Автор: Валерий Каратеев

Глава 8

 БИТЛОМАНИЯ

Битломания накрыла Британские острова в октябре 1963 года. Это случилось так внезапно и драматично, что мы не успели к ней подготовиться.

Еще когда битлы начинали в Пещере, я знал, что они выйдут в большие звезды, но никто оказался не готов к экстраординарным событиям поздней осени прошлого года, когда британская молодежь попала буквально в рабство к их музыке и ее авторам.

Парни говорят, что это началось после их возвращения из 5-дневного турне по Швеции. По-моему, чуть раньше, когда они попали в состав выступающих в ежегодном Рожденственском Королевском варьете в лондонском театре Принца Уэльского.

В те времена, хотя с тех пор не прошло и года, битлы по-прежнему выступали на танцах за относительно небольшое вознаграждение, так что увидеть и посетить их шоу можно было, минуя сражение с вопящей толпой подростков. Но после Королевского Шоу…(ежегодное варьете для королевской семьи и приближенных к ним особ — прим.перевод.)

Когда эта новость разнеслась повсюду, я почувствовал, что в мире шоу-бизнеса назревает главная сенсация 1963 года, ведь в танцзал Сауспорта, где тогда играли битлы, набились журналисты со всего Ливерпуля.

Да и парни встревожились. Вообще-то они были привычны к интересу прессы, но в тот вечер им пришлось столкнуться с крепкой стеной непреклонных вопросов.

Нил Эспинолл сдерживал в дверях гримерки одного журналиста центральной газеты, выкрикивавшего вопросы от имени дюжины других, толпившихся за его спиной. Меня там не было, чтобы разъяснить им, что и как, но парни преданно заявили, что решение относительно приглашения в Королевское варьете предстоит принимать мне.

Общее направление вопросов было таково: «А не считаете ли вы, что появление группы Битлз из Ливерпуля перед богатейшей и привилегированной публикой Лондона не понравится их поклонникам-землякам?»

Взгляд битлов сводился к вопросу: «А почему, собственно?» А Ринго сказал: «Мне хочется сыграть на барабанах Королеве Матери. В этом есть что-то плохое?» Пресса согласилась, что ничего плохого в этом нет. Этот первый случай широкого интереса – в отличие от бытовавшего в молодежных барах – стал для меня знаком изменения отношения к моим подопечным.

Поначалу битлов задирали приверженностью к слишком уж молодой аудитории и осознанием незнатности своего происхождения.

Короче, выступили они в Королевском шоу, и Лондон просто остолбенел от воплей своей молодежи. Королевскую семью, богачей и воротил захватила естественность четырех молодых людей. Было от чего загордиться.

В шоу участвовала сама Марлен Дитрих, поверженная в прах закулисным апломбом пацанов, годившихся ей во внуки. Позже она сказала мне: «Мне было радостно побыть с ними. Я обожаю этих Битлз».

Той осенью мы провернули большой тур с однодневными остановками в крупных и не очень городах Британии, а интерес к нам, опять же, рос и рос. Люди стояли в очередях за билетами по три дня и две ночи. Становилось ясно, что парням можно уже и не петь, а массовый интерес будет только расти, как на дрожжах.

Эти очереди стали характерной чертой британского образа жизни. Запасшись транзисторами, одеялами, термосами с кипятком, родительским благословением (или без оного), провинциальная молодежь Англии презирала капризы погоды ради маленького клочка бумаги, позволявшего в течение 25 минут лицезреть и слышать своих кумиров.

К разочарованию сотен тысяч поклонников спекулянты, либо нанятые ими подростки, скупали билеты пачками. Но это, казалось, не имеет значения. Главное заключалось хоть в какой-то причастности к битломании. Пресса, медлившая поначалу, решила принять такое активное участие в раскручивании интереса к битлам (должен сказать, безо всякого нажима с моей стороны), что уже в октябре мне пришлось столкнуться с издержками этой деятельности.

Ежедневно крупнейшие газеты страны публиковали соответствующие статьи на своих первых страницах.

28 октября Дэйли Телеграф написала: «Вчера полиция Ньюкасла-ап-он-Тайн вступила в сражение с вопящими подростками, боровшимися за билеты на выступление поп-группы Битлз. Женщину-полицейскую ударили ногой…» (Замечу, что даже в октябре еще нужно было пояснять, что Битлз – это поп-группа.)

В Ньюкасле, что характерно, около четырех тысяч фанатов отстояли очередь за билетами на морозе. Как поведала Телеграф, это выглядело не радостной прелюдией к битло-событию, а скорее, ожиданием смерти неминучей… Три машины «скорой помощи», редко сталкивавшиеся с таким наплывом, работали вовсю, откачивая сотни школьниц, падавших в обморок от истощения. Несколько человек были госпитализированы. В проходах и прочих местах дежурили 74 полицейских».

В Халле после того, как было продано 5 тысяч билетов, в очереди осталось еще 3 тысячи почитателей. Шеф полиции заявил корреспонденту Дэйли Телеграф: «Это была невероятная ночь». А театральный менеджер из Ковентри сказал: «Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Размер очередей и всеобщего нетерпения не поддается описанию».

И так было по всей Британии. Битлз вышли из разряда поп-групп и стали культовой. Сами концерты были неуправляемы, возбуждающи и успешны в такой мере, в какой я и помыслить не мог. Каждый билет мог быть перепродан в два раза дороже, и первые же сцены с этими билетными очередями укрепили мнение всех, причастных к шоу-бизнесу, что битлы – крупнейшая вещь со времени триумфа Синатры в сороковых годах. Все мы, кто знали парней с «пещерных» времен, чрезвычайно этим возгордились.

Когда 31 октября Битлз вернулись домой из турне по Швеции, то не могли поверить своим ушам. Тысячи вопящих фанатов прибыли в лондонский аэропорт задолго до посадки самолета с битлами. Барьеры, преграждавшие выход на летное поле, были сметены в мгновение ока. Позже Пол сказал: «В Англии все переменилось именно тогда, когда мы отсутствовали. Нас это страшно изумило, пусть за нами и числилось несколько первых мест в топах, но интерес подростков никогда еще не перехлестывал через край».

Вопрос об очередях и безопасности подростков за стенами театров дебатировался в Парламенте. «А не следует ли нам,- предложил один из депутатов,- отозвать полицию и посмотреть, что из этого выйдет». На что Джордж заявил репортеру: «Если они на это пойдут, все жертвы будут на их совести. Мы не хотим, чтобы люди травмировались».

Любопытно, что как бы не неистовствовали толпы, насилие отсутствовало. Не ошибусь, если скажу, что Битлз никогда не ассоциировались с реальным мятежом, вандализмом или буйством любого вида.

Не знаю, почему, но это так. Волна хулиганства 1955 года, поднявшаяся в дни успеха Билла Хэйли и его «Рока круглые сутки» («Rock Around the Clock») – совершенно другое дело. Там были вспоротые сиденья, сожженные кинотеатры, разбитые окна, нападения на полицейских и случайных прохожих.

Хотя битловский рок-н-ролл волнует и возбуждает так же, как и хиты пятидесятых, он напрочь лишен дикости и жестокости. И даже в текущем году никто – среди самых обиженных – не обвинял Битлз в сражении между Модами и Рокерами, разразившемся на английских юго-восточных пляжах.

Даже вдали от кино- и бит-центров Британии название квартета стало ходячим выражением. Я натурально убедился, что невозможно встрять в любую дискуссию, не упомянув битлов. И с этой проблемой столкнулись мужчины, женщины и дети всех возрастов, классов, вероисповедания и образованности.

Битлз, без сомнения, стали главной темой разговоров 1963-го года. В октябре один журналист сказал мне: «К Рождеству, пожалуй, невозможно будет найти ни одной газеты в Англии без сообщения о них на первой странице». И он оказался прав.

Всех нас, если можно так сказать, переэкспонировали. Поначалу газетное обсуждение взглядов музыкантов, их привычек, одежды и т.д. волновало и радовало. Им, да и мне, это нравилось, в немалой степени споспешествуя бизнесу.

Но, в конце концов, это стало сильно раздражать. Как долго, задумывался я, парни смогут подогревать интерес к себе, не появляясь на публике или на первых страницах газет? Пристальный взгляд на их общение с прессой мог отметить, что мы всячески избегали пика насыщения общественного интереса. Но этот пик был буквально рядом, а ведь иных артистов сгубил именно он.

К 1964-му году считаться фанатом Битлз стало модным. Какие бы то ни были барьеры рухнули. В рядах поклонников теснились бабушки со своими внуками, а в результате мы рассчитывали на миллионную распродажу любой новой пластинки в Англии. К лету этого года практически каждый почетный гражданин, король коммерции, аристократ или организатор благотворительных мероприя-тий требовал разукрасить себя или свое дело именем Битлз. Стало ясно, если ты хоть частично связан с Битлз, успех обеспечен.

За всю свою короткую жизнь мне не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Сами парни относились к этому снисходительно, поскольку теперь, кроме всего прочего, всего лишь за два года они добились того, чтобы вместо 25 шиллингов за вечер получать 3 фунта 10 шиллингов!

Но и тогда за рубежом, исключая Стокгольм, к нам не проявляли никакого интереса. Гигантский ключ от американского рынка еще предстояло завоевать, а уж далекой Австралии и вообще не о чем было беспокоиться.

В январе, когда битлы прибыли в Париж, вместо фанатов в аэропорту Ля Бурже их встретили четыре десятка пытливых журналистов. В театре «Олимпия» были проданы даже не все билеты. Но к концу трехнедельных гастролей вопящие, распевающие толпы подобно волнам вскипали вокруг театра, все входы в который охраняли сотни спешно призванных жандармов.

Парижские магазины были переполнены париками а-ля-битлз, а в некоторых из них по восемь часов в день громкоговорители воспроизводили песни Джона и Пола.

Париж пал. Позже, с некоторым драматизмом, та же участь постигла Америку, а летом – Копенгаген, Амстердам и всю Австралию.

Повсюду, в любой стране побивались рекорды количества встречавших. В Амстердаме 150 тысяч горожан облепили набережные каналов и мосты, дабы лицезреть четверку молодых людей, совершавших полуторачасовую прогулку на катере. И опять же эти горожане были всех возрастов, классов, обоих полов.

Даже в Гонконге безмятежные, флегматичные китайцы были потрясены чудной алхимией и ритмом этих «шваброголовых», как окрестили парней американцы. Полиция всех этих мегаполисов оказалась просто ошеломлена и засвидетельствовала, что подобного опыта она еще не имела.

Когда в июне этого года Битлз прибыли в Аделаиду – по просьбе почти 80 тысяч горожан – чуть ли не треть миллиона восторженных жителей, выстроившихся вдоль шоссе от аэропорта до центра города, аплодировали, размахивали флагами, усыпая цветами путь битловского кортежа, словно это Цезарь возвращался из победных сражений.

В каждом австралийском городе «завод» публики был столь беспрецедентен и беспределен, что у меня вновь появилась странное впечатление: а нужно ли битлам еще и петь, чтобы генерировать эти массовые пульсации теплоты и восторга.

Я никогда не осознаю ни того, чем, собственно, снабжали битлы свою аудиторию, ни какую пустоту людских жизней заполняли они. Но, несомненно, бОльшую, чем простая поп-музыка.

Как бы ни были счастливы и веселы тысячи тинэйджеров, толпившихся возле мэрий, отелей и театров, дотянись они до своих кумиров,- тем едва ли удалось бы уцелеть.

Фэны, сорвавшиеся с цепи на одного из своих идолов, могли бы возжаждать крови. Вот почему очевидное ограничение в свободе передвижения жизненно необходимо моим музыкантам.

Один из фактов, с которым битлам и их ближайшему окружению пришлось примириться, — свободное перемещение более невозможно. Первый опыт массовой мании мне довелось пережить на железнодорожном перроне Вашингтона, где сметающая все барьеры, непроходимая стена бьющихся в экстазе подростков вытолкала меня буквально на самый край платформы, куда, жутко грохоча, прибывал поезд из Нью-Йорка.

Шел снег, и, упав на колени, я продолжал скользить к краю… и был спасен лишь тем, что один из сотрудников безопасности, держась за ремень другого, схватил меня за лодыжку и втащил обратно в толпу.

Грустно, что и фэны, и битлы лишены нормального общения. Особенно мы ощущаем это возле театров и в отельных коридорах, где поклонники часами толпятся в надежде хоть на мгновение увидеть голову или улыбку своего кумира. Но именно поэтому мы вынуждены проявлять максимальную осторожность.

«Автомобиль для побега» стал жизненно необходим для работы и хоть какой-то свободы. Остин-Принцесс, который может вполне комфортабельно вмещать четырех битлов, их дорожного менеджера, а при необходимости, еще и офицера безопасности или полицейского, пришелся впору.

В Англии нас всегда возит один и тот же гигант по имени Билл Корбет, хорошо понимающий, что ехать нужно достаточно быстро, чтобы напугать фэнов, но не слишком, чтобы они успели выскочить из-под колес. Для них ведь пара пустяков броситься под авто с Битлз, если оно движется со скоростью меньше, чем 20 миль в час.

Как-то после концерта в Лондоне четверо поклонников Джона вырвали с корнями заднюю боковую дверь и забрались внутрь. Их вышвырнули, и Корбет отчалил без дверки, но четверо музыкантов всю дорогу ежились от ветра.

Позже он вернулся за дверью и обнаружил, что ее умыкнули в качестве сувенира.

Каждое прибытие и убытие из театра тщательно планируется нашим роуди, водителем, полицией и управляющим театра. Существует несколько вариантов минимизации проблем. Один из них – задействовать боковые выходы или черный ход – ну, это очевидно. Другой – наименее очевидный – подогнать автомобиль к главному входу, чтобы парни смогли стремительным рывком прорваться через фойе.

Третий подход состоит в том, чтобы «подсадной» автомобиль или полицейский спец-фургон оттягивал фэнов к одной из сторон театра, тогда как битлы тихонько проскальзывали через вход, находящийся на противоположной.

Очень часто, чтобы выбраться из театра, мы с битлами мыкались по подземным тоннелям, соединявшим близлежащие здания, выбираясь на волю за сто ярдов от беснующихся поклонников. Почти как при побеге военнопленных.

Поначалу все это очень возбуждало. Теперь это – обыденная часть жизни группы Битлз.

За рубежом мы часто оказываемся зависимы от неумелых либо сверхусердных сил полиции. Отличительной особенностью битло-событий является их беспрецедентность. И полицейские, которые были убеждены, что знают все о поведении толп фанатов, после нашего отъезда признавались, что ни с чем подобным ранее не сталкивались.

То тут, то там, они недооценивают, к примеру, магнетизма Пола МакКартни либо решимости девиц завладеть предметами его одежды.

В Голландии, наоборот, блюстители порядка по шесть раз на дню валили с ног, пинали и тыркали моего помощника Дерека Тэйлора и роуди Нила Эспинолла, полагая, что те решились атаковать битлов.

Датская полиция в своем экстатическом желании уберечь четырех длинноволосых молодых людей делала все со сказочным преувеличением. Даже в поездке по стране автомобили битлов сопровождали воинственно разодетые мотополицейские, а также машины сопровождения. И все они постоянно связывались по рации с руководством, тогда как впереди и позади колонны двигались спец-авто с воющими сиренами и сверкавшими мигалками.

Может быть, не столь оживленным, но гораздо более эффективным был бы тихий проезд битлов в незаметном частном автомобиле.

В американском турне мы наняли частных детективов для охраны наших отельных номеров. Но даже при этом две девицы чуть было не проникли к битлам, упаковавшись в посылочный ящик.

