном холле библиотеки. Супер-звездный состав (включая Джеймса Тэйлора, Стиви Уондера и «Ледисмит Блэк Мамбазо») отдал должное Полу, исполнив ряд песен из его доблестного каталога. Но моментом, наэлекризовавшим толпу, моментом, который большинство будут помнить всегда, стал тот, когда Пол шагнул к микрофону и произнес: «Я рад представить своего дорогого друга и партнера по спорам…» Это был, конечно, Арти Гарфанкль, который просто опрокинул все сообщество еще одним исполнением «Моста над бурными водами».

Как я сказал ранее, применимо к Саймону и Гарфанклю, целое будет всегда больше, чем сумма составляющих. При обсуждении множества полученных ими наград я однажды (в 1990 году) расспросил Пола о введении в Зал Славы рок-н-ролла. Опираясь на присущее ему чувство юмора, он ответил: «Очень маловероятно, что я попаду в Зал Славы, хотя и провел пару неплохих лет в качестве питчера (подающий в бейсболе — прим.перевод.)». Я настоял на своем, и он сдался: «Зал Славы рок-н-ролла — это великая честь. В нем все те люди, которых ты идеализировал, будучи подростком, а потому присоединиться к ним весьма почетно. Конечно, у меня в голове крутилась мысль: когда-то мы с Арти были подростками, прикидывавшимися диск-жокеями, что ставят один рок-н-ролл за другим, и имитировавшими артистов рок-н-ролла. Мы даже вообразить себе не могли, что будем включены в ту же компанию, что и Фэтс Домино, Чак Берри, Сэм Кук и Элвис Пресли, братья Эверли, особенно братья Эверли». (Одним из самых греющих сердце жестов в истории рок-н-ролла стало турне 2003 года, когда Саймон и Гарфанкль воссоединились и откололи очень классную штуку. Они взяли с собой в поездку братьев Эверли, но не в качестве разогрева, а скорее на правах почетных гостей, исполнивших свои идентификационные хиты «Прощай, любовь», «Просыпайся, маленькая Сьюзи» и «Все, что я должен, это — мечтать» (All I Have to Do Is Dream). Это послужило фокусировке внимания на Доне и Филе и такому выставлению их перед публикой с наилучшей стороны, какого они, может быть, не имели в свои лучшие времена.)

Еще один Холл Славы завлек музыкантов присоединиться к его рядам, что расположились гораздо ближе к их дому и в прямом, и в переносном смыслах. Лонг-Айлендский Мюзик-холл Славы ввел Саймона и Гарфанкля в свой Класс в 2007 году. 21 октября одну из известнейших персон нью-йоркского радио, что любила и транслировала их музыку более сорока лет, попросили поприветствовать дуэт. (Этой персоной мог бы быть я!)

Сворачивая свое исследование «Подпорок» — одного из их поистине величайших достижений, – я собираюсь завершить его страстным, искренним ответом Арта Гарфанкля на мой вопрос о значимости наград и призов для музыкантов, и притягателен ли для них тот гигантский запас добрых чувств, что они произвели во всем мире. Ответ был категоричен: «Безусловно, да! Сейчас ты говоришь о самой, вероятно, сладкой стороне моей жизни. О людях с улицы, которые дарят мне такие чувства: «Я действительно, в самом деле люблю то, что Вы делаете. Продолжайте». Или «Вы подарили мне много приятных моментов. Спасибо Вам». Когда я слышу такое, то бываю тронут, не могу выразить, как. Я так и не приобрел никакого пресыщения или циничного отношения к повтору таких высказываний. Когда слышу такое, то думаю: «Было бы чертовски плохо, если б я посвятил свою жизнь чему-нибудь другому!» Вот и завершение того круга. Нет ничего слаще».

Вот таким образом мы и подопрем книгу «Подпорки для книг».