Неспроста в Майами Брайан Соммервилль, ставший позже моим пресс-агентом, заметил шефу полиции: «Мне сказали, что среди полицейских Майами Вы получаете максимальную зарплату. Надеюсь, не зря…»

В Австралии все проходило хотя и гладко, но несколько по-иному. В нашем распоряжении, вместо машин с сиренами, прожекторами и громкоговорителями были две малолитражки, почти анонимных, если не считать наклеенных по бокам постеров, возвещавших о группе Битлз.

Мы понадеялись на сдержанность толпы, которая вела себя в основном очень хорошо, за исключением чуть было не ставшего убийственным эпизода с Ринго Старром, когда он прибыл в Саутерн Кросс. Не приди на помощь полиция, Битлз остались бы без своего постоянного ударника, возможно навсегда.

Австралийские толпы были, без сомнения, самыми большими в нашей практике и определенно самыми дружественными. Но мы по-прежнему избегали недооценки разрушительного потенциала двадцати тысяч взволнованных людских особей. А кое-кто взаперти часто ощущает себя в меньшей безопасности, чем на улице.

На изысканном общественном приеме в Аделаиде карандаши для автографов сверкали подобно ножам, нацеленным в Леннона, Харрисона и МакКартни, и лишь начало приема Лорд-майора Мельбурна в честь битлов прервало это автографическое бесчинство. Но и здесь не обошлось без инцидента, когда один молодой человек отпустил оскорбительное замечание насчет длины волос Ринго, повторил его, а затем сделал неожиданный выпад в попытке отхватить желанный локон.

Острым локтем он проворно ткнул в ребро незадачливого битла, а позже с деланной искренностью жаловался, что тот сам на него напал.

Волосы Ринго – это вообще предмет проф-вредности. Например, на беспорядочном, ужасном вашингтонском приеме в Британском посольстве произошел инцидент с ножницами, когда одна гостья выхватила-таки клок волос из его знаменитой прически.

Удивительно ли, что еще долгое время мы посещали все эти приемы в посольствах с суровыми взглядами?

Битлы подвергаются и иным рискам. Самыми привычными на всех сценах мира являются твердые леденцы, монеты, игрушки, книжечки для автографов, да просто все, что можно бросить.

Однажды Пола чуть было не ослепили шпилькой, а Джорджу в Гонконге засветили в ухо серебряным долларом. Вот таковы многочисленные проявления любви, выражаемые с помощью насилия.

Энтузиазм, охватывающий публику в конце представления, порой вызывает тревогу. Взволнованные фанаты могут в мгновение ока оказаться на сцене; так недавно Билли Дж.Крэймер, спасая свою жизнь от юного аристократического сборища будущих заправил Британии, слетел с нее быстрой птицей. Он-то спасся, а нескольких фанатов изрядно потоптали, да и аппаратуру попортили.

Однако, все не так уж страшно, и мне все же нравятся эти восторженные толпы. Трудно даже придумать более теплое местечко, чем огромная толпа на битловском концерте.

Надеюсь, и впредь легионы наших обожателей будут срывать голоса в безумной экзальтации.

Надеюсь, каждый приятно проведет это удивительное, немного безумное время. Для этого – и только для этого – существует ансамбль Битлз.

Глава 1

БИТЛЗ — США

Группа молодых музыкантов, не умевших ни читать, ни писать ноты, известных как «Битлз», 7 февраля 1964 года покорила Соединенные Штаты Америки, и косвенно, поскольку Америка – это сердце и душа поп-музыки, стала заправлять всей поп-музыкой.

К маю этого года они превратились в неслыханный феномен наших дней, с каковым едва ли мы столкнемся в будущем. Если и была в их карьере поворотная точка, особая дата, круто изменившая масштаб их будущего, так это – день посадки лайнера компании «Пан-Эмерикэн» в нью-йоркском аэропорту им.Дж.Ф.Кеннеди, встреченного с редким для всего мира энтузиазмом.

Никто – а особенно я, хотя оптимизм и был присущ мне с самого начала,- не мог предвидеть того волнения, драматизма и невероятного интереса, окруживших прибытие этих четырех длинноволосых парней из Ливерпуля на американскую землю.

Я хорошо запомнил парижский вечер за месяц до того, когда телеграф из Нью-Йорка принес сообщение: Битлз на первом месте в нью-йоркских чартах журнала Cash Вox с песней «Хочу держать тебя за руку» (I Want to Hold Your Hand). Мы просто не могли в это поверить! Несколько лет битлы, подобно другим британским артистам, с завистью взирали на недоступные для них американские таблицы популярности. Там могли засветиться лишь Элвис Пресли, Фрэнк Синатра и прочие того же поля ягодки. Но я знал: если битлы и достигнут чего-то в Америке, сделают запись, которая будет там продаваться, так это будет «Хочу держать тебя за руку».

На всех ступеньках карьеры битлов мы с ними, похоже, достигли реализации самых дерзких мечтаний. Прежде всего, это был контракт на запись с EMI, заключенный в конце 1962 года. Невероятное для нас достижение. Потом – успех первого диска, но это, конечно, было только началом. Следующим супер-шагом стало первое место сингла «Угоди мне, пожалуйста» (Please, Please Me). Это было важно, волнующе, сенсационно, но Первым Местом всего лишь в британских таблицах популярности. Но дальше – больше, или, что характерно для битлов,- все выше и выше: первое выступление в лондонском Палладиуме и в европейском теле-топ-шоу.

А что потом? А потом наступил ноябрь 1963-го, и битлы были отобраны для участия в Королевском Варьете перед лицом Королевы-матери. Вот вам и еще одно достижение.

Казалось, после таких завоеваний оставались сущие пустяки. Америка всегда представлялась слишком большой, необъятной, далекой и слишком американской. Помню, как в тот вечер, когда мы услышали о первом месте в Cash Вox, я сказал Джону Леннону: «Ничто не может быть важнее этого,- добавив,- или может?»

Сидевший рядом журналист – как все они, подслушивавший, — сказал: «Ну, Карнеги-то-холл поважнее будет». И даже тогда, уже ощущая себя некими знаменитостями в Америке, мы отказались замахнуться на Карнеги-холл – ведь это была поистине величайшая сцена в мире, крайне редко, насколько нам известно, доступная для поп-артистов, даже великих.

Однако в среду, 12 февраля битлы предводительствовали на концерте в этом великом зале, а всего несколькими днями ранее мне пришлось вынести беспрецедентное давление, отвергнув несколько тысяч фунтов за появление парней в Мэдисон-сквер-гардене Нью-Йорка в тот же вечер!

Мы жили в состоянии предельной возбужденности и взволнованности, которое всякого бы (но не мягких и заземленных битлов) ошеломило и сбило с толку.

Как мне представляется, Операция «США» началась в ноябре 1963 года. Битлы были всегда рады избавиться от расписаний, заготовленных сюжетов, планов, схем развития из карьеры, поскольку достаточно доверяли мне и знали, что перед принятием серьезного решения я всегда посоветуюсь с ними, дабы они озвучили свое поразительное чутье и выверенную реакцию.

В ноябре я взял с собой в Нью-Йорк Билли Дж.Крэймера – еще одного чрезвычайно успешного британского артиста, с которым подписал контракт в Ливерпуле, – во-первых, дабы устроить ему раскрутку, а во-вторых, — и оно оказалось даже более важным, чтобы разнюхать, почему битлы, ставшие к тому времени крутейшими в британском поп-мире, не «случились» в Америке.

Как уже было сказано, я не воображал, что они станут прямым ответом Синатре, но все же думал, что кое-какой след в шоу-бизнесе оставили бы, так как шарм и музыкальные возможности были налицо, а Америка всегда отличалась восприимчивостью к талантам.

Поездка Билли Дж.Крэймера обошлась мне в 2 тысячи фунтов. Я заказал чрезвычайно хороший отель, мы демонстративно жили на широкую ногу, стараясь произвести на американцев впечатление людей состоятельных. На самом деле, для американцев мы были, конечно, не Бог весть, какие персоны. Два рядовых путешественника. Никто меня не знал, да и я никого вокруг, кроме двух контактеров, чьи имена хранила записная книжка.

И, как в Лондоне 1962 года на заре нашей карьеры, я начал обходить разные компании – телевизионщиков, звукозаписывателей, и первые, с кем мне удалось переговорить, были люди с Ви-Джэй (звукозаписывающий лейбл, специализировавшийся на блюзе, джазе и рок-н-ролле — прим.перевод.). А в это время в Англии битлы, конечно, становились все круче.

В октябре по результатам выступлений в Палладиуме и Королевском Варьете пресса начала писать о том, чему они дала имя «Битломании», кое-что об этом просачивалось и в Нью-Йорк, американскую прессу, и я усвоил, что было бы хорошо следующую пластинку битлов – предыдущие две, записанные на разных лейблах, успеха не имели – издать на Кэпитоле.

Однако я отправился на Ви-Джэй, потому что они уже дали неплохо подзаработать Фрэнку Айфилду – молодой британской звезде. Но даже он (как и любой послевоенный британский артист) имел в Америке, само-собой, ограниченный успех. В Штатах, исходя из настроений американцев, ощущался явный дефицит британских звезд. Местные считали, как там британцы ни старайся, мы все равно их обставим.

Кружась по Нью-Йорку, я обнаружил, что тут властвует, без сомнения, особое американское «звучание». Если у Вас есть чутье на подобные вещи – скромно признаюсь, у меня оно, поверьте, есть – Вы это сразу почувствуете. И в том ноябре я уверился, что знаю, какой хит подойдет американцам. Их настроения, я был убежден, подогреет «Хочу держать тебя за руку».

Записи – сердцевина поп-музыки, а я чувствовал всеми фибрами души, что «Хочу держать тебя за руку» ждет успех – и довольно быстрый – в Соединенных Штатах.

Но я походил и по другим компаниям, так как был научен не делать ставку на единственную карту. Законтачил с Уолтером Хофером, который с тех пор стал моим американским поверенным, и что самое важное – касательно видео-составляющей плана битловского захвата США – повстречался с Эдом Салливэном.

Встреча состоялась в основном потому, что мой приезд совпал с расследованием деятельности одного из отделов на СиБиЭс. Я договорился с Салливэном о времени встречи. У меня уже был звонок от одного из ведущих британских агентов на тему, не хочу ли я устроить через него выступление квартета в Шоу Эда Салливэна, но я отказался, поскольку предпочитаю прямые связи. И эта политика окупилась.

Я отправился к Эду в его нью-йоркский отель, и обнаружил, что он – отличнейший парень! После продолжительных дискуссий мы договорились о трех выступлениях битлов в его шоу и еще о двух для Джерри и «Задающих Ритм» (еще одна подопечная Эпстайну ливерпульская группа – прим.перевод.). Между нами двумя установились идеальные личные и деловые взаимоотношения.

На утрясание контрактных трудностей ушли все четыре дня. Я упирал на то, что каждое выступление битлов должно сопровождаться супер-афишами, чему Салливэн смутно возражал, видимо, чувствуя всю важность предстоящего, но не разделяя моего мнения, что скоро битлы станут величайшей сенсацией в мире. Его продюсер – наш общий друг – рассказал мне, как говорил Салливэну о «смехотворности» моей затеи с супер-афишами, поскольку подобная группа еще долго-долго не добьется в Штатах ничего, а особенно британская.

И все-таки мы заполучили эти афиши, и я вернулся в Англию со всеми необходимыми контрактами.

А там с волнением и радостью поведал битлам обо всем происшедшем. Они обрадовались, а особенно тому, что одно из выступлений должно было состояться в Довилль-отеле (Майами-Бич, шт.Флорида), а значит, несколько деньков они смогли бы понежиться на солнышке. Небольшая передышка на самом деле планировалась, но ко времени своего приезда битлы уже были в Америке нарасхват, и я дал согласие на выступление в Карнеги-холле и в большом концерте в Вашингтоне, округ Коламбия. Так что каникулы оказались очень короткими.

7 февраля десять тысяч поклонников устроили битлам сенсационную встречу в международном аэропорту им.Дж.Ф.Кеннеди.

Ожидая, когда нас пригласят на выход, и четверо битлов впервые ступят на американскую землю, мы были просто в смятении от неистовых выкриков и аплодисментов фантастической толпы.

Казалось, все здание аэропорта и вся его крыша переполнены людьми. Это был один из потрясающих и самых памятных моментов моей жизни. Стольких фоторепортеров в одном месте я не видел никогда, ни до, ни после, разве что при возвращении битлов из этого турне на родину.

До города нас сопровождали огромные толпы, безумные демонстрации и эта выдающаяся песенка «Ох, битлы, мы любим вас!», звучавшая и на пути из Нью-Йорка в Вашингтон. Безбрежное море лиц раскинулось перед входом в отель «Плаза». Американские диск-жокеи обрывали телефон, а битлы были вне себя от изумления и радости.

Я въехал в свой номер на 12 этаже, и казалось, что в этот момент он тут же наполнился всеми этими говорящими, покупающими, продающими людьми, чрезвычайно озабоченными бизнесом со мной и моими битлами.

Я получил первый опыт ответов на бесчисленные телефонные звонки, преследовавшие меня на протяжении всего этого турне.

Интерес американского радио – истеричный и чрезвычайно молодежный даже для ДиДжеев – не уступал в интенсивности домогательствам прессы. Ее светилами в серьезных газетах и журналах были напечатаны десятки тысяч слов в аналитических попытках раскрыть причину скоропалительного успеха битлов. Вэнс Паккард написал в Saturday Evening Post: «Битлз – под опекой мистера Эпстайна – делают акцент на подсознательные чаяния тинэйджеров. Они уже не хулиганы, скорее милые пострелята, почти что приятные тролли. В своих курточках с воротничками-стоечками, с пацанскими ухмылками они пробуждают во многих девушках инстинкт материнства».

«Подсознательные чувства, на которых они тонко играют, находят выход в очищении мира через юных дев. В темноте концертных залов возбужденные музыкантами юнцы дают волю своим низменным страстям. Они отрешаются от норм морали, теряют индивидуальность. Превалирует патология толпы, моментально наступает раскрепощение ото всех цивилизационных табу».

«Битлз стали крупными спецами по части освобождения девушек от пут нравственности. Их раскованная, самоуверенная манера исполнения, бурное появление на сцене, их ужимки и прыжки, пульсирующий рок-н-ролл, электризующий охваченную темнотой толпу, подзуживают девиц прыгать, а потом и вопить. Наиболее восприимчивые вскоре падают в обморок или бьются в истерике. (Одна из причин, по которой тоталитарные правители России неодобрительно относятся к джазу и рок-н-роллу, та, что эти музыкальные формы предлагают людям освободиться от подконтрольного поведения)».

В этом же номере въедливый бородач Альфред Ароновиц, преследовавший битлов из Нью-Йорка в Майами, описал свои первые впечатления:

«Оглушаемые фанфарами воплей, появились четверо молодых бриттов в эдвардианских костюмчиках на 4 пуговицы. Один был невысок и толстогуб. Другой смазлив и, похоже, только начал отращивать бороду. У третьего – серьезный вид и, вроде, торчащий зуб. На лице четвертого не было и следа юношеских угрей. Их имена были – Ринго Старр, Пол МакКартни, Джон Леннон и Джордж Харрисон, но различить, кому принадлежало какое, мешали спутанные гривы их волос».

Далее в своей статье он написал: «Фирма Кэпитол, которой принадлежит право на первый выпуск всех новинок EMI в Соединенных Штатах, поначалу завернула пластинки Битлз. Но из-за всеобщего помешательства она теперь не только тиражирует их, но и потратила 50 000 долларов на рекламную кампанию. «Будьте уверены, очковтирательства в ней хватало,- говорит вице-президент Кэпитол Войль Гилмор,- но и вся туфта на свете не заставит купить плохой товар».