ИЗБРАННАЯ ДИСКОГРАФИЯ ДУЭТА «САЙМОН И ГАРФАНКЛЬ»

СРЕДА, ТРИ ЧАСА УТРА

You Can Tell The World Миру можешь ты рассказать
Last Night I Had The Strangest Dream Вчера я видел странный сон
Bleeker Street Бликер-стрит
Sparrow Воробей
Benedictus               Благословенны
The Sound of Silence Звучанье тишины (так)
He Was My Brother Он был моим братом
Peggy-O Пэгги-о
Go Tell It On The Mountain Иди, вещай с горы
The Sun Is Burning Солнце горит
The Times They Are A-Changin’ Времена, они меняются
Wednesday Morning,3 a.m. Среда, три часа утра

Продюсер Том Уилсон

ЗВУЧАНЬЕ ТИШИНЫ

The Sound of Silence Звучанье тишины (так)
Leaves That Are Green Листья, что зелены
Blessed Благословенны
Kathy’s Song Песня для Кэти
Somewhere They Can’t Find Me Туда, где им точно не схапать меня
Richard Cory Ричард Кори
A Most Peculiar Man Весьма своеобразный человек
April Come She Will Апрель, её ты слышишь трель
We’ve Got A Groovy Thing Goin’ Так превосходно было нам
I Am A Rock Я – скала

Продюсер Боб Джонстон

ПЕТРУШКА, ШАЛФЕЙ, РОЗМАРИН И ЧАБРЕЦ

ScarboroughFair/ Canticle Ярмарка в Скарборо / Кантика
Patterns Узоры
Cloudy Облачно
Homeward bound Спешащий домой
The Big Bright Green Pleasure Machine Яркая зеленая машина наслаждений
The59th StreetBridge Song (Feelin’ Groovy) Мост 59-й улицы(Для пения,

когда ты в превосходном настроении)

The Dangling Conversation Праздная беседа
Flowers Never Bend With the Rainfall Цветы не будут побиты дождем
A Simple Desultory Philippic (Or How I Was Robert McNamara’d into Submission) Простая бессвязная филиппика (или Как меня достал Роберт Макнамара)
For Emily, Whenever I May Find Her Для Эмили, когда б ее я ни нашел
A Poem On The Underground Wall Стихотворенье на стене метро
7 o’clockNews / Silent Night 7-часовые новости / Тихая ночь

Продюсер Боб Джонстон

ПОДПОРКИ ДЛЯ КНИГ

       Save The Life Of My Child Спасите жизнь моего ребенка*
America Америка
Overs Снова и снова*
Old friends Старые друзья
Bookends* Theme Главная тема альбома «Подпорки для книг»
Fakin’ It Кривя душой*
Punky’s Dilemma Затруднение недоросля*
Mrs. Robinson Миссис Робинсон (из кинофильма «Выпускник»)
A Hazy Shade Of Winter
Мутная дымка зимы**
At The Zoo В зоопарке**

Продюсировали: Пол Саймон, Арт Гарфанкль и Рой Хэйли

Песни Пола Саймона

Инженер: Рой Хэйли

* Ассистент звукорежиссера: Джон Саймон

** Ассистент звукорежиссера: Боб Джонстон

Аранжировка в «Старых друзьях»: Джимми Хэскелл

Далее считаю целесообразным дополнить перевод попесенным текстовым материалом в своей интерпретации.

Save The Life Of My Child

.P.Simon

«Good God! Don’t jump!» A boy sat on the ledge. An old man who had fainted was revived. And everyone agreed it would be a miracle indeed

If the boy survived.

«Save the life of my child!»
Cried the desperate mother.

The woman from the supermarket Ran to call the cops. «He must be high on something,» someone said. Though it never made The New York Times. In The Daily News, the caption read, «Save the life of my child!»

Cried the desperate mother.

A patrol car passing by Halted to a stop. Said officer MacDougal in dismay: «The force can’t do a decent job ‘Cause the kids got no respect

For the law today (and blah blah blah).»

«Save the life of my child!» Cried the desperate mother. «What’s becoming of the children?»

People asking each other.

When darkness fell, excitement kissed the crowd And made them wild In an atmosphere of freaky holiday. When the spotlight hit the boy, The crowd began to cheer,

He flew away.

«Oh, my Grace, I got no hiding place.»

Спасите жизнь моего ребенка

.П.Саймон

.

«Не прыгай! Боже мой! Не прыгай!»

А парень вышел на карниз.

И, ожививши старика, которому внезапно стало худо,

Все согласились: если, прыгнув вниз,

Мальчишка выживет, то это будет чудо.

«Спасите сына моего, спасите!»-

В отчаянье кричала мать.

Из магазина продавщица

Полицию метнулась вызывать.

— Видать, ширнулся чем-то,- молвила одна девица.

Пусть Нью-Йорк Таймс на это начихать,

Но в Дейли Ньюс вас ждет передовица:

«Спасите сына моего, спасите!»-

В отчаянье кричала мать.

Патруль полиции, что ехал мимо,

Остановила возгласов плотина.

И офицер сказал в смятении толпе:

«Да, мы могли бы быть оплотом и надёжей,

Но ведь у нашей молодежи

Нет уважения к закону (и т.п., т.п., т.п.)»

«Спасите сына моего, спасите!»-

В отчаянье кричала мать.

«Что стало с нашей молодежью?»-

не уставали люди вопрошать.

С приходом сумерек зеваки одичали,

И в возбуждении кричали,

Всех захватил какой-то праздник сумасбродный.

И в миг, когда прожектор парня на карнизе углядел,

А публика зашлась в приветственном аффекте,

Он полетел…

«О, милость Божья! Мне укрыться негде!»

America

.P.Simon

.

“Let us be lovers, we’ll marry our fortunes together. I’ve got some real estate here in my bag.” So we bought a pack of cigarettes, and Mrs. Wagner’s pies

And walked off to look for America.

“Kathy”,- I said, as we boarded a Greyhound in Pittsburgh, “Michigan seems like a dream to me now. It took me four days to hitchhike from Saginaw.

And I’ve come to look for America”.

Laughin’ on the bus, playing games with the faces She said the man in the gabardine suit was a spy.

I said, “Be careful, his bow tie is really a camera”.

“Toss me a cigarette, I think there’s one in my raincoat”. “We smoked the last one an hour ago”. So I looked at the scenery, she read her magazine;

And the moon rose over an open field.

“Kathy, I’m lost”,- I said, though I knew she was sleeping. “I’m empty and aching and I don’t know why”. Countin’ the cars on the New Jersey Turnpike.

They’ve all come to look forAmerica,

all come to look for America
All come to look forAmerica

Америка

.П.Саймон

.

«Станем любить, чтобы соединить наши судьбы.

Наше жилье у меня в рюкзаке».

Пирожок миссис Вагнер, пачка курева впрок,

Вперед же на поиск Америки.

В Питсбурге я ей сказал, когда сели в автобус:

«Штат Мичиган для меня как бы пройденный путь.

Я автостопом пять дней добирался из Сагино,

И начал свой поиск Америки.

Очень нас смешили попутчиков лица:

Кэти сказала, что строгий тот дядя — шпион.

— Что ж, берегись, в его галстуке-бабочке камера.

— Где-то в плаще сигаретка, сыщи, дорогая.

— Мы докурили последнюю час назад.

Я пейзажем увлекся, Кэти – журналами;

И вставала луна над посевами.

— Я растерялся,- шепнул я заснувшей подружке.-

Я болен, разбит, не пойму отчего.

Сколько машин на дороге в Нью-Джерси —

Все мчатся на поиск Америки,

Мчатся на поиск Америки,

Мчатся на поиск Америки.

Overs

P.Simon

Why don’t we stop fooling ourselves?
The game is over, over, over.

No good times, no bad times, There’s no times at all, Just The New York Times, Sitting on the windowsill

Near the flowers.

We might as well be apart It hardly matters, We sleep separately. And drop a smile passing in the hall But there’s no laughs left ‘Cause we laughed them all. And we laughed them all

In a very short time.

Time Is tapping on my forehead, Hanging from my mirror, Rattling the teacups, And I wonder, How long can I delay? We’re just a habit

Like saccharin.

And I’m habitually feelin’ kinda blue.

But each time I try on The thought of leaving you, I stop…

I stop and think it over.

Снова и снова

П.Саймон

.