«Тем не менее эта «туфта» помогла возбудить интерес тысяч фэнов, приветствовавших битлов в аэропорту им.Кеннеди. Еще бОльшие толпы ожидали их возле нью-йоркского отеля «Плаза». Вокруг забаррикадированной гостиницы раздавалось: «Мы хотим Битлз! Мы хотим Битлз!» По рассказам одной горничной, битлы обнаружили трех девиц, спрятавшихся в ванне. Дюжины других взобрались по пожарной лестнице на 12-й этаж, где расположилось ближайшее окружение музыкантов. Третьи проникли в гостиницу под прикрытием знаменитых фамилий и попытались добраться до парней с помощью лифтов».

«Битлы расслаблялись в своих номерах на 12-ом этаже, а по телефонам сыпались непрерывные запросы автографов и интервью. Один звонок был от человека, пожелавшего выпускать пепельницы с именем Битлз. Другой – от промоутера с Гавайев, хотевшего заманить битлов туда».

«Почтальон вносил охапки телеграмм и коробки, набитые письмами фэнов».

Мы с моим новым американским секретарем еле справлялись с неописуемым объемом работы, пополнявшимся по телефону, телеграфу, лично. Мне было трудно поверить в происходящее вокруг. Конечно, теперь это часть жизни, но тогда казалось, что весь битл-бизнес еще немного и выйдет из-под контроля.

Тогда, да и сейчас, просто невозможно уделить детальное внимание каждому единичному запросу, касающемуся битлов, поскольку, без преувеличения, их жаждет весь мир. А тогда в Америке, казалось, что каждый американец. Это чудесно волновало, но и вызывало огромное напряжение.

Во вторник, после выступления в Шоу Эда Салливэна битлы сквозь снежную бурю отправились поездом в Вашингтон, чтобы выступить перед восьмитысячной аудиторией. Они, конечно, хотели лететь, не потому, что это приятнее, а чтобы сэкономить время, но пурга отменила полеты, и, преодолев огромное сопротивление беснующихся толп, они наконец расслабились в поезде, который впервые повез их – и меня – в американскую столицу.

Я многого ждал от этого визита, надеясь впитать ощущение американской истории в качестве противоядия нью-йоркской суете вокруг Битлз.

Но фактически ни у меня, ни у парней не оказалось возможности обозреть Вашингтон поскольку, если уж на то пошло, он оказался еще более безумным, чем Нью-Йорк. Британский посол Дейвид Ормсби-Гоур (позже лорд Харлег) и его очаровательная супруга устроили нам прием.

И лорд и леди Харлег – чрезвычайно приятные англичане, однако, как это часто бывает, их друзья и гости оказались не столь приятны. Битлам не понравился прием, люди, атмосфера, отношение к ним, и с тех пор они неизменно отклоняли приглашения подобного рода, так как знают, чем это пахнет.

А пахнет это тем, что битлы, изначально приглашенные людей посмотреть и себя показать, послушать других и самим ввернуть словцо, позабавиться и других позабавить, становятся автоматами по раздаче автографов, мишенью всевозможных выпадов, оскорблений, требований, невообразимых вопросов самоуверенной публики, состоящей из незаурядных молодых англичан с прекрасным образованием, что – согласитесь, не так-то просто, а еще и неприятно.

А в посольстве произошло следующее: у Ринго ножницами отхватили клок волос. Розовощекий молодой британец сказал Джону: «Подпишите вот это»,- тот ответил: «Нет», что было, по-моему, справедливо, на что тот сказал: «Вы это подпишете, и Вам даже понравится.- О-о!»,- воскликнул Джон и покинул прием с невероятной быстротой.

Ринго, Пол, Джордж и я еще немного поторчали там (нас тискали, толкали, похлопывали) и покинули сборище, когда объятия пишущей братии стали совершенно невыносимыми.

Лорд и леди Харлег были очень огорчены, о чем и поведали репортеру Дэйли Экспресс, расписавшему этот вечер на всю первую полосу. Если в британском посольстве мы обзавелись буквально несколькими друзьями, то, благодаря дикому, просто истеричному американскому радио,- миллионами почитателей. Я был буквально ошеломлен американскими принципами торговли и технологиями, используемыми в основном для того, чтобы получать новости, интервью и свежие записи.

Не могу сказать, что я восхищался всей этой гипертрофией, но она присутствовала, и было в этом нечто ошеломляющее. В течение всего визита предпринимались бесчисленные попытки взять у нас интервью, записать бутлеги, которые сурово пресекались нашими юристами, но, интересно отметить, что даже обслуживавшие нас транспортники, буквально все, кто так или иначе соприкасался с битлами, подвергались безжалостному опросу ДиДжэями и интервьюированию. С тех пор это стало характерной чертой битлоизма. Ценным считается каждое слово тех, кто имел хоть какой-то контакт с Битлз. Один мой сотрудник рассказал, что автограф просили даже у его отца, поскольку это отец одного из наших работников, который связан с битлами. Мелочь, конечно, но в экстраординарном битлз-контексте — вещь повседневная.

Америка преподала битлам урок – по возможности не давать себя развести, а если уж это произошло, то стараться минимизировать потери. ДиДжэи – эти народные герои радиоволн – в ту первую поездку загнали моих парней, как обезьян, на пальму своих микрофонов.

Битлы могли избежать рукопожатий, лишь сказав хоть что-то в микрофон. Пол, бывало, скажет: «Послушайте, раз, два три. Шоу грандиозно изнутри!» а Джон добавит: «Послушайте, три, четыре, пять. Шоу – это супер, должен вам сказать!» а Малком Эванс, менеджер по перевозкам, — еще что-нибудь в том же духе. Такой жутко темпераментной четверке, как Битлз, и окружавшим их энергичным молодцам было очень трудно внушить, что они занимаются чьим-то промоушеном безо всякого вознаграждения, понимания и разграничения.

ДиДжэи так разошлись, что через несколько дней мне пришлось их довольно сурово осадить. На мое предупреждение обратили серьезное внимание, и нынче они сами (будь то представители коммерческой радиостанции или фирмы по производству надувных шариков) зареклись делать на Битлз паблисити или извращать нами сказанное. Просто невероятно, как долго битлы были наивны, и Америка, зацикленная на купле-продаже, попыталась использовать эту низкую сопротивляемость. Теперь не то. Теперь их сопротивляемость достигла огромной величины, это – самый непродающийся квартет в мире, что правильно, так как продать имя Битлз на своем товаре хочет каждый, а товар-то не всегда достаточно хорош.

Одна из проблем организации жизни поп-артистов и планирования их карьеры – это поддержание интереса к ним даже тогда, когда они лично не появляются на телевидении, радио и т.д. Без личного участия авторов-исполнителей очень трудно поддерживать хорошую продажу их записей. Я не был до конца уверен, что после отъезда битлов из Америки интерес к ним сохранится на том же уровне, хотя ДиДжэи обещали мне, что, поскольку парней принимали так хорошо, то они гарантируют всяческое содействие.

Беспокоиться мне было не об чем. Когда наша пятая хитовая запись «Любовь мне не купить» (Can’t Buy Me Love) появилась в американских магазинах, она тут же заняла Первое Место, потеснив в чартах пять других наших же синглов. Таким образом, одна группа оккупировала все шесть позиций, и мы знали, что, когда в следующий раз въедем в Штаты с черного хода – я имею в виду, через Сан-Франциско – то будем своего рода сенсацией, и эта ответственность слегка страшила. Мы подозревали, что растиражированное телеграфом приглашение запланировано заранее, но битлы – не склонные к саморекламе и до сих пор придерживающиеся своего рода невозмутимой скромности – удивлялись: а по заслугам ли слава.

Мы решили согласиться на торжественный проезд по прекрасному городу в открытом автомобиле, поскольку нас убедили, что это – необходимая часть шоу-бизнеса.

Наши воспоминания о первом американском турне до сих пор доминируют надо всем, что произошло с ноября 1962 года, когда вышла в свет первая пластинка Битлз. А ведь с тех пор произошло много важных событий, главным из которых была королевская премьера первого битловского фильма в июле (1964), и, хотя австралийский тур оказался по неисчислимости толп поклонников еще более грандиозным, чем американский, в Штатах есть нечто такое, что ставит их впереди других наций буквально в любом отношении.

Мы знали, что Америка либо сделает из нас звезд, либо ниспровергнет.

По факту она предпочла первое.

Глава 10

 ММСР (Музыкальные Магазины Северного Района)

 Общество с ограниченной ответственностью «ММСР» было учреждено в Ливерпуле в 1962 году, и в ответ на бесконечные упреки в наглом срубании крутых бабок готов признать, что компания приносит-таки неплохую прибыль. Не хочу, да и не хотел бы, обсуждать, какую именно, поскольку, во-первых, я точно-то и не знаю, а во-вторых, отношусь с презрением ко всей этой денежной спеси.

Я был свидетелем перипетий одного из таких богатых хвастунов. Грустно было читать сообщение о его банкротстве, ведь меня задолго до того беспокоили и пугали признаки близящегося падения. Безусловные, и в общем-то рядовые, они настораживали.

Могу с уверенностью сказать, что приток доходов будет обеспечен, если каждый получит за свой труд достойное вознаграждение. Битлы – великие звезды, и их заработок под стать этому определению. Как и Джерри, да и все мои артисты со штатом в придачу. Особые способности приветствуются и хорошо оплачиваются.

Предприятие «ММСР», как ответвление фамильного бизнеса, было образовано, дабы управляться с делами моих артистов, и я оставил старые инициалы Музыкальных Магазинов Северного Района в основном потому, что не хотел следовать шаблонам шоу-биза и называть его как-нибудь персонифицированно, типа, «Организация Брайана Эпстайна» или как-то в этом роде.

Поначалу, когда был подписан контракт с Битлз, я руководил ими в чисто частном порядке и со всем справлялся в одиночку. В конце недели просто подсчитывал наличку и бывал страшно рад, если она доходила до 100 фунтов. А уж, если она достигала 180 фунтов, то я мог рассчитывать на небольшую прибыль.

Но в 1962-ом, по ходу дел, когда ко мне присоединился Джерри и Задающие темп, я решил зарегистрировать ООО, дабы справиться с налоговыми делами, облегчить банковское обслуживание и поставить процесс роста начинающих артистов на широкую ногу. Мой братец Клайв присоединился в качестве директора, и в июне я зарегистрировал ООО «ММСР».

Но, по сути, я оставался единственным работником ООО, поскольку Клайв был занят в семейном бизнесе выше крыши. Естественный рост компании и требования Поправок к Закону Паркинсона привели к тому, что к концу июня компания наняла первую работницу – Берил Адамз, секретаршу, которая и раньше работала со мной. Наши офисы располагались тогда на первом этаже Уайтчепльского магазина в Ливерпуле, который мы содержали вплоть до середины прошлого года, и который на нашей местной бит-сцене стал более известен как «Ливер-билдинг», доминировавший над береговым районом города.

Уайтчепль был улицей, на которой в счастливый денек Вы могли запросто столкнуться с кем-нибудь из битлов или увидеть Джерри, покупающего блок сигарет. Этот район стали осаждать сильнее, чем древнюю крепость. И виноват в этом был, конечно, я.

Дела раскручивались, и штат разрастался. Я завел себе личного ассистента — неудачливого студента-медика, — помогавшего по мелочам, а сам сконцентрировался на продвижении и повышении уровня благосостояния своих артистов.

Вслед за этим были приняты телефонистка и вторая машинистка. Внезапно наши комнатушки стали тесны, а бизнес столь разросся, что летом 1963-го мы переехали на Мурфилдз – очаровательную улочку возле ливерпульской Пересадочной станции, где сняли апартаменты в нескольких ярдах от «Дена-чародея» — самого известного на весь север Англии магазина, где Вы можете купить все: от ужасной маски до резинового паучка или, как большинство ливерпульцев,- ничего не купить. Просто постоять, поглазеть и припомнить молодые деньки, когда волшба воспринималась как нечто поразительное.

Нашу ливерпульскую контору мы набили новой мебелью, новыми людьми и бурлящей настойчивостью. Телефонистам закупили самоновейший распределительный щит. Завели посыльных, главного управляющего, бухгалтера, пресс-агента, штат фан-клуба, которому предстояло обосноваться в Лондоне, а мне еще потребовался и личный секретарь. Так за каких-то полгода мы разрослись до неслыханных размеров.

К тому же, о чем я глубоко сожалею, мы переросли масштабы нашего любимого, обожаемого Ливерпуля.

Повсюду в мире для крупного бизнеса годятся лишь избранные места, и, как правило, это метрополии. Факт печальный и хлопотный, но, увы, неотменимый. В Англии, если уж не душой, то средоточием и сердцем шоу-бизнеса является Лондон. Убедившись в этом, к осени прошлого года я решил, что мое дальнейшее сопротивление бесполезно. Я проинструктировал своих агентов насчет поисков офиса и оповестил штат о неизбежности расставания с родным городом и его милым акцентом.

Местоположение новой лондонской конторы мы выбрали рядом с Палладиумом на Аргайлл-стрит. Нашими новыми соседями, убеждали мы себя,- должны быть самые большие шишки шоу-биза, и уж, если нас вынудили покинуть Ливерпуль, то пусть умоются от зависти.

В газетах много писалось о том, что ММСР бросили «сделавший» их город и прочее подобное, однако на самом-то деле у нас не было выбора. Переезд избавил меня от необходимости проводить полжизни в самолетах или поездах, снующих между Ливерпулем и столицей; к тому же появилась возможность собрать весь штат воедино и нанять работников высокого уровня, каковых можно было сыскать только в Лондоне – менеджера по бронированию, директора презентаций и личных помощников.

Задолго до описываемых событий Битлз, Джерри и «Задающие темп», Билли Дж.Крэймер пооткрывали свои ООО, и к концу 1963 года источники наших доходов изменились столь существенно (включая и количественный фактор), что одна ведущая лондонская фирма бухгалтеров-экспертов пришла к выводу, что ММСР следует отнести к столпам индустрии развлечений.

Деньги текли к нам со всех сторон – личное появление на всякого рода мероприятиях, диски, телевидение, радио и кинематограф, торговля битловской атрибутикой (парики, пудра, жевательная резинка, гитары). Буквально, любой продукт, производимый на свете.

Торговля может быть весьма прибыльной, но слухи о миллионных роялти, получаемых нами из Америки, всего лишь слухи; самому мне трудно дать точные оценки, поскольку год еще не закончился, и каждый день все новые товары обзаводятся наклейкой «Битлз». Между прочим, одна из характерных черт торговли именем – ее сравнительно короткая жизнь. Новый товар только-только выкинули на прилавок, а интерес к нему падает на глазах.

Все мы получили серьезный урок, когда мода на Дейви Крокетта скончалась буквально за один вечер, оставив обезумевших оптовиков в отчаянии взирать на сотни тысяч нераспроданных шапок из енота.

Дабы взять в свои руки издательскую часть бизнеса, Джон, Пол и я связались с Диком Джеймзом, почтенным издателем, хорошо известным в певческих кругах – именно он поет заглавную вещь в телевизионном «Робин Гуде».

Когда мы познакомились, он был обладателем малюсенькой конторки и громадной добросовестности. Теперь его влияние в издательских кругах под стать его характеру, и мне кажется, что равных ему в Лондоне нет.

Дабы управлять изданием песен, написанных Джоном и Полом, эти два битло-композитора учредили совместно с Диком ООО «Северные Песни». У меня тоже есть доля в этой компании, несмотря на то, что основные издательские интересы коренятся в «ДжеЭп Мьюзик Компани», принадлежащей пополам мне и Дику – «Дже» — первый слог его фамилии, «Эп» — моей. Она управляет изданием материалов всех моих артистов за исключением Битлз и Джерри с «Задающими темп».