Ну, сколько мы будем дурачить себя?

Игре конец, конец игре, конец.

Живем во времени не тяжком и не легком,

Как будто вовсе в никаком.

Лишь «Времена»* какого-то Нью-Йорка

У цветника приникли за окном.

Могли бы жить отдельно, эка важность.

Мы спим поврозь.

Встречаясь по утрам,

Роняем лишь улыбку вместо смеха,

Которого в помине больше нет.

Его мы слишком быстро просмеяли.

Наш миллион стал пригоршней монет.

Мне время лупит прямо по лбу, время

висит на зеркале моем, гремит

на кухне чашками. Вот интересно:

как долго медлить я еще смогу?

Когда останусь вновь один?

Друг другу мы уже привычны,

как сахарин.

Я свыкся с грустью. Да.

Но всякий раз,

Пуская мысли пробный шар о том,

Чтоб от тебя уйти, я замираю

И прекращаю думать…

Но потом

Опять о том же размышляю.

————

*- наиболее влиятельная в США ежедн.газета New York Times — прим.перевод.

Old friends

P.Simon

Old friends, old friends sat on their park bench like bookends. A newspaper blown through the grass

Falls on the round toes on the high shoes of the old friends.

Old friends, winter companions, the old men Lost in their overcoats, waiting for the sunset. The sounds of the city, sifting through trees,

Settles like dust on the shoulders of the old friends.

Can you imagine us years from today,

sharing a park bench quietly?
How terribly strange to be seventy.

Old friends, memory brushes the same years,

silently sharing the same fears…

Старые друзья

П.Саймон

.

Два старых друга сидят на садовой скамье,

Словно подпорки на полке зачитанных книг.

Ветер швыряет газетный листок напрямик

К их допотопным ботинкам — старьё на старье.

Скоро закат. Компаньоны на зимнем кочевье —

Каждый закутан в пальто, что пора сдать в музей.

Сеется шум городской сквозь кусты и деревья,

Пылью садится на плечи старинных друзей.

Только представь: через годы, такой же зимой

Вместе с тобой мы покойно скамейку разделим…

Как же ужасен и странен десяток восьмой.

Пыль с твоих лет смахнут дружеской памяти взмахи.

Молча разделит друг все твои тайные страхи.

Bookends* Theme

P.Simon

.

Time it was, and what a time it was, it was… A time of innocence, a time of confidences. Long ago… it must be… I have a photograph.

Preserve your memories, they’re all that’s left you.

——————

*- стойки, предохраняющие ряд книг от падения – прим.перевод.

Главная тема альбома «Подпорки для книг»

П.Саймон

.

Да-а… были времена, и что за времена…

Года совместного с тобой наивного незнанья.

Должно быть,… этой фотографии… немало лет.

Что мне осталось?

– Лишь хранить воспоминанья.

Fakin’ It

P.Simon

.

When she goes, she’s gone. If she stays, she stays here. The girl does what she wants to do. She knows what she wants to do. And I know I’m fakin’ it,

I’m not really makin’ it.

I’m such a dubious soul, And a walk in the garden Wears me down. Tangled in the fallen vines, Pickin’ up the punch lines, I’ve just been fakin’ it,

Not really makin’ it.

Is there any danger? No, no, not really. Just lean on me. Takin’ time to treat Your friendly neighbors honestly. I’ve just been fakin’ it, I’m not really makin’ it. This feeling of fakin’ it—

I still haven’t shaken it.

Prior to this lifetime I surely was a tailor. Look at me («Good morning, Mr. Leitch, Have you had a busy day?») I own the tailor’s face and hands. I am the tailor’s face and hands and I know I’m fakin’ it, I’m not really makin’ it. This feeling of fakin’ it—

I still haven’t shaken it.

Кривя душой

П.Саймон

.

Решив уйти, она ухода не отсрочит.

Решив остаться, остается тут,

И делает она лишь то, что хочет,

Не пряча пожелания под спуд.

А я вещаю фальшь с апломбом попугая,

Хоть этим ничего не достигаю.

Я, видите ли, весь такой неоднозначный.

Гулять в саду мне даже как-то неохота,

Среди упавших лоз искать проход удачный.

Для вида восхищаясь солью анекдота,

Я просто притворяюсь, хоть и знаю,

Что этим ничего не достигаю.

И тут опасности на самом деле нет:

Доверьтесь мне, хоть я притворство практикую.

Добрососедства дух нарушить не дерзну,

Коль будет нужно, я легко солгу в ответ.

Как имитатор, я подделки фабрикую,

И чувства этого никак я не стряхну.

Я убежден, что в прежней жизни

Был портным,

Носил лицо, арендовав его у сводни:

(«Приветствую Вас, сэр.

Тяжел денек сегодня?»)

И нынче не располагаю я иным.

Притворное лицо закройщика и руки —

Клиент клюет на льстивости блесну.

Не добиваясь ничего, я лгу без муки,

И криводушия никак все не стряхну.

Punky’s Dilemma

P.Simon

.

Wish I was a Kellogg’s Cornflake Floatin’ in my bowl takin’ movies, Relaxin’ awhile, livin’ in style, Talkin’ to a raisin who ‘casionn’ly plays L.A.,

Casually glancing at his toupee.

Wish I was an English muffin
‘Bout to make the most out of a toaster.

I’d ease myself down,
Comin’ up brown.

I prefer boysenberry More than any ordinary jam.

I’m a «Citizens for Boysenberry Jam» fan.

Ah, South California.

If I become a first lieutenant Would you put my photo on your piano? To Maryjane— Best wishes, Martin. (Old Roger draft-dodger Leavin’ by the basement door), Everybody knows what he’s

Tippy-toeing down there for.

Затруднение недоросля

П.Саймон

.

Вот стать бы мюслями от «Келлог»,

В тарелке плавать, сняться в кино-эпопее

Слегка расслабившись, шикуя смело,

Болтать с изюмчиком, играющим порой в ЭлЭйе,

Бросая взгляды на его игривый хвостик.

Вот стать бы мне хоть булочкой английской,

Чтоб испытать, что может тостер.

(Я же – гностик.)

Ведь ставши смуглой сомалийкой,

Я б от хлопот избавился совсем.

Средь прочих джемов я люблю сугубо

Джем ежевичный. Я ведь член фан-клуба

«Сограждане за Ежевичный Джем»

Ах, Калифорния, вскормившая меня…

А будет — коли стану я старпомом —

Мой храбрый вид храним твоим альбомом

Со строчкою «Для Мэриджейн. Навеки твой»?

(Ведь Старый Роджер, что от армии косил,

Оставлен у дверей в подвал),

Известно каждому, как, не жалея сил,

Он плоскостопие изображал.

Mrs. Robinson

P.Simon

.

Сhorus:

And here’s to you, Mrs. Robinson,
Jesus loves you more than you will know (Wo, wo, wo), God bless you, please, Mrs. Robinson, Heaven holds a place for those who pray

(Hey, hey, hey…hey, hey, hey).

We’d like to know a little bit about you for our files. We’d like to help you learn to help yourself. Look around you. All you see are sympathetic eyes. Stroll around the grounds until you feel at home.

Сhorus.

Hide it in a hiding place where no one ever goes. Put it in your pantry with your cupcakes. It’s a little secret, just the Robinsons’ affair. Most of all, you’ve got to hide it from the kids.

Сhorus.

Sitting on a sofa on a Sunday afternoon, Going to the candidates debate, Laugh about it, shout about it, When you’ve got to choose,

Ev’ry way you look at it, you lose.

Where have you gone, Joe DiMaggio? A nation turns its lonely eyes to you (Woo, woo, woo) What’s that you say, Mrs. Robinson? “Joltin’ Joe has left and gone away”

(Hey, hey, hey…hey, hey, hey)

Миссис Робинсон

П.Саймон

.

Припев:

А ведь Иисус, миссис Робинсон,

Любит Вас сильней, чем я пою.

Мольба дошла, миссис Робинсон,

Он припас местечко Вам в раю.

Узнаем Вас поближе мы и занесем в досье,

Научим, как наладить бытие.