У Джерри есть своя собственная компания, опять же на пару с Диком, названная «Темпомузыка», процветающая подобно прочим остальным. Это большая удача, что мы нашли такого человека, как Джеймз, ведь одной из фишек ММСР является окружение себя высокопрофессиональными состоявшимися мастерами своего дела.

Будучи новичком в сфере шоу-биза, я со своим штатом первого набора решил контачить только с наиболее честными из общепризнанных экспертов. Мы были слишком уязвимы, и потому раскручивались, не заводя знакомств с мошенниками; и в результате такой предусмотрительности с самого начала сколотили антикоррупционную, мощную команду, осознающую цели и средства их достижения.

Одним из главных факторов в этом бизнесе – как и во всех прочих – является согласованность действий. Лишь только после длительных дискуссий между Диком Джеймзом, Джорджем Мартином и мной, а также консультаций с артистом выбирается песня или диск для выпуска. Я уверен, что после первого же прослушивания знаю, какая песня станет хитом, однако Джорджу Мартину звукозаписывающая индустрия известна бесконечно лучше, чем мне. И поскольку Джордж варился в этой каше несравненно дольше меня, у него выработался абсолютный нюх на массовые чаяния.

Поэтому, перед тем как представить очередную пластинку на суд публики, мы объединяем наши взгляды, чутье, жизненный опыт, и до сих пор эти совместные попытки были весьма успешными. За 20 месяцев артисты ММСР 16 раз занимали места на вершине британских хит-парадов, и не счесть сколько раз возглавляли чарты по всему миру.

И это не случайность – преуспевание зиждется на большом тщании; успех, конечно, порождает успех, однако мы легко могли бы скапуститься, пытаясь наводнить рынок подделками под настоящий товар. Покупатели не дураки.

И хотя записи производят наши артисты, а мы – Дик Джеймз, издатель, Джордж Мартин и я – являемся людьми, непосредственно стоящими за каждой пластинкой, мы все – лишь верхушка айсберга. Под водой скрыты: неподдающийся учету крайне переменчивый массовый вкус, диск-жокеи и «включатели песен», телевизионщики и радио-деятели, изменения в направлении затрат – всяческие факторы, что могут определять разницу, скажем, между первым местом Джерри и продажами его дисков в размере полумиллиона штук и пятым местом с продажами вполовину меньше.

«Включатели песен» (лица, склоняющие продюсеров и ведущих радио- и теле-муз.шоу передавать записи своего клиента – прим.перевод.) – очаровательные ребята, поднаторевшие в этой игре, всеобщие друзья. Они засовывают твою песню в это телешоу, в ту радиопрограмму. Они старательны и полны энтузиазма. Я просто не знаю, что бы мы все делали без них.

Диск-жокеи – люди совершенно другого сорта; если «толкачи песен» в массе своей безлики, то эти выживают в основном за счет своей индивидуальности. Они, как правило, весьма тщеславны, хотя очевидно менее могущественны, чем себе это представляют, но мне таки нравятся многие из них – счастливые экстраверты и обычно очень дружелюбные компаньоны.

Один из моих любимцев – Алан Фримэн, потому что он добродушен, необычайно компетентен, весьма профессионален, оптимист по натуре. Он по-настоящему любит пластинки и пленен идеей чартов. Как и Джимми Сэвилль, который часто скажет первое, что придет в голову, а потом выстраивает дикие, несправедливые аргументы с особо заразительным смаком.

Брайан Мэтью, вместе с которым я был когда-то вовлечен в театральную жизнь в Бромли,- один из наиболее серьезных диск-жокеев. Он щепетилен и аккуратен, но порой неумолим и циничен.

Он знает, что в этой индустрии полно блестящей мишуры и чепухи, и за пределами сцены не делает секрета из того, что считает вещами «достойными». Брайан большой педант; однажды он весьма нелестно, но справедливо написал об одной из моих групп, валявшей дурака в шоу «Благодарим вас – счастливые звезды», чем завоевал довесок моего уважения, хоть тогда я его и не продемонстрировал.

Дейвид Джейкобз очень хитер, полон внешнего очарования, уравновешенности, теле-шарма. Как диск-жокей он безупречен, как человек – обаятелен. К тому же выглядит он просто прекрасно, а, когда слышит об этом, скромничает донельзя.

Считая, что контроль диск-жокея над вкусами публики все же ограничен, я совсем иначе смотрю на роль прессы, как средства массовой информации, чье влияние и мощь может недооценивать лишь глупец. Свою силу она использует так и там, где пожелает, и тут мне ей нечего противопоставить.

Однако, должен сказать в противовес некоторым утверждениям, что битлов создала вовсе не пресса. Я крайне рад, что отверг советы газет избавиться от Джерри и Битлз. Если бы я так поступил, то потерял бы по крайней мере год, и существенно припозднился бы.

Битлы уже вывели «Угоди мне, пожалуйста» на вершину чартов, и выступали в битком набитых залах по всей Британии, а журналисты, за исключением музыкальных обозревателей, не проявляли никакого интереса к этой экстраординарной новой группе и городу, запустившему ее на мировую орбиту.

Целых полтора года так называемое «Звучание Мёзи» оглушительно заявляло о себе, пока не породило-таки эхо в офисах всех национальных газет; но, дайте прессе причитающееся ей (чем я и занимаюсь), и вот уже, стоило ей разнюхать, что происходит в мире поп-музыки, как она откликнулась со всей решительностью.

Когда-то на заре наших ливерпульских дел два раблезианского вида члена кипучего пресс-клуба предложили мне создать промоутерскую организацию под названием «Паблисити Инкорпорейтид», которая бы действовала от моего имени, а они получали бы вознаграждение по 100 фунтов на брата, не ведая, конечно, что я в курсе всей подноготной их газетенок – всех трюков, фокусов, непроверенных фактов, сцен и прочих ухищрений по созданию имени артиста на газетной полосе.

План был задуман после приема изрядного количества пива с виски и уже было принят к исполнению этими двумя персонажами, но я так и не принял в его реализации активного участия, и сейчас только рад, что могу честно заявить: я никогда не прибегал к трюкачеству для создания паблисити своим музыкантам.

Было бы, например, несложно нанять девчонку или даже пару скакать по сцене, изображая толпу почитательниц Пола, претенденток на брак с Ринго, или что-нибудь в этом роде. Так раньше и делали, и делают вновь, но, если Вы сможете добиться серьезных успехов в шоу-бизнесе, не брезгуя подобными методами, я буду немало удивлен.

Я очень тепло отношусь к журналистам. Считаю их внеклассовой прослойкой с большим чувством демократизма и завидной жаждой жизни. С ними очень интересно, так как им известно все обо всем и подоплека всех новостей. По отдельности я нахожу их восхитительными, хотя собранные в одном месте они не всегда ведут себя корректно и не отвечают на наиболее серьезные вопросы.

Временами я предпочитаю манипулировать прессой, и без малейшего чувства вины, поскольку знаю, что если бы позволил, то она бы манипулировала мной. Я эксплуатирую, когда предоставляется случай, соперничество газет за свежую информацию. Это крупная игра, которая всем нам, думаю, нравится. Я никогда не таил злобы на журналистов и они, уверен, на меня.

Я убежден, что мы все заодно: публика, артисты, менеджмент, пресса, вся развлекательная индустрия и, мы все, по-моему, должны, как сказано в пьесе Арнольда Беннетта «Карта», солидаризироваться в «великом деле нашего всеобщего ободрения».

Глава 6

 ДА!

«Однажды они обставят самого Элвиса Пресли…» Тень скуки легла на вежливые лица боссов Декки. Разве все, кому не лень, не пытались всучить им «Наш Британский ответ на Пресли» или «Отпор Декки Коламби’йскому Клиффу Ричарду»?

Прошло немало времени, пока я не простил все те компании, что не поверили моим широковещательным заявлениям. Но чего я не смог понять и забыть, так это их безразличие к звучанию Битлз.

Общую точку зрения выразили представители Декки: «Мистер Эпстайн, парни не пойдут. Мы знаем эти дела. У Вас неплохой бизнес в Ливерпуле. Вот и держитесь его».

Я был глубоко разочарован, но решил скрыть этот факт, и, пока они топили меня в море отчаяния, я продирался сквозь уныние и мрак, сохраняя внешнее спокойствие и обстоятельно рассуждая об этих битлах, которые уже потеснили самих «Теней» («The Shadows») из пантеона мёзисайдских (Mersey Side – приречный район Ливерпуля – прим.перевод.) подвальных групп.

И вот эти люди из Декки приглашают меня на ланч в соседнюю комнату, прямо в своей штаб-квартире. То ли под влиянием хорошей пищи, то ли — моих беспрестанных разглагольствований о потенциале Битлз, не знаю, но за чашечкой кофе их решение не записывать моих парней дало тонкую трещинку.

Я взял большую, пожалуй, даже чрезмерно большую для деловой беседы паузу, а эти двое уставились друг на друга. Побарабанив пальцами по столу, один из них понимающе кивнул и сказал мне: «У меня есть одна идея, которая может сработать. Знаете, кто Вам поможет? Тони Михэн».

Михэн (член первоначального состава «Теней») позже добился непродолжительного успеха с Джетом Харрисом, а тогда работал на Декку в департаменте АиР. Мне разъяснили, что за 100 примерно фунтов он, так и быть, потратит свое время и разрешит моим парням поработать в студии.

Я рассердился, так как не мог понять, почему собственно должен платить 100 фунтов за единственную запись группы, которая собирается завоевать весь музыкальный мир. Но было бы глупо – убеждал я себя, испытывая душевные трепыхания меж энтузиазмом и нежеланием расстаться с деньгами, — отклонить первое реальное предложение, которое мне удалось выбить из Декки.

Итак, на следующий день я прибыл в студию Декки, чтобы встретиться с Михэном. Дик Роув, находившийся вместе с Тони в контрольной комнате на прослушивании какой-то записи, кивнул мне. Через полчаса он представил меня Михэну и сказал: «Тони, возьмись-ка за мистера Эпстайна и разъясни ему положение дел».

Мы покинули эту комнату и перешли в другую, где друг против друга стояли два кресла. Работник АиР, которого через пару лет я найму в качестве барабанщика для одного из выступлений перед Принцем Уэльским, взглянул мне прямо в глаза безо всякого энтузиазма и сказал: «Мистер Эпстайн, мы с мистером Роувом чрезвычайно занятые люди. Нам примерно известно, чего Вы хотите, так что выбирайте день записи этих Битлз, позвоните моей секретарше и убедитесь, что я буду доступен в этот день».

В третий раз за последние три месяца я покинул Декку с малюсенькой искрой надежды. И все-таки я был очень расстроен, почти на грани отчаяния.

День записи был назначен, но позже отменен, потому что я ощутил всю бессмысленность этой затеи. В Декке больше нечего было делать.

Я сел в такси до Юстонского вокзала, откуда в промозглой тьме стартовал и докатился до нашей ливерпульской Лайм-стрит-стэйшн, откуда и телефонировал Полу МакКартни, чтобы он собрал ребят «для небольшого разговора».

Они прибыли в центр города, и я повел их в «Кафе Джо» на Дюк-стрит – уютное дружелюбное прибежище проституток, водил, молодых битлов и прочих малоимущих, нуждающихся в чашке чая и порции курицы с чипсами, открытое чуть ли не до 4 часов утра.

Мы выпили много чаю, немного курнули и я выложил им начистоту все наши неперспективы, спросив, что они, собственно, думают о бит-сцене Ливерпуля. Тогда Джордж, выдохнув облако дыма и сделав вид, что ему на все наплевать, вдруг повернулся ко мне и спросил: «А как насчет Декки, Брайан?»

— Боюсь, что это бесполезно,- ответил я.- Я с ними просто пуп надорвал.

Все битлы помалкивали. Потому продолжил я: «И Пай тоже дала нам отставку», ведь и в эту знатную компанию я запустил наши облюбованные записи, как оказалось, лишь для того, чтобы быть отвергнутым Лесли Коксом, их заправилой.

Джон подобрал чайную ложечку, подбросил ее высоко и сказал: «Ну, хорошо. Попробуйте Эмбасси».

Эмбасси… фирма Вулворта, где уцененные копии хитов ты мог приобрести на одном прилавке с кольдкремом, заколками и мороженым. Вот тут, не успев начать, битлам было суждено закончить свою карьеру? Эмбасси. Молчание нарушил Джон, и плотина нашего недовольства прорвалась. Мы разом заговорили обо всех этих гнилых компаниях, вшивом АиР представителе, и я решил, что через несколько дней, необходимых для магазинных дел в Ливерпуле, вернусь с нашими записями в Лондон. Который уж раз нечто особое в битлах придало мне стойкости и жизнелюбия.

На нашей местной сцене они прогрессировали, будь здоров! Их ангажировали по обоим берегам Мёзи, и за вечер выступления они заколачивали по 15 фунтов. Я наконец-то обзавелся всеми их подписями под контрактом от 24 января 1962 года, но, как это ни странно, не поставил своей. Договор защищал их от безработицы, гарантировал мне и им прикрытие от любого вида надувательства, и четко обозначал мои проценты от дохода.

Почему я не подписал его? Потому что, даже будучи согласен с каждой буквой этого документа, я не считал себя на 100 процентов способным помочь битлам в любой ситуации. Другими словами, я не хотел связывать парней обязательством не расставаться со мной, даже когда стану им не нужен.

Да, я и сейчас мыслю так же. Я бы не удерживал ни Битлз, ни других артистов с помощью контрактных формальностей, когда бы понял, что они не хотят иметь со мной дел. В наших взаимоотношениях нет места бумажному рабству.

Тогда, в 1962-ом, ни я, ни битлы не задумывались над содержанием нашего взаимного контракта. Мы были одержимы стремлением заполучить подпись какого-нибудь воротилы звукозаписывающей отрасли на плотном листе пергамента, так как пятидесятые доказали, что ни один артист не добьется успеха без записей – и хороших записей. Путь к славе пролегал через чарты.

За время, протекшее с момента первой записи на Декке до окончательного отказа, мы – в качестве нанятых артистов и их менеджера – отыграли свой первый ангажемент в Чертополох-кафе, модной, маленькой забегаловке на побережье Вест Кирби (исключительно домашнем городке на берегу залива Ривер Ди в десяти милях от Ливерпуля). Успех был такой же, как и в Пещере – первый знак роста популярности группы.

Между прочим, в Вест Кирби нам платили по 18 фунтов за вечер, из которых 38 шиллингов я забирал себе, еле покрывая расходы на бензин, масло и износ колес.

После вечера, проведенного в кафе у Джо, я энергично создал приличный задел на своей работе в Уайтчепле и сказал отцу, что хочу съездить в Лондон с имеющимися записями, дабы окончательно выяснить свое будущее, прошерстив оставшиеся пластиночные компании. Он согласился, предполагая, что это займет день, от силы, два. На этот раз я отправился на лондонскую Оксфорд-стрит, прямиком в офис HMV («Голос его хозяина» — одна из старейших британских компаний звукозаписи – прим.перевод.)

Там я встретил Кеннета Боуста, весьма приятного и интересного владельца одного из магазинов HMV в сети всемогущей EMI (Electric and Music Industries — одна из крупнейших звукозаписывающих компаний мира, поглотившая к тому моменту HMV — прим.перевод.). Довольно напыщенно я заявил ему, что обладаю записями, которые скоро станут самыми значительными в британской поп-музыке, и он – добрый малый – терпеливо выслушал и меня, и мои пленки.

Техник, изготавливая пластинку с моих пленок (а я уже понял, что пластинка более удобна для прослушивания тем, кому я буду стараться ее продать), сказал мне: «Я не думаю, что здесь все – полный отстой». Он шепнул Боусту, тот перетёр с Сидом Коулмэном, музыкальным издателем, чей офис располагался этажом выше. Коулмэн возбудился настолько, что промолвил: «Мне нравится. Я бы не прочь издать эти записи».

В те времена я так мало знал о процессе издания и был так затюкан, что думал «издать записи» означает для меня «немедленно расстаться с 50 фунтами в качестве аванса». Кроме того Коулмэн сказал, что не прочь переговорить со своим другом из Парлофона (британская компания звукозаписи, на тот момент поглощенная EMI — прим.перевод.) – человеком по имени Джордж Мартин. Сказанул он так: «Думаю, Джорджу понравится послушать эти песенки. Я в самом деле считаю, что он может весьма заинтересоваться ими».

Мы немного клюкнули, и Сид Коулмэн совершил свой звонок. Джорджа Мартина – руководителя отдела АиР Парлофона – весьма немодной в те дни фирмочки – (занимавшейся выпуском записей разговорного и комедийного жанра — прим.перевод.) на месте не оказалось, однако Коулмэн устроил-таки мне встречу с очаровательной секретаршей и помощницей Мартина – Джуди Локхарт-Смит. Она-то и назначила мне явиться в EMI на следующий день.

Мой рейтинг внутри семейного клана неуклонно снижался, поскольку отец хотел немедленно выяснить: буду ли я работать на этих четырех затянутых в кожу подростков или все-таки на него. А, если на него, то когда же я примусь за дело.

Каждый проведенный мною в Лондоне день повышал его раздражение. Но я был непреклонен, так как решил не сдаваться до тех пор, пока не буду отвергнут всеми фирмами Англии. Даже Эмбасси.

Так что я позволил себе провести последние 24 часа в столице, дабы разделаться с оставшимися аудио-компаниями, и прописался в отель Грин-парка, где и заснул безо всяких надежд. Меня беспокоило все – будущее битлов, так легкомысленно уверовавших в мои способности, собственное будущее, связанное с ММСР, и пределы терпения моих родителей.

Утром я заказал такси до конторы EMI на Манчестерской площади, расположенной в той части прекрасного особняка, где повстречавшийся мне там человек пару лет спустя выпустит четырнадцатый диск моих артистов, который займет Первое Место.

Джордж Мартин меня весьма обнадежил. Мы с ним обсудили трудности диско-бизнеса и те проблемы, с которыми мне придется столкнуться из-за своего упрямства. Он сказал: «Мне нравятся Ваши пластинки, и я бы не прочь взглянуть на Ваших исполнителей». Удивительное дело, но мы наметили приблизительную дату прослушивания битлов. Мартин, этот старательный человек с волшебным музыкальным слухом и великолепным чувством стиля, пришелся мне по душе. Я даже не допускал мысли, что он способен спродюссировать плохой диск.

В этом же офисе я завязал тесные дружеские отношения с Джуди Локхарт-Смит; казалось, сама атмосфера места насыщена великими надеждами. Джордж – высокий, худощавый, элегантный мужчина с ноткой оправданной строгости – в то время был плотно занят работой с Питером Феллоузом над его знаменитыми и чрезвычайно успешными альбомами не очень новой, тяжеловатой бит-музыки, заполонившей весь мир. У Мартина была хорошая репутация опытного аранжировщика, композитора и гобоиста.

Мне понравилось, как он прослушивает записи. Нога положена на ногу, локоть опирается на колено, легкие покачивания вперед и назад, кивки в такт музыке и ободряющая улыбка. На лице Джуди тоже блуждала очаровательная улыбка, тогда как я сидел с каменным лицом, будто вся моя жизнь поставлена на карту. Да, собственно, так оно и было.

Джордж заметил: «Я слишком мало знаю о группах, Брайан, но чую, что Вам попалось нечто очень хорошее», — и это было для меня наивысшей похвалой.

Он также отметил не везде хорошее качество вокала. Особенно ему понравилась «Девчушка, привет» («Hello, Little Girl»), записанная много месяцев и хитов спустя Квартетищем (Fourmost) – одной из моих Ливерпульских групп – бывшей тогда просто подражателями Битлз.

Джорджу понравилась также гитара Харрисона и вдохновил вокал Пола. «У него самый коммерческий голосок среди множества прочих»,- прокомментировал он, и был, пожалуй, прав. Впрочем, и остальные битлы вносили немалый вклад в содержимое диска.

Прослушав все записи, мы пожали друг другу руки и, хотя никакого контракта подписано не было, я покинул EMI в качестве счастливейшего из лондонских ливерпудлийцев и поспешил потрясти Север удивительными новостями. Я позвонил битлам и сообщил, что возвращаюсь с кое-какими новостями. Когда мой поезд прибыл на Лайм-стрит, все четверо ожидали его на перроне – небывалое событие для лишенных сентиментальности парней, непривыкших кого-либо провожать или встречать.

— Ну?- спросил Джордж. И четыре пары глаз уставились на меня с плохо скрываемым волнением.

— Вы можете записаться на EMI, когда пожелаете,- выпалил я, и, дабы отметить это событие, мы помчались в Национальный Молочный Бар, где заглотили немало коктейлей с Кокой и четыре пачки печенья.

Битлов понесло. Мы планировали безумное будущее, наполненное хитами, заграничными турами, приглашениями из мировых столиц. Короли, мечтали мы, будут жаждать встречи с нами, а герцоги шумно бороться за наши автографы. Невероятные фантазии пенились бы и дальше, если бы не наступило время закрывать Молочный Бар. «Еще не вечер!»- воскликнул Джон, и мы направились в клуб, где хорошенько надрались, так что я даже потерял свою подружку по имени Рита Харрис, работавшую в моем магазине. Она сказала: «Я не собираюсь конкурировать с четырьмя сопляками, решившими, что для них наступили Большие Времена».

А уже через два года битлы стали величайшими эстрадниками мира. Они встретились с Королевой Матерью и Принцем Эдинбургским, их фотографии украсили спальни всех молодых аристократов. Принц Чарльз покупал каждый их новый диск, а Сан-Франциско телеграфировал, что готов распродать все билеты, сколько бы их ни было. Они выступали в Голливуд-боуле, выделывали в Ливерпуле все, что хотели. Ринго Старра приглашали на пост президента Лондонского Университета, а Джон Леннон оказался самым раскупаемым писателем в мире.

Но вернемся к июню 1962 года – месяцу их первой встречи с Джорджем Мартином и знакомству с Парлофоном, чьи доходы они поднимут на несколько миллионов, пока не уйдут оттуда.

Джорджу они сразу понравились – вежливые и занятные. Джон Леннон горел желанием поработать с ним, поскольку он боготворил всяческих заправил, а особенно Продавцов. Сам Джордж тоже стремился к полному контакту с этими разбитными провинциальными парнями и попытался установить его, сказав: «Дайте мне знать, если вам что-то не понравится».

— Ну, для начала,- сказал Харрисон, выглянув из-под своей челки, — мне не нравится Ваш галстук. А именно на него Мартин уповал (в смысле завязывания дружбы с молодежью) больше всего. С этого момента они образовали спаянный квинтет.

В ту первую на EMI сессию Битлз записали «Люби же меня» («Love Me Do») – навязчивый вокал Пола и губную гармошку Джона, бывшую тогда изрядным новшеством, которое позже, подобно многим инновациям битлов, было сильно приукрашено и обесценено. Кроме того они записали «P.S. Я люблю тебя» («P.S. I Love You»). Мартину и его техникам понравились обе песни.

Но контракта с нами по-прежнему никто не заключал, и мы с битлами покинули EMI полные надежд, но без денег и гарантий. Они вновь полетели в Гамбург вкалывать до потери сил под вульгарным неоном Рипербана (улица «красных фонарей» — прим.перевод.), а я вернулся в Ливерпуль ожидать дальнейших новостей.

Они пришли в июле. Я подписал контракт на запись с Парлофон-рекордз. Битлз пошли на поправку, а знак фирмы £, используемый в качестве торговой марки, с тех пор стал символом невообразимого богатства.

Я отстучал телеграмму всем четверым парням в Германию: «Контракт с EMI подписан скреплен печатью огромная важность для нас всех поразительно». Они ответили открытками. Пол: «Вышлите, пожалуйста, телеграфом 10 000 фунтов в качестве аванса за использование авторских прав». Джон: «И когда же нам светит стать миллионерами?» Джордж: «Закажите, пожалуйста, четыре новые гитары».

Битлы вернулись из Германии и 11 сентября 1962 года склепали свой первый британский диск — «Люби же меня» на стороне А, «P.S. Я люблю тебя» — на стороне Б. Спустя буквально двое суток сингл проявился в чартах под номером 49. В конце концов, он поднялся до 17 места, и ливерпульская группа Битлз попала в двадцатку лучших коллективов Британии.

Восторг почитателей из родного города не поддается описанию. Я твердил всем и каждому, что заранее знал о необычайной притягательности этой пластинки. И попросил местный музыкальный листок – Мёзибит – прорекламировать ее, после чего ливерпульские подростки стали раскупать ее тысячами.

Но ходил слушок – ставший со временем чуть ли не правдой – что, ради продвижения сингла в чартах, я сам скупил весь тираж. Может, так оно и было бы, имей я достаточно денег, которых у меня не было – я никогда не делал подобных вещей и даже не намереваюсь. Битлз, как тогда, так и теперь, продвигались и добивались успеха только за счет природных дарований, безо всяких рекламных трюков и закулисных интриг, и я бы предпочел добиваться вместе с ними чистых побед.

Сингл «Люби же меня» положил конец всем нашим возможным сомнениям относительно Битлз – а теперь, когда я был уже не один, и мы привлекли на свою сторону Джорджа Мартина с весьма милым и уважаемым музыкальным издателем Диком Джеймсом, выход следующего сингла должен был последовать вот-вот. Митч Мюррей предложил нам мелодию под названием «Как ты это делаешь?» («How Do You Do It»), к которой битлы приложили было руки, но она им так и не понравилась. (В конце концов, ее передали парню по имени Джерри Марсден, но это другая история.) Пол и Джон представили на рассмотрение собственную вещь, призывно названную «Угоди мне, пожалуйста», и записали ее 26 ноября 1962 года. Песня так угодила всем и каждому, что к началу весны следующего года стала бесспорным лидером всех чартов в стране.

Дюйм за дюймом битлы начали просачиваться на газетные листы. Пророкам, как известно, не нужно много времени, чтобы сформулировать очередное откровение, и, хотя Тони Барроу – тогдашний музыкальный обозреватель, а теперь мой пресс-агент – по-доброму обошелся с «Люби же меня», было очень трудно втолковать газетным колумнистам всю важность выхода Битлз в свет. Я устроил встречу с журналистом ливерпульского «Эха» Джорджем Харрисоном, который был значительно старше своего тезки из нашего квартета. Он пригласил парней опрокинуть кружечку в центральном ливерпульском пабе под названием «Дайв».

Но я не думаю, что они ему очень понравились. Он рассчитывал, что эти мужланы даже за выпивку не заплатят, и просчитался; так что статья в его колонке «За стеной Мёзи» была отложена до той поры, пока ее не опередила публикация Билла Роджерса. Джордж Харрисон позднее стал нашим большим другом и верным помощником, а также постоянным компаньоном в заграничных поездках.

Газетка Мёзибит, возглавляемая энергичным знатоком бит-сцены Биллом Хэрри, проталкивала битлов с большим трудом. Я был благодарен и за это, поскольку по-прежнему старался создать квартету солидную репутацию для ангажирования в концерт-холлах Севера. Как-то я даже отказался от оплаты в монетах – мне пытались всучить 15 фунтов шестипенсовиками, четвертаками и даже полпенни – не потому, что 15 фунтов мелочью это не 15 фунтов, а потому, что это нанесет ущерб респектабельности Битлз. Став менеджером, считал я, ты должен бороться за абсолютную учтивость по отношению к твоим артистам.

Между прочим, я так и не получил 15 фунтов бумажками, но настаивал на своем, что подняло тонус и мне, и музыкантам.

Мы вступили в новый 1963 год, лопаясь от самоуверенности, получая за вечер уже не 15, а 50 фунтов, в новых костюмчиках и с новым битлом в составе. Поскольку Питер Бест, барабанщик Битлз, к его разочарованию и ужасу множества рассерженных почитателей, был заменен на короткобородого малого из района Дингл. Его имя было Ричард Старки, но он называл себя Ринго Старр.

Глава 7

РОСТ

Летом 1962 года в своих желтых ковбойских сапогах, с проседью в волосах, тонкими бандитскими усиками и бородкой Ринго Старр стучал на барабанах в батлинском лагере Скегнесса (восточный Линкольншир – прим.перевод.); вот тогда-то у битлов, находившихся уже под моим менеджментом, и случился первый кризис.

Джордж Мартин был не в восторге от игры Пита Беста, а битлы по выступлениям и в Гамбурге, и дома посчитали, что его драйв не годится для их музыки. Я не разделял этого мнения и не очень-то жаждал замен в составе ансамбля, где каждый только начал развивать свою индивидуальность. Поэтому я постарался переговорить с Питом о его игре, не задевая самолюбия, и в то же время попросил прочих музыкантов оставить все, как есть.

Однако они решили, чтобы рано или поздно Пит ушел. Он был слишком благовоспитан, чтобы считаться истинным битлом, к тому же, будучи другом Джона, он недолюбливал Пола и Джорджа. И как-то сентябрьским вечером эта троица подошла ко мне и заявила: «Мы хотим, чтобы Пита отчислили, а зачислили Ринго».

Я решил, что для сохранения группы будет лучше, если Пит Бест уйдет, и мне следует действовать быстро и решительно. Я провел бессонную ночь, обдумывая, как пригласить Пита завтра в офис, и что я, собственно, хочу обсудить с ним.

Он пришел вовремя, спокойный, как всегда. Мне показалось, Пит догадывался, о чем пойдет речь. Я напрямую выложил ему, что мы не прочь взять в ансамбль нового барабанщика, а ему предлагается масса альтернатив: он мог бы стать ядром новой, сформированной мною группы, или уже существующей, ну, и т.д. Ни одно из моих предложений он не принял, и, спустя пару часов Пит покинул офис в чрезвычайном расстройстве и пессимизме.

Он потерпел неудачу при устройстве в танцзал Речного Парка в Честере и больше никогда не играл с битлами.

Нил Эспинолл, верный «Нил» (великолепный, выносливый гастрольный менеджер битлов), (в будущем заменявший приболевшего Ринго – прим.перевод.), будучи большим другом семьи Бестов, проявил истинную преданность делу и принял нашу сторону. Я был этому чрезвычайно рад, поскольку не представлял, что мы будем делать в поездках без Нила.

Изгнание Пита существенно поколебало мое положение в Ливерпуле. За одну ночь я превратился в самую непопулярную фигуру местной бит-сцены. Конечно, меня поддерживали битлы, городские любимчики, а им забластилось заиметь Ринго. Но фанаты в качестве битла предпочитали Пита Беста, и несколько неприятных сцен имели-таки место.

Два вечера я обходил Пещеру стороной. У входа в клуб на Мэтью-стрит фланировали шайки хулиганов, вопивших: «Пит навсегда – Ринго никогда!» и размахивавших транспарантами. Я не мог долго оставаться в стороне от этого дела и попросил у Рэйя МакФолла охрану для себя и Битлз. Он отрядил в телохранители могучего вышибалу, который оградил нас от кулаков и угроз.

Тот период был не самым счастливым для меня, приходилось уклоняться от всяких напастей, зато Джордж Мартин во время сессии звукозаписи сверкнул мне глазом в качестве верной поддержки действий нового четвертого битла.