Взгляните: все, кто возле Вас, сочувствия полны.

Прогулки Вам помочь освоиться должны.

Припев.

Спрячьте это в тайничок от любопытных глаз,

Где затырен кексик и бутылочка Шабли.

Ключ от тайны только лишь у мужа и у Вас.

Главное, чтоб сдуру это дети не нашли.

Припев.

Просмотреть воскресный кандидатский теле-бой

На диване тело размести.

Хоть рыдай, хоть смейся, только, сделав выбор свой,

Ты в прогаре вновь, как ни крути.

Куда ушел Джо ДиМаджио?*

Брошенная нация грустит.

«Джо-Шока нет»,- вот что в ажио-

таже миссис Робинсон твердит.

——————

*- Знаменитый бейсболист, неоднократно входивший в состав сборной всех звезд, трижды избиравшийся лучшим игроком Американской лиги. В 1955 г. избран в национальную Галерею славы бейсбола. Был женат на Мэрилин Монро — прим.перевод.

A Hazy Shade Of Winter

 P.Simon

.

Time, time, time See what’s become of me While I looked around for my possibilities. I was so hard to please. Look around, Leaves are brown,

And the sky is a hazy shade of winter.

Hear the Salvation Army band. Down by the riverside’s bound to be a better ride Than what you’ve got planned. Carry your cup in your hand. And look around. Leaves are brown.

And the sky is a hazy shade of winter.

Hang on to your hopes, my friend. That’s an easy thing to say, But if your hopes should pass away Simply pretend that you can build them again. Look around, The grass is high, The fields are ripe,

It’s the springtime of my life.

Seasons change with the scenery; Weaving time in a tapestry. Won’t you stop and remember me At any convenient time? Funny how my memory skips looking over manuscripts Of unpublished rhyme. Drinking my vodka and lime, I look around, Leaves are brown,

And the sky is a hazy shade of winter.

Look around, Leaves are brown,

There’s a patch of snow on the ground.

Мутная дымка зимы

П.Саймон

.

Ох, время, время… что со мною стало,

Пока я силам приложения искал

Как неуемный радикал.

.

Глянь вокруг: Листья пали, лишившись заслуг,

В небесах видим мы

Только мутную дымку зимы.

.

Ансамбль из Армии Спасения солдат

Играет «Вдоль по речке».

И все наездиться хотят

Гораздо больше, чем желается уздечке.

.

Так неси свой стакан, милый друг,

Глянь вокруг:

Листья пали, лишившись заслуг,

В небесах видим мы

Только мутную дымку зимы.

.
В надеждах упирайся за двоих.
(Конечно, легче говорить, чем сделать.)
Но если вдруг надежды рухнут, просто притворись,
Что можешь заново отстроить их.
Взгляни вокруг: траву пора косить,
И поле жать – на нем хлеба тучны.
На жизненном пути моем – пора весны.
Зима пришла согласно Книге Перемен,
Воткавши время в гобелен.
А ты, когда тебе удобно будет,
Не остановишься, не вспомнишь обо мне?
Забавно память, изучая рукописей спам,
Бежит вприпрыжку по верхам,
По неопубликованным стихам.

.

Водка с лаймом печали сотрут.

Глянь вокруг:

Листья пали, лишившись заслуг,

В небесах видим мы

Только мутную дымку зимы.

Глянь вокруг:Листья пали, лишившись заслуг,

И под снегом уснул дивный луг.

At The Zoo

P.Simon

.

Someone told me it’s all happening at the zoo.

I do believe it, I do believe it’s true.

It’s a light and tumble journey from the East Side to the park.
Just a fine and fancy ramble to the zoo.

But you can take the crosstown bus if it’s raining or it’s cold,

And the animals will love it if you do.

Somethin’ tells me it’s all happening at the zoo.

I do believe it, I do bеlieve it’s true.

The monkeys stand for honesty, Giraffes are insincere, And the elephants are kindly but they’re dumb. Orangutans are skeptical of changes in their cages,

And the zookeeper is very fond of rum.

Zebras are reactionаries, Antelopes are missionaries, Pigeons plot in secrecy, And hamsters turn on frequently.