Ринго хорошо вписался в состав, чем развеял мои прежние опасения. Он сбрил бородку, волосы зачесал вниз и превратился в истинного битла. Я помню предшествовавшую его приему телефонную беседу, когда Джон Леннон сказал: «Ты принят, Ринго. Но бороду придется убрать. Впрочем, баки можешь оставить».

Он так и сделал – оставил баки, и с тех пор в бит-музыке нет лучшей комбинации: всеобщий любимчик с такими-то баками!..

В результате прихода Ринго осталась одна взаимоотношенческая проблема, ведь он был ценным членом отличной группы Hurricanes (Ураганы), предводительствуемой Рори Стормом – одним из наиболее активнейших и привлекательнейших молодых людей на нашей сцене. Когда Ринго ушел, тот был чрезвычайно расстроен и пожаловался мне. Я повинился, и Рори с присущим ему чувством юмора сказал: «Ладно. Забудем об этом. Удач вам всем». Я до сих пор питаю к нему добрые чувства. И довольно часто встречаю в клубе Алана Уильямса «Голубой Ангел», где расслабляются бит-музыканты. Там он просто звезда.

Много еще чего произошло за тот первый экстраординарный год. Я стал полновесным менеджером нескольких первоклассных артистов.

После битлов я подписал контракты с Джерри и его «Задающими темп» (Pacemakers), Билли Дж.Крэймером и «Дакотами» (the Dakotas), а также с группой под названием «Большая троица» (Big Three). Я проявил большой интерес к худенькой, подвижной маленький штучке по имени Присилла Уайт, а также бросил беглый взгляд на потенциальную звезду в виде веснушчатого паренька по имени Квигли. По сути, все это произошло случайно.

Джерри Марсден был одной из ярчайших звезд Ливерпуля со своей широчайшей улыбкой, маленьким ростом, огромным личным обаянием, завлекательным голосом, исполненным мелодизма и чувственности. Наряду с Битлз он был наиболее популярен на обеденных концертах в Пещере (джазовый клуб The Cavern, где бит-группам разрешалось тогда выступать лишь в обеденный перерыв для привлечения едоков – прим.перевод.), и я, помню, немало поразился, когда впервые переговорил с ним в начале 1962 года и узнал, что ему не поступило ни одного серьезного предложения о менеджменте.

Я почувствовал в нем многие качества неказистого народного героя, которые вознесли Томми Стила на театральные вершины – тот же природный талант, теплота и инстинктивная способность привлечь внимание. Дальнейшее подтвердило мою правоту, и я убежден, что, если бы ни битлы, Джерри стал бы молодым британским артистом Номер Один.

Я люблю наблюдать за Джерри в работе – за его контактом с аудиторией, его подмигиваниями и кивками, чувством юмора и пафосностью. Вдали от сцены – это крепкий и вполне заземленный персонаж со впечатляющим набором соленых словечек, ну, а на сцене – это соседский паренек, который, во избежание потери контракта, не ругнется ни разу. По этой причине я даже однажды заявил протест – вообще-то я редко скандалю с прессой – предположившей, что я запретил ему сквернословить во время выступлений. Через неделю эта газета принесла мне извинения.

Из Пещеры Джерри без промедления двинул через составы разных местных групп, проявился на телевидении, на большой сцене, в кабаре и довольно скоро снялся уже в нескольких фильмах. Принцесса Александра дважды приглашала его на ежегодные балы Высшего Света, а летом нынешнего года создатели фильма «Том Джонс» сняли его вместе с «Задающими темп» в первой полнометражной картине «Паром через Мёзи», для которой он написал все восемь песен.

Но Джерри не какой-то летун. Он останется с нами на долгие годы, так как истинно природные дарования не исчерпать, а поп-певец, запускающий свои первые три диска на Первое Место в чартах, вряд ли делает это случайно.

Отвлекшись от его работы, скажу, что Джерри стал мне замечательным другом. Он более смышлен и добр чем прочие артисты, и не прочь продемонстрировать свое дружелюбие с помощью подарков. От него я получил золотые запонки, браслет, заколки для галстука; он остается наиболее признательным изо всех, что находились под моей опекой. Любой в качестве благодарности захочет отплатить ему хорошей работой и обеспеченным будущим, а сомнений относительно сценических способностей Джерри никогда не было ни у меня, ни у Джорджа Мартина, ни у Дика Джеймса.

А ведь еще в 1962-ом, до того, как Ливерпульское Звучание стало символом успеха, Джерри «продавался» с большим трудом. Даже Джорджа Мартина пришлось долго убеждать, чтобы он приехал с Джуди к нам на север и посмотрел Джерри в работе.

Певец горел желанием выпустить свой диск; ведь контракт со мной он подписал еще в июне, шел декабрь, а видов на запись до сих пор не было. Я сознательно медлил с этим, так как хотел сперва запустить битлов с их «Люби же меня», но приблизилось Рождество, и я осознал, что Джерри нуждается в ощутимой поддержке, что он важен для меня. Тогда-то я и позвал Джорджа в наши края.

Он вдруг решил приехать 12 декабря; я был в полной панике, так как эта дата оказалась одним из редких дней, когда Джерри не выступал. В последний момент мне удалось договориться о концерте перед подростковой публикой в Мэджестик Боллруме Бёкенхэда. Было бы ужасно, если бы Джордж, приехав, застал мою новую звезду без работы.

Джерри великолепно обошелся с подростками, чем Джордж весьма впечатлился, а особенно новым номером «Как ты это делаешь?», который три месяца спустя станет серебряным диском. Но в отличие от полуправдивой СМИ-версии, я должен к стыду своему заявить, что это впечатление Джорджа никак не ускорило выпуск диска, Джерри не вписали в разряд приоритетов. Джордж просто сказал: «Приезжайте в Лондон, и мы проверим Вас на записи».

Во всяком случае, Джерри съездил в Лондон и с тех пор продал гораздо более миллиона своих дисков.

Вечером того же дня Джордж, Джуди и я отправились в Пещеру, где играли Битлз. Они стали очень «горячими» в Ливерпуле не только потому, что обскакали все группы в городе, но еще и выпустили сенсационную пластинку, не затерявшуюся в национальных чартах. Их четверка – Джон, Пол, Джордж и Ринго – была теперь (оставив в прошлом Пита Беста) крепко спаянной командой, прекрасно выглядевшей в своих черных жилетах и брючках, белых рубашках с черными шелковыми галстучками.

Пещера так взволновала Джорджа, что он запланировал сделать «живую» запись прямо в подвале и выпустить ее на диске. Пока что этого не произошло, но время еще есть.

В тот вечер в клубе было очень тепло, а снаружи над Мёзи бушевала декабрьская буря. Мы сдали наши пальто хорошенькой рыжеволосой гардеробщице. Джордж, моментально реагирующий на женскую улыбку, был так впечатлен, что пробормотал мне: «Прекрасная девушка, Брайан», с чем я согласился. Ее звали Присилла, и трудно было даже со второго взгляда разглядеть в этой подвижной гардеробщице ведущую британскую певицу (каковой она стала через полтора года), отпевшую сезон в лондонском Палладиуме и выпустившую два сингла «Каждый, у кого имелось сердце» («Anyone Who Had a Heart») и «Ты – мой мир» («You’re My World»), захватившие лидерство в чартах.

Девушкой была конечно же Силла Блэк (урожденная Присилла Мария Вероника Уайт — прим.перевод.). Моя любимая Силла – одна из будущих супер-звезд – самая фотогеничная девушка Англии, всеми любимая певица, которую и зависть обходит стороной ввиду ее сердечной простоты.

Силла всегда была одной из тех, что вертелись возле Пещеры. Она пела, я знаю, но не думал, что она займется этим серьезно, — да в Пещере практически каждый был или певец или гитарист. Пусть Силла и нравилась мне, но вплоть до середины 1963 года я ей контракта не предлагал.

Впервые я услышал ее пение однажды утром в ливерпульском клубе Голубой ангел. Выглядела она, как и всегда, великолепно – стройное, грациозное создание, способное быстро менять свое настроение от номера к номеру. Наблюдая за певицей, я прикрыл глаза и вообразил ее на большой сцене при хорошем освещении. Мне показалось, что из нее может получиться прекрасная артистка.

В то утро Силла пела с джазовой группой, но случалось, безо всякого интереса она выступала и с Битлз, и с другими ливерпульскими группами, включая особо заметного «Тэйлора Королевского размера и его Доминошников». По окончанию последней песни я подошел к ней и сказал: «Ну, это просто удивительно. А задумывались ли Вы о профессиональной карьере?» Она рассмеялась своим колдовским смехом, очаровавшим миллионы фанатов в программе «Джук-бокс жюри», и сказала: «Да кому я нужна?»

Я ответил: «Ну, например, мне. Не хотите ли обзавестись менеджером? Я пока ничего не могу обещать, но, думаю, Вы могли бы стать очень хорошей артисткой в сфере звукозаписи». Силла сказала: «Хммм. Это немножко рискованно, но петь я люблю, и достичь успеха на этом поприще было бы здорово».

Итак, через несколько дней я сделал ей твердое предложение своего менеджмента и предложил все хорошенько обдумать. Она так и сделала и в сентябре 1963 года подписала контракт со мной. А восемь месяцев спустя стала девушкой-символом британской молодежи, самой зазывной певицей Британии и неиссякаемым источником моей гордости.

Я никогда не волновался за Силлу. Стиль поведения и врожденная мягкость делают руководство ею просто радостью, но, что любопытно, однажды она непреднамеренно вовлекла меня в одну из самых страшных историй моей жизни.

Новость о том, что скоро я подпишу контракт с ней, распространилась по Ливерпулю моментально, и как-то в предрассветный час раздался анонимный телефонный звонок. Грубый, низкий голос на другом конце провода невежливо произнес: «Отвяжитесь от Силлы Уайт, Эпстайн. Ей не нужна Ваша опека. Она подписала контракт с моими друзьями».

Звонивший повесил трубку, оставив меня в размышлениях: а зачем, собственно, мне такие проблемы. Наступило утро, и я осознал, что звонивший добился-таки своего – напугал меня хуже некуда.

Я рассказал Силле о звонке, и она заверила меня, что ни с кем, кроме меня, ни о чем не договаривалась, так что я решил не обращать на тот звонок внимания. Однако около двух часов ночи раздался новый звонок. Голос был другим, но послание в основном тем же самым. На этот раз я был способен разговаривать и заявил: «Ни меня, ни мисс Уайт ни в малейшей степени не интересует эта чепуха!»,- и теперь уже сам повесил трубку.

Звонки повторялись еще в течение нескольких дней, но требования и угрозы становились все слабее, пока, наконец, не прекратились. Я выдохнул с облегчением, поскольку никогда не желал – да и вовек не захочу – угонять чужих артистов.

Силла была последней, кого я взял под опеку в Ливерпуле, и, конечно, единственной девицей. Это не случайно, поскольку, как оказалось, довольно трудно отобрать настоящий талант в большом бит-сити, к тому же я не хотел разжижать свое внимание к менеджерству Силлы какой-нибудь ее конкуренткой. Диск-чарты содержат не так уж много женских имен, зато на сцене их фигурантки могут выглядеть просто обворожительно.

После Битлз и Джерри я с большой тщательностью отобрал еще четыре северные группы для беспроигрышного представления на Тин-Пэн-Элли. Подписав контракт с Билли Дж.Крэймером, я пристегнул к нему манчестерский квартет Дакота, не столько потому, что мне нравится их работа, а потому что его собственная группа – Прибрежники («Coasters»), играющие теперь с Чиком Грэмом, так и не захотели перейти в разряд профессионалов. Билли Крэймер фактически выиграл конкурс, организованный газетой Мёзибит, для самых известных профессиональных групп Ливерпуля. ММСР вручили ему приз, и частично поэтому я так впечатлился этим достижением, что подписал с ним контракт, а частично потому, что Джон Леннон обожал голос Крэймера. По-моему, он был самым известным из артистов своего возраста и опыта.

К тому же на Пещерной сцене я подцепил Большую Троицу (группу, которая так часто меняла состав, что, казалось, пол-Ливерпуля отметились в ней), Квартетище («Fourmost») и Четверку Ремо.

Большая Троица больше не со мной. Контракт аннулирован ввиду распада ансамбля, а я не одобряю таких дел, особенно, как в этом случае, когда его покидают основатели и теряется устойчивость.

Устойчивость в группах, как и в жизни, это – все.

У этого коллектива в пору подписания контракта было очень хорошее, вселявшее в меня оптимизм, звучание. Но как-то в Германии они сошли с катушек, и, по-моему, так и не восстановились. Налицо было отсутствие дисциплины, а это неприемлемо. Это не только плохо для бизнеса, ужасно для репутации, но особый урон терпит моральный дух коллектива.

Мне было жаль расставаться с ними, так как Джонни Хатчинсон – один из основателей коллектива – был хорошим барабанщиком и певцом, а Джонни Густафсон, басист, ныне играющий в Мёзибитах, особо ценен, весьма музыкален и, вдобавок, внешне очень смазлив.

Мои взаимоотношения с Квартетищем, наоборот, все более укрепляются, и ныне это одна из ведущих групп кантри-бита, умная и ироничная, имеющая что-то от искрометного шарма Битлз. Подписать с ними контракт, в отличие от прочих, было очень трудно, потому что, даже будучи старожилами Пещеры, наслаждавшимися собственным исполнением, они упорно ученичествовали или числились в составе колледжей и знать не хотели ни о каком менеджменте и о переходе в полноправные профессионалы.

Среди них были те, кто имел 27 баллов по шкале СОО (достаточно высокий уровень знаний по Сертификату об Общем Образовании – прим.перевод.), я, помню, был поражен этим, так как не имел вообще никакого сертификата, а вот перед ребятами открывались многообещающие пути. Но я был уверен, что могу предложить им прочное положение в мире музыки, что и вышло на самом деле. Именно Джордж Мартин убедил меня в том, что они вполне созрели для рывка вперед. Прослушав их в Пещере, он сказал: «Я не прочь как-нибудь встретиться с ними и посмотреть, не сможем ли мы сделать хит-другой».

Ну, так и быть. Встреча состоялась, я подписал с ними контракт, и Квартетище сделал один-два или три хита. В мае вместе с Силлой они открыли сезон в Палладиуме (знаменитый столичный вест-эндский театр, где ставят самые лучшие в Британии варьете и шоу – прим.перевод.), и театральный критик из Таймз заметил: «За счет одного лишь шарма они перетягивают одеяло шоу на себя».

Билли Дж.Крэймер – в некотором отношении, может быть, самый привлекательный певец в мире и, если мне будет позволено напомнить, две первые же его песни заняли заглавные места в топах, а это неплохой старт. Свой в доску в Пещерной толпе – высокий, хорошо скроенный сын железнодорожника, крещенный как Вильям Эштон – он виделся мне идолом тинэйджеров. Три первых номера написали для него Пол и Джон: «Хочешь узнать секрет?» («Listen…»), «Плохо отнеслась» («Bad To Me») и «Ты будешь довольна со мной» («I’ll Keep You Satisfied»).

Хоть и нельзя выиграть все на свете, но просто необъяснимо, почему третья вещь не вышла на первое место. Впрочем, Билли и Дакоты все компенсировали, протолкнув на вершину чартов в Англии своих «Деток» («Little Children»), а в Америке – почти что на вершину.

Его успех в Штатах был особенно приятен, так как укрепил там мои позиции и доказал мне, что американцев впечатляет не одна лишь битломания.

Моим первым сольным артистом стал веснушчатый паренек по фамилии Квигли, чье открытие больше всех моих подопечных вписывается в рамки американской кино-мюзикл-концепции создания звезд. Это случилось как-то вечером в зале Видниза (городишко на берегу Мёзи – прим.перевод.) в 1962 году. Я там просматривал концерт, где участвовали Джерри, Битлз и прочие давно укрепившиеся исполнители, а с 20:00 до 20:30 время было отдано «неизвестным», получившим возможность создать себе репутацию. Я ничего им не платил – они довольствовались случаем послушать друг друга.

В тот вечер я сидел в кабинете менеджера, обсуждая, без сомнения, денежный (хоть я и не люблю деньги как таковые, но обожаю нанимать артистов) вопрос, и вдруг услышал прекрасный, усиленный динамиками голос. Я выбежал из кабинета в зал и увидел одетого в непритязательный зеленый костюмчик юнца, изливавшего душу перед молодой, в основном женской, аудиторией. Он показался мне отличным, с изрядной долей озорства и мощным вокалом.

Когда он сошел со сцены, я заговорил с ним; парень сказал, что зовут его Том Квигли. Нет, ответил он, у него нет менеджера, но он и не задумывается над этим. Я сказал, что не могу предложить ему свою опеку, но был бы рад посодействовать его продвижению. Много позже Боб Вулер из Пещеры пришел ко мне и поведал, что Квигли немного не повезло. Не имея работы, он нуждался в менеджменте, и не мог бы я взять его на полный рабочий день? Я согласился, и дело закипело. Он подстригся и обзавелся новым гардеробом, за который платил я, так как у парня не было ни гроша. Так я запустил на орбиту поп-певца Томми Квикли – самоновейшего рекрута Эпстайна. Свою первую профессиональную программу он исполнил в одном из совместных с Битлз концертов в Вестон Супер Мэйре, и, хотя его подтряхивало от страха, Томми смог привлечь к себе внимание битлаудитории, а для новичка лучшего и желать-то не приходится. Я возлагаю на него большие надежды.

Он навострился в звезды.

Глава 4

ОТКРЫТИЕ

Покинув КАДИ, я был преисполнен решимости нести – и нести успешно – бремя семейного бизнеса. Шел 1957 год. Мне было 23 – прекрасный возраст для оправдания родительских надежд.

Мой братец Клайв вошел в семейное дело, и отец питал надежды на его расширение. Мы открыли новый магазин, первый в центре города, и хотя у меня в Уолтоне и был свой отдел грампластинок, на Шарлотт-стрит все казалось гораздо более обещающим.

Там была довольно-таки большая секция звукозаписей. В нее-то я и устроился заодно с помощником, и мы начали заколачивать кучу денег. В Уолтоне нас вдохновляла недельная выручка за пластинки, доходившая до 70 фунтов, а первое же утро работы на Шарлотт-стрит принесло 20! Энн Шелтон тоже открыла свой магазин, так что времени на раскачку не было.

В то время, следует заметить, к поп-музыке у меня был довольно смутный интерес, поскольку я тогда слыл завсегдатаем концертов классики. В те дни моим любимым композитором был Сибелиус, которого в нынешнее время перемен оттеснили на второй план Пол МакКартни и Джон Леннон.

Праздник Рождества, последовавший за открытием нашего магазина, дал старт году мирового хита «Сынок Мэри». Он считался супер-селлером, и у нас – в одном из немногих магазинов – не исчезал из оборота ни на день. Но это было лишь началом построения моей репутации дилера, который в состоянии предложить покупателю все, чего бы он ни пожелал, — хиты, редкие диски, спец.записи и прочее подобное.

Я придумал нехитрое приспособление из проволоки и бумаги, демонстрирующее, какой товар пора обновлять, а также нашу осведомленность в этой области.

Я почти исключил из обихода ответ «Извините, но у нас нет этой записи». Когда, например, покупатель просил долгоиграющий диск «Рождение дитя», я тут же заказывал несколько штук, поскольку верил, что даже один клиент – это показатель растущего спроса, а два или три уже гарантируют повышение прибыли.

Спустя немного лет эта политика изменила всю мою жизнь.

Мало-помалу продажи в ММСР (Музыкальных Магазинах Северного Района) росли и росли, штат увеличился вдвое, втрое, достиг 30 человек, и все вкалывали, будь здоров. Я завел список бестселлеров и дважды в день обновлял его, что понудило меня расширить отдел поп-музыки, а классику задвинуть на второй этаж. Я работал до смешного много, с восьми часов утра до самой ночи, заведя привычку выполнять заказы даже по воскресеньям.

В 1959-ом мы открыли новый магазин, на этот раз прямо в торговом центре Ливерпуля. Ленточку перерезал Тони Ньюли, весьма популярный тогда киноактер и поп-певец, который, по всеобщему мнению, метил в супер-звезды. До этого я не встречался с ним, так как по-прежнему стеснялся звезд и был озабочен, как бы не надоесть им в их гримерных. Я уговорил представителя Декки (звукозаписывающая брит.компания – прим.перевод.) познакомить нас.

С Ньюли – чрезвычайно дружелюбным, застенчивым молодым человеком, очень скромным и добродушным – мы быстро подружились. Он согласился принять участие в открытии магазина, провел целый день в кругу моей семьи и вел себя столь естественно, что мои убеждения насчет поведения настоящих звезд сильно поколебались. На самом деле и мои артисты ведут себя так же, если им позволяет это пресса и публика.

В день открытия Ньюли остановил дорожное движение в Уайтчепле. Центр Ливерпуля никогда не наблюдал подобных сцен, за исключением моментов выигрыша футбольного кубка, а общее настроение и разброс возрастов присутствующих предполагали, что поп-пение стало более, чем кратеньким увлечением максимум на три недели.

Так или иначе, но автомобильное движение в тот день было перекрыто, и Ньюли смог открыть магазин, в который, спустя несколько лет, заглянул затянутый в кожу Реймонд Джонз. А еще через полтора года движение вновь перекроют, когда в магазин пожалует ансамбль Битлз.

К осени 1961 года магазин работал как драгоценные часики. Дело приняло столь удачный оборот, система заказов и их исполнения работала столь безупречно, что я опять, в который раз, несколько встревожился и опять заскучал. Жизнь стала слишком легкой. 28 октября, в субботу я как раз вернулся из продолжительного отпуска, проведенного в Испании, на протяжении которого размышлял над расширением круга своих интересов.

И в тот момент внезапно, хотя и безо всякого драматизма, несколько слов Реймонда Джонза принесли решение. Слова, конечно, были «А у вас есть пластинка Битлз?»

Я никогда не обращал внимания на ливерпульские бит-группы, которые взращивались и выступали в подвальных клубах. Они не являлись частью моей жизни, я был слишком занят, да и возраст был уже не тот. Но я слышал, что множество парней взяли гитару под влиянием ранних тинэйджерских звезд типа Пресли и Томми Стила, а потом – в конце 50-х – «Теней», которые к осени 1961-го были уже звездной инструментальной группой, выступавшей вместе с Клиффом Ричардом – бесспорным британским поп-идолом.

Имя «битл» для меня в тот момент не означало ничего, впрочем, я смутно припомнил его на афише студенческих танцулек в Нью-Брайтон Тауэре и вроде подумал тогда «что за бессмысленное и эксцентричное звукосочетание».

Реймонд Джонз был всего лишь одним из дюжины покупателей, запрашивавших неизвестные диски, и сегодня кажется, откажи я ему тогда, при всей моей склонности удовлетворять любые запросы, в этом не было бы ничего сверхъестественного. Но я повелся на его запрос, и теперь порой задумываюсь, а нет ли чего-то магнетического в имени «Битл». Даже нынче, когда они всемирно знамениты, подвергнуты анализу все составляющие их успеха, я терзаюсь сомнением, а состоялось ли бы восхождение, если бы группа называлась, например, Ливерпульская Четверка, или как-то так же прозаично.

Одной интересной особенностью вхождения битлов в мою жизнь – без осознания этого – является факт наших многочисленных встреч в моем магазине.

Меня немного доставали частые визиты покрытых перхотью, затянутых в кожу и джинсы парней, слонявшихся днем по магазину, болтавших с девицами и лениво прослушивавших пластинки у прилавка. Они были довольно милы, однако неопрятны, диковаты и плохо подстрижены.

Я поделился с продавщицами своим соображением о том, что молодежь Ливерпуля могла бы проводить дневной досуг где-нибудь в другом месте, но они заверили меня, что пареньки ведут себя хорошо, забавны и изредка покупают пластинки. К тому же, сказали девушки, они отличают хорошие диски от плохих.

Вот так, пользуясь моим неведением, четверка юношей, будучи битлами, проводила большую часть дня между обедом и своими вечерними концертами в лучших кабачках.

А 28 октября Реймонд Джонз покинул магазин после того, как была сделана пометка о его заказе. Я записал в блокноте: «My Bonnie». Битлз. Проверить в понедельник».

Но еще до того, как я выкроил время для этой понедельничной проверки, две девицы зашли в магазин и тоже запросили диск группы с этим курьезным названием. (И это, вопреки легенде, были единственные заказы на битловский диск в те дни в Ливерпуле. Беснующаяся возле ММСР толпа в ожидании, когда начнется продажа сингла,- чистая ложь.)

В тот день я позвонил нескольким агентам по доставке пластинок, рассказал, что ищу, и оказалось, что никто об этой вещи слыхом не слыхивал, не говоря уж о том, чтобы импортировать ее из-за границы. (сингл был издан в Германии – прим.перевод.) Я мог бы прекратить надоедать им, если бы не мое жесткое правило «не отказывать ни одному клиенту».

К тому же я уверился, что это нечто замечательное, поскольку за два дня целых три покупателя затребовали один и тот же неизвестный диск.

Я переговорил кое с кем в Ливерпуле и обнаружил (и просто не мог в это поверить), что Битлз были фактически ливерпульской группой, что они совсем недавно вернулись из чёса по порочным, убогим окраинным клубам Гамбурга, где снискали успех и надорвали свое здоровье. Знакомая сказала: «Битлз? Да это же самые, что ни на есть, великие. На этой неделе они играют в «Пещере». «Пещерой», бывшей когда-то джаз-клубом, имевшим большой успех в середине пятидесятых, теперь владел отставной бухгалтер Реймонд МакФолл, который заменил пришедший в упадок джаз на сырой доморощенно-ливерпульский бит, исполняемый, как правило, на громогласных гитарах и барабанах. «Пещера» размещалась в бывшем складском помещении вниз по Мэтью-стрит, и я, помню, был полон тревог при мысли, что должен буду маршировать туда в толпе подростков, одетых по-своему, говорящих на своем языке и по-своему воспринимающих одним им понятную музыку. К тому же, я не был членом этого клуба.

В связи с этим я переговорил с одной девицей, замолви, мол, словцо хозяевам «Пещеры», чтобы 9 ноября где-то в обеденное время меня не затормозили на входе. Мне никогда не нравились эти сцены с вышибалами и опрашиваемой ими публикой: «А где, собственно, Ваша членская карточка, сэр?»

И вот я нарисовался на ослизлых ступенях, ведущих в обширный подвал и, без инцидентов миновав обширную толпу бит-фанатов, направился прямо к стойке, где крупный мужчина проверял членские карточки. Зная мою фамилию, он кивнул мне и пинком открыл дверь в центральный из трех тоннелей, которые, собственно, и составляли клуб, как таковой.

Внутри было темно, как в могиле, сыро, душно, а воняло так, что я пожалел о своем решении наведаться сюда. Примерно две сотни молодых людей танцевали, болтали между собой или поглощали «Пещерный ланч» — суп, булочка, кока-кола и прочее подобное. Их голоса заглушали колонки, оравшие тогдашние хиты, в основном американские, и я, помнится, отметил, что по Первой Двадцатке у ММСР и «Пещеры» много общего.

Я начал было беседовать с одной из официанток. «Тише,- прошипела она,- сейчас выйдут Битлз». И тут на помост в конце среднего тоннеля вышли четверо пареньков. Я попытался приблизиться к сцене мимо восхищенных лиц и извивающихся тел, так я собственно и увидел в первый раз битлов вблизи.

Они не были слишком чисты и опрятны. Но все-таки чище и опрятнее по сравнению с прочими выступавшими до и после них. Ни на одной сцене я не видел ничего похожего на Битлз. Играя, они курили, ели, болтали и норовили подзадорить друг друга. Они поворачивались к публике спиной, орали на нее и смеялись собственным шуткам.

Но вместе с тем выдавали захватывающее, честное шоу, и обладали вполне определенным магнетизмом. Мне понравились их импровизации, я был очарован этой новой для меня музыкой с ее бьющим басовым ритмом и всепоглощающим звучанием. С другой стороны, было совершенно очевидно, что возбуждение, царившее в описываемых малоприятных казематах, и выходившее за рамки всего общепринятого, не годится для таких залов, как Ливерпуль Эмпайр или лондонский Палладиум, впрочем, чуть позже я узнал, что и в Ливерпуле интерес к битлам немного идет на спад — они, подобно мне, скучали, не в силах разглядеть большого прогресса в собственной жизни.

Я не уловил этого настроя, поэтому, даже являясь определенной фигурой на ливерпульской поп-сцене (директор ММСР все-таки), был удивлен, когда, после завершения их сета, диск-жокей клуба Боб Вулер, который потом стал моим большим другом, объявил по микрофону, что в Пещере присутствует мистер Эпстайн из ММСР, и не могли бы детишки поприветствовать его.

Такого рода представления как тогда, так и сейчас, смущают меня, и, добравшись в тот раз до сцены, я ощущал некоторую неловкость, пытаясь заговорить с битлами насчет «My Bonnie».

Джордж – худой бледный юноша с копной волос и весьма приятной улыбкой – был первым, кто заговорил со мной. Он пожал мне руку и сказал: «Приветствую. Что привело сюда мистера Эпстайна?» На что я объяснил, что у меня есть несколько заказов на их германский диск.

Он подозвал остальных – Джона, Пола и Питера Беста – и сказал: «Этот человек не прочь послушать наш диск».

Пол, выглядевший готовым услужить, сходил за пластинкой в малюсенькую гримерную. Я посчитал, что песенка хороша, но ничего особенного. Остался, прослушал вторую часть программы и обнаружил, что битлы нравятся мне все больше и больше. Им был присущ какой-то неясный шарм. Они выглядели забавно и привлекательно со своим «не нравится – уходите!»

Никогда в жизни не мечтал я стать артистическим менеджером или представителем, быть любым способом вовлеченным в закулисные маневры, и никогда не узнаю, что понудило меня сказать этой группке эксцентричных ребят, что «я думаю, наша следующая встреча могла бы быть полезной как вам, так и мне».

Но какая-то искра между нами все-таки пробежала, поскольку я назначил встречу в уайтчепльском магазине на 4:30 пополудни 3 декабря 1961 года, «так, чтобы поболтать», объяснил я, не подразумевая никакого менеджерства, поскольку ни одна мысль дотоле так четко не формулировалась в моей голове.

Глава 3

БОРЬБА

Мой начальный заработок продавца мебели составлял 5 фунтов в неделю, что казалось вполне себе ничего, а через день после начала карьеры я продал за 12 фунтов обеденный стол одной женщине, зашедшей в магазин за зеркалом.

Это был приятный опыт, и не потому, что мне хотелось, чтобы она обязательно рассталась со своими деньгами, отложенными на зеркало, а потому, что я искренне верил – с обеденным столом ей будет намного лучше.

С тех пор я использую этот принцип, поскольку по моему мнению, на нем и зиждется работа продавца. Покупателя необходимо убедить в том, что именно эта вещь (совершенно не нужная) ему просто необходима.

Но это я понял годами позже, а сейчас веду речь о мебельном магазине в Уолтоне. Я стал хорошим продавцом, чем немало удивил своего папашу. Думаю, гордость переполняла нас обоих.