What a gas! You gotta come and see at the zoo!

В зоопарке

П.Саймон

.

Кто-то мне сказал: такое, мол, творится в зоопарке…

И я поверил, поверил, как дурак.

От Ист-сайда и до парка путешествуйте неспешно,

Насладитесь променадом в зоопарк.

Если холод или дождик, Вы садитесь на автобус,

Будут рады и гепард, и леопард.

Кто-то мне твердит, такое, мол, творится в зоопарке…

И я поверил, поверил, как дурак.

Обезьяны все за честность,

А жирафы – за притворство,

Вот, слоны добры, конечно, но глупы.

Ну, а все орангутанги, те скептичны, как известно,

К переменам до упорства.

А смотритель любит ром, а не супы.

То, что зебры – ретроградки, замечаешь издалече,

Антилопы как предтечи,

Голубей секретны речи

И «подкручен» всякий день любой хомяк.

Что за чушь!

Проверьте сами — чтобы крыть мне стало нечем,-

Так ли все, что я вам спел, или не так.

МОСТ НАД БУРНЫМИ ВОДАМИ

         Bridge Over Troubled Water Мост над бурными водами
El Condor Pasa (If I Could) Полет кондора (Если б я мог)
Cecilia Сесилья
Keep the Customer Satisfied Потребитель должен оставаться довольным
So Long, Frank Lloyd Wright Фрэнк Ллойд Райт
The Boxer Боксер
Baby Driver Водила-детка
The Only Living Boy inNew York Единственный живой паренек в Нью-Йорке
Why Don’t You Write Me Что ж ты не пишешь?
Bye Bye Love Прощай, любовь
Song For The Asking Песня по просьбе

Продюсировали: Пол Саймон, Артур Гарфанкль и Рой Хэйли

Инженер: Рой Хэйли

Звукооператор:Тед Броснан

ИСТОЧНИКИ

Кроме тех, что прямо упомянуты в тексте, все цитаты от первого лица (Саймона и Гарфанкля) попали в эту рукопись, будучи отсортированными из моего личного архива интервью с Полом и Артом, который берет свое начало с момента нашей первой встречи после концерта в Университете Фордэма в декабре 1966 года и простирается аж в двадцать первое столетие!

Прочие доступные источники включают следующие:

Амз Морган. «Саймон и Гарфанкль в действии» Безукоризненное воспроизведение № 62, ноябрь1967 г.

Бронзон Фред. Книжка хитов № 1 от Биллборда. Нью-Йорк: Биллборд Букс, 1985.

Даглас Сузан Дж. Вслушиваясь: Радио и американское воображение. Нью-Йорк: Таймз Букс, 1999.

Фланэгэн Билл. Написано в моей душе. Чикаго: Современные книги, 1986.

Фонэтэйл Питер. История рок-н-ролла. Нью-Йорк: Уильям Морроу и компания, 1987.

Фонэтэйл Питер и Джошуа Э.Миллз. Радио в телевизионную эру. Вудсток, НЙ: Оверлук Пресс, 1980.

Фрике Дейвид. Старые друзья, информация с конверта. Нью-Йорк: Коламбиа / Унаследованные записи, 1997.

Хоскинз Барни. Лед Зеппелин 4. Эммауз: Родэйл, 2006.

Джонсон Пит. «Саймон и Гарфанкль: отчаяние и надежда одиночества». Хит-парад № 9, ноябрь 1968.

Маркус Грейль, ред. Рок-н-ролл устоит. Бостон: Бикон Пресс, 1969.

Маморштайн Гэри. Фирма: история Коламбиа Рекордз. Нью-Йорк: Громоподобный Голос Пресс, 2007.

Рид Джен. Лэйла и другие систематизированные любовные песни «Дерека и Домино». Эммауз: Родэйл, 2006.

Тэйлор Дерек. Это было двадцать лет тому назад. Нью-Йорк: Файрсайд, 1987.

Уитборн Джоэл. Книжка сорока лучших хитов  от Биллборда. Нью-Йорк: Биллборд Букс, 1983.