День за днем я начал получать удовлетворение, завоевывая доверие людей и наблюдая за их податливостью. Было очень приятно видеть, как покупатели терялись при выборе, и осознавать, что только ты способен вывести их на правильную дорогу.

В этом осознании нет ни ложной значимости, ни ложной скромности. В нем, я убежден, состоит квинтэссенция успешных и честных продаж.

Я превратился в вальяжного продавца, истинного Эпстайна, чья семья уделяла бизнесу немалое внимание, но, надеюсь, в не самого жадного из них. Стремясь облегчить себе работу, я не раз бросал грустный взгляд на интерьер магазина, цветные плакаты и саму мебель. И сходил тогда – да и сейчас — с ума в поисках и стремлении к совершенству подачи товара лицом.

В те дни магазин в Уолтоне не мог рассчитывать на приз за лучшее оформление. Наши окна-витрины, казалось мне, весьма убоги. От образцов мебели, производимой людьми застарелых взглядов, я приходил в ужас.

Стулья на витрине я развернул спинками к прохожим. Спинки на обозрение? Неслыханно! Тем не менее, в каждом доме вы видите спинки стульев в зоне у камина. В самом деле, вы не можете войти в комнату, чтобы не бросить взгляд на спинки стульев.

Я был увлечен скошенными ножками. Которые в то время встали на верную дорожку, поскольку наследие послевоенного аскетизма постепенно отступало, и покупатели с продавцами не были расположены к возврату отвратительного дизайна тридцатых годов.

Молодые люди с дипломами бакалавров искусств отвергали мокет, срезали локоны и завитки с обшивок кресел и диванов, насаждая чистые линии и новые материалы. Белый цвет стал «тем, что надо», бумажные обои вновь вошли в моду, и внезапно везде и всюду повырастали скошенные ножки. Я был окрылен новыми возможностями.

Отец, не вполне уверенный в моих успехах, тем не менее, тоже был рад видеть свое чадо наконец-то пристроенным к делу, и решил отправить меня на стажировку в центральный ливерпульский магазин мебели «Времена», что на Лорд-стрит.

Я проработал там полгода за те же 5 фунтов в неделю, начиная осознавать, что стою большего. По-прежнему я учился оформлять витрины, но в гораздо большей степени тому, как обожают люди получать советы и резоны. В качестве награды за работу «Времена» наградили меня карандашом и ручкой «Паркер» с золотым пером, которую много лет спустя я предложил Полу МакКартни, чтобы он подписал свой первый контракт со мной.

Конечно, нередко случалось, что я нуждался в деньгах, и я просил отца одолжить один-два фунта. Он шел навстречу, но просить я ненавидел. Мне это претило донельзя, и, хотя впредь мне не нужно будет просить денег ни у кого, я скопил-таки памятную коллекцию малоприятных моментов, когда один должен говорить другому: «Я нынче на нуле. Не можешь ли одолжить мне немного?»

С честью уволенный из «Времен» я вернулся в Уолтон в новом костюме и, как мне казалось, достойным наследником стабильного и прибыльного бизнеса, который я научился предпочитать прочим.

Я взялся за дело. Оформление магазина стало для меня делом чести, и, мало-помалу я начал по-настоящему радовать свою мать и отца. Будущее казалось прочным, светлым и надежным.

Но 9-го декабря 1952 года из мрачного, серого, безрадостного офиса на площади Парнолл, что на Реншоу-стрит, пришло письмо, дабы сообщить самодовольному сынку и наследнику, что ему следует явиться собственной персоной для выяснения его медицинских показателей в связи с призывом в армию.

Я был потрясен и шокирован, хотя и не должен был бы, поскольку это двухгодичное наказание считалось тогда рутинным и предсказуемым сегментом жизни молодого человека. Оно представилось мне пропастью, куда безо всякой пользы ухнут два года, но именно для меня все обернется несравненно хуже, чем могло бы. Ведь, если я был плохим школьником, то наверняка окажусь худшим солдатом в мире вместе с теми грустными, сумасшедшими созданиями, которые отбеливают свои штаны и едят брезентовые ремни в попытке откосить от службы.

Я прошел всех медиков, которые, исключая одно-два покашливания, не были чересчур строги, и изъявил желание служить в Королевском Воздушном Флоте,- там, мне казалось, служба полегче. Но по причудливой армейской логике был записан «писарем обслуживающего персонала». Учебка прошла в Олдершоте, и мне было бы интересно узнать, есть ли в Европе более унылое место.

Все там смахивало на тюрьму, убогую и отупляющую. При холодном и враждебном отношении я все делал не так. Поворачивал направо вместо налево, по команде «вольно» выполнял «кругом», а когда слышал «стой», падал навзничь.

1953-ий год я встретил в состоянии стойкого пессимизма; меня не вдохновляло, что большинство парней вместе со мной с мужеством переносят лишения. Некоторые однокашники, что в первые недели стонали со мною вместе, стали курсантами, ну, естественно – не все в армии плохо – она меня не приняла.

Был ли я тщеславнейшим в мире человеком? Нет, конечно; самый тщеславный в мире — это всем известный диск-жокей – а я не могу вообразить себе большего надругательства над общественной моралью, чем лейтенант Эпстайн, командующий взводом под шквальным минометным огнем.

1953-ий был, как известно, годом Коронации, и даже, считаясь отвратительнейшим солдатом, я лелеял упрямое желание принять участие в столичном параде в тот день. Полагаю, это было грандиозное зрелище, нечто из ряда вон выходящее, но я даже близко не годился для него, а посему в отместку покинул казарму и здорово надрался в барах и клубах, которые оставили меня с полутора пенсами в кармане и невозможной головной болью.

Неудача при отборе в офицеры не уберегла меня, однако, от безликого офицерья, и как-то вечером вовлекла-таки в несчастье.

Всякими неправдами я напросился охранять почту в казармы Ридженс-парка и провел веселую увольнительную в лондонском Уэст-Энде, где у меня была куча родственников. Тем отличным вечерком я вернулся в расположение части в роскошном автомобиле. Он мягко подрулил к воротам казармы. А дальше я промаршировал – боюсь слишком важно – в котелке, в новом с иголочки костюме и с зонтом, висевшим на руке.

Дневальный и дежурный отдали мне честь, а два несчастных, получивших наряд вне очереди, несшие ведра с помоями, вытянулись по стойке «смирно». Кроме того, близорукий писарь, днями работавший в другом месте, взглянув на меня, сказал: «Добрый вечер, сэр». Мимо всего этого я прошествовал, не пробормотав ни слова.

В этой заварухе не участвовал лишь дежурный офицер. Прокравшись вдоль стены как кот, он нарисовался в желтоватом свете каптерской лампочки и рявкнул: «Рядовой Эсптайн! Завтра к 10 часам утра Вы подадите рапорт в часть о том, как выдавали себя за офицера!»

На некоторое время я был лишен увольнительных – не впервой. Но это было худшим наказанием, оно лишало меня единственной компенсации всех тягот – возможности после 18 часов вечера проводить свободное время в Лондоне. Так что за 10 месяцев пребывания в армии нервы мои изрядно расшатались.

Я обратился к казарменному военврачу, который казался обеспокоенным моим состоянием, и после длительной, бесплодной беседы о моих проблемах и необходимости «примирения» и «брания себя в руки» дал направление к психиатру.

Тот несколько часов расспрашивал меня о прежней жизни, школьных днях, а потом, как оно у врачей принято, дал свое заключение. Потом последовали третье и четвертое, которые с заметным единством заключили, что я непреодолимо гражданский человек и совершенно непригоден к военной службе. Я был бесполезен для армии, как и она для меня – мнение, с которым я с готовностью согласился.

Менее чем через год после начала службы как совершенно неудовлетворительный рядовой обслуживающего персонала Королевской Армии я был отчислен по медицинским показаниям, хотя в документе, странным и благостным образом освободившим меня от воинской повинности, характеризовался как «разумный, надежный и добросовестный солдат».

Как заяц улепетывал я на Юстонской электричке, едва успев сдать одиозную униформу, и прибывая в Ливерпуль, готовился предстать перед родителями и Клайвом страждущим самой тяжелой работы.

Они великодушно приняли меня, хотя и были обеспокоены моей отставкой, и к моему великому облегчению, дали почувствовать себя по-настоящему дома, вернув в мебельный магазин Уолтона.

В нем был маленький отдел грампластинок, который я и помог открыть; пусть я и не был музыкально образован, однако интересовался хорошей музыкой и любил записи классики.

С четвертой попытки я получил наконец водительские права. Я пользовался автомобилем, зарабатывал гораздо больше 5 фунтов, у меня имелся хороший отдел грампластинок, и можно было больше не опасаться вмешательств докучливого сержанта из Олдершота. Я верил, что все отлично устроилось.

Но по вечерам я искал прибежища в холодном и изысканном портале ливерпульского драматического театра. Он был и всегда останется великолепным художественным центром, выпустившим в свет Майкла Редгрейва, Роберта Доната, Дайану Виньярд.

И конечно, Брайана Бедфорда, ослепительного молодого лауреата Королевской Академии Драматических Искусств (КАДИ), потрясшего Ливерпуль своим классным, мощнейшим Гамлетом.

Вне сцены Бедфорд с несколькими другими молодыми оптимистами сколотил клику актеров, актрис, дизайнеров и писателей. Плюс респектабельный, флегматичный продавец мебели из Уолтона по фамилии Эпстайн, который начал ощущать себя староватым.

Как-то вечерком в Баснетт-баре – чрезвычайно приятном длинном и узком пабе, с мраморной стойкой, где часто говорили о театре, наша шайка собралась после спектакля. Была суббота – последний вечер трехнедельного театрального марафона, и Хелен Линдзи, любимая актриса, а ныне широко известная телеведущая, очень хорошо справилась с трудной ролью.

Была масса похвал и шума, каждый был очень доволен собой и страшно суетился, как это принято у артистов. А я вдруг впал в отчаяние и сказанул: «Думаю, не свалить ли мне домой. Я так устал».

Брайан выкрикнул: «Чепуха. Какая удивительная ночь! Мы только начинаем». Я сказал: «Вы все – может быть. А мне суждено стать бизнесменом средней руки».

Хелен спросила: «А чего ты хочешь от жизни?» И я к собственному огромному удивлению ответил: «Я бы не прочь стать актером, но уже слишком поздно». Брайан отказался примириться с этим фактом и сказал: «А у тебя будет неплохой шанс, если поступишь в КАДИ».

Ему было, конечно, виднее, и они с Хелен подбили-таки меня совершить попытку. Я поехал в Лондон, чтобы встретиться с тогдашним директором Джоном Фернальдом. А еще через несколько недель прибыл в столицу, вышел на Фернальда – бывшего директора ливерпульского театра – и представил на его суд два отрывка: из «Коктейль-пати» (пьеса Т.С.Элиота 1949 года – прим.перевод.) и «Сна в летнюю ночь».

Думаю, они не были до конца проработаны, но Фернальд – приятный и знающий человек, сказал: «Это было не совсем плохо. И, если Вы не возражаете, то можете приступать к учебе со следующего семестра».

Я совершенно не возражал, и вновь покинул свои столы и стулья в Уолтоне, чтобы отправиться на юг. Мои родители, еще не оправившиеся от армейских злоключений, не приветствовали новый зигзаг в карьере сына. Они были уверены, что актерство не намного лучше моих детских мечтаний о дизайнерстве. Все это казалось ненадежным и недостойным мужчины; к тому же и малодоходным. А кто унаследует семейный бизнес? Но их удивительная способность мириться с тем, что я считаю своим личным счастьем, убедила их разрешить-таки мне стать актером.

Так 22-х лет от роду, без пяти минут удачливый бизнесмен, я вновь подверг себя дисциплине совместного проживания. Я стал студентом КАДИ, мечтая об успехе и огромной славе.

КАДИ в то время выпускала молодых актеров, формировавших новую волну в британском театре (Питер О’Тул, Альберт Финни, Сюзанн Йорк, Джоанна Данэм). Джоанна училась в моей группе и была одной из немногих в КАДИ, кто скрашивал мое существование в месте, которое через несколько недель я почти возненавидел, да и прочих разуверившихся в себе однокашников.

Кое-как протянулись три семестра, в течение которых только крепло мое отвращение к актерству, не прошедшее и сегодня. Нарциссизм претил мне, а оторванность актера от других людей и их проблем просто поразила.

Лицедейство, конечно, не самое худшее, что есть на свете. Артист ищет дружбы с теми, кто добился успеха, и со всяким, кто может помочь ему. Он ужасно боится неудач и никогда не свяжется с аутсайдером, опасаясь его как скверны. Исключения случаются, но их очень мало.

Думаю, что мое разочарование в актерской профессии достигло пика в течение двух недель, проведенных в составе труппы стэтфордского Королевского Шекспировского Театра. Народ там был поистине ужасный, и я пришел к мысли, что таких практикуемых в огромном масштабе насквозь фальшивых отношений и очевидного лицемерия нет больше ни в одной области искусств.

Поэтому после окончания третьего семестра в КАДИ я приехал домой на каникулы, вынашивая решение никогда больше не покидать родного дома и скрывая ощущение своей почти что полной неадекватности. Меня мучил вопрос: а существует ли занятие, которым я мог бы увлечься на срок больше одного года?

Каникулы закончились, нужно было отправляться на четвертый семестр. Родители пригласили меня на прощальный ужин в Адельфи-отель и спросили, скорее, для проформы: «А ты вполне уверен, что хочешь туда вернуться?»

«Не хочу»,- ответил я.- «Хочу остаться здесь. Если можно, я предпочел бы вернуться в бизнес».

13

 ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Читая гранки своей книжки, я представил, что меня обязательно спросят, а зачем, собственно, посреди такой занятой жизни я сподобился урвать время, посвящаемое персональному менеджменту своих артистов, на который я, между прочим, подписался, дабы нацарапать собственную автобиографию, когда мне еще нет и тридцати? Как и на каждый колкий вопрос подобного рода, тут можно ответить по-разному. Но по большому счету, все ясно – мне просто захотелось записать на еще ранней стадии свой собственный дотошный отчет о становлении Битлз и прочих музыкальных коллективов. Ведь об этом уже сказано так много неточного, преувеличенного, нелепого, неверно истолкованного, что я подумал: детальный отчет мог бы только помочь и, я надаюсь, оправдать обоснованный интерес публики. Так или иначе, занимаясь своим писательством, я наслаждался, и порой думаю, что именно в этом – суть творчества, будь то книга, диск или живое выступление на сцене.

Прошлой ночью я вернулся из лихорадочной 72-часовой поездки в Нью-Йорк. Летал утрясать последние детали битловского турне и обговаривал совместные осенние гастроли Джерри с «Задающими темп», а также Билли Дж.Крэймера с его «Дакотами». Ну, и провентилировал вопрос об одном весьма рисковом американском дельце — выступлениях Силлы в кабаре Вашингтона и Нью-Йорка.

Нет ничего невероятного в том, что от меня, накатавшего самодовольный отчет о выпуске такого большого количества успешных дисков, счастье может отвернуться. Будь, что будет, я все равно продолжу попытки удержать наверху своих артистов столько, сколько они пожелают видеть меня в качестве такого помощника.

Еще хотелось бы занести в протокол, что я отдаю себе полный отчет в том, что эта книжка не была бы написана без некоторых людей, которым я искренне и благодарно признателен:

моей матери, отцу и брату

всем своим артистам

молодым людям Мёзисайда

И последнему, но совсем не наименее ценному – Дереку Тэйлору, перед чьим профессионализмом и бесценной помощью в подготовке рукописи я навечно в долгу.

Белгрейвия, Лондон, август 1964 года