Золло Пол. Писатели песен за делом. Кембридж, Массачусетс: Да Капо Пресс, 2003.

ОФИЦИАЛЬНЫЕ ИЗЪЯВЛЕНИЯ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ

После 40 лет работы на радио я очень четко осознаю огромную разницу между словом сказанным и напечатанным. Первое – это нечто эфемерное.

Вы произносите слова. Они то ли попадают в избранную мишень, то ли нет, а потом просто испаряются в невидимом воздухе или (по новым временам) погружаются в киберпространство.

Написание книги – совершенно иное дело. Наплывает гораздо более сильное чувство, ведь слова переживут тебя. Они отбираются и обрабатываются гораздо тщательнее тех, что были сымпровизированы или сказаны спонтанно. Я все еще ошеломляюсь, а потом и радуюсь тому, когда, приходя в библиотеку или книжный магазин, нахожу на полках одну из своих самых ранних публикаций. Несравнимый трепет. А посему первое слово благодарности на этой странице — человеку, который более 25 лет тому назад раскрутил мою вторую карьеру автора и по-прежнему остается дорогим и верным другом – Марку Гомпертцу.

На протяжении всего писательского пути я был благословлен прекрасными партнерами и сотрудниками и хотел бы выделить тех, кто старался сделать из меня писателя получше, друга понадежнее и личность, надеюсь, поценнее: Билл Айерз, Нэнси Бэйли, Мэтт Билли, Марти Брукс, Дейвид Баскин, Беки Кабаза, Ненси Элгин, Денис Элсас, Ники Эспозито, Линда Фидер, Джерри Гарфанкль, Кевин Голдмэн, Джулиан Гомпертц, Пол Грэм, Крис Холл, Уэйн Кабак, Алан Кац, Билл Клар, Пол Кёлэнд, Стив Лидз, Артур Леви, Майк Марроун, Стив Маттео, Дон МакДжи, Роджер МакГуинн, покойный Хэнк Медресс, Зд Микоун, Фред Мильоре, Джош Миллз, Мэрилин Мундер, Грэм Нэш, Кэти Петроун, Чип Рахлин, Майкл Рейнерт, покойный Стив Сойер, Дон Зэйгард и Гленн Загорен. Особая благодарность докторам Стиву Гринбергу и Джуди Маркус.

По такому случаю я добавляю к списку новое имя: Питер Томас Фонэтэйл. По праву талантливый писатель и составитель радио-программ, он к тому же великолепный редактор, который безо всяких, на первый взгляд, усилий выжимает из своих авторов абсолютный максимум. Его отец фактически и является одним из тех авторов, чей труд стал еще более впечатляющим. Не было «бурных вод», «звучаний тишины», «праздных бесед». Я не буду перегружать изображение утверждением, что мы всегда были «в превосходном настроении», скажу лишь, что существование этой книги только подтверждает факт того, что «Дитя – Отец Мужчине». (Благодарю вас Джерард Мэнли Хопкинз и Эл Купер.)

Что касается подпорок этой рукописи, то позвольте мне начать с благодарности каждой из них за музыку, которая была столь важна и любима мною и миллионами других на протяжении более чем 40 лет. А также позвольте мне поблагодарить их за качественное время, проведенное вместе на протяжении всех этих лет (без вмешательства оператора!), за сближение и глубокое погружение во все личностные и профессиональные аспекты неиссякаемого источника, которым являются Саймон и Гарфанкль.

Я бы хотел также выразить особую благодарность легендарному продюсеру и администратору Джону Саймону за то, что он поделился со мной своим временем, знаниями, историями и огромным чувством юмора. Я знаю, что его участие сделало эту книгу лучше.

Мой друг Чип Рахлин говорит, что бейсбол смотрится совсем по-другому, когда стоишь на последней подаче. Думаю, это справедливо и по отношению к жизни. Для меня было привилегией задокументировать альбом, которым теперь измеряется жизнь поколения. В этом бурном и расколотом мире осталась, может быть, единственная вещь, на которой все мы можем сойтись во взглядах: «Храни воспоминания; они – единственное, что осталось у тебя».

Где же я слышал это раньше